Часть 1
3 апреля 2016 г. в 00:00
Было невыносимо жарко. Летний зной Брейкбиллса никого не щадил и никогда не спадал. Никакие заклинания и чары не спасали студентов и профессоров от палящего солнца и неперестающего пота, ведь сама жара была побочным эффектом защитных чар, наложенных на это место столетия назад. Квентина всегда пугала эта летняя жара и всегда солнечная, безветренная погода. Ему, привыкшему к прохладному и дождливому Бруклинскому лету, постоянно казалось, что он вот-вот очнётся от этого сладкого и неправдоподобно яркого сна и снова окунётся в серую цепкую реальность. Может, впрочем, не столь уж и сладкого. Обычная жизнь, до Брейкбиллса, была полна всей присущей ей гнили. Семейные проблемы, молчаливая ревность, обжигающая зависть, ноющая боль несбывшихся надежд. А что теперь, здесь, в Брейкбиллсе, полном магии, без которой Квентин не мог представить свою жизнь? Да то же самое.
Порой Квентин считал себя просто зажравшимся: он нашёл спасение от обычного мира, в котором его ожидало лишь обучение в университете, потом ненавистная работа, потом нелюбимая семья — и вот уже старость и смерть. Теперь он здесь, в мире магии, но счастье так и не постигло его.
Квентин устало прислонил голову к прохладной коре дуба, в тени которого он нашёл укрытие от жгучего солнца. В поисках свежего воздуха грудь высоко вздымалась и, не найдя ничего, отчаянно падала. В животе урчали остатки плотного воскресного английского завтрака. Он уткнул тупой, пустой взгляд в одну из прочитанных до дыр книг о Филлори, "Мир в Стенах", но буквы и слова лениво расползались по странице и не давали себя прочесть. Так глупо было сравнивать Брейкбиллс с тем поистине сказочным и добрым миром из излюбленных книг. Теперь его не покидало ещё одно невыносимое ощущение, что если Филлори действительно существовал, то он оказался бы таким же беспощадно кровавым.
Квентин растёр лицо руками в надежде отогнать терзающие мысли. Затем левая рука машинально потянулась к правой, чтобы ущипнуть её. Глупое стереотипное средство очнуться от дурного сна. Ночь после нападения Зверя Квентин провёл в бессоннице, отчаянно пытаясь судорожными щипками пробудить себя от этого волшебного сна и проснуться дома, в сером и родном Бруклине, но ничего не удавалось. Несколько раз за ту ночь его поражал сонный паралич: на пульсирующих кровяных сосудах по всей комнате плясали хищнически поглядывающие на Квентина глаза Фогга, под потолком и по углам забились бежевые мотыльки, стрекотание которых звучало, как чёрный реквием, длинная шестипалая ладонь то и дело материализовывалась из темноты и накрывала мокрое лицо бившегося в страхе парня.
Воздух был плотный, дышать было сложно, голову пробивал шум. Над Морем и у террасы Дома разносились оживлённые, но взволнованные голоса, обсуждавшие вчерашнее появление Зверя, глаза Фогга, покинувшие своего хозяина, и, как ни странно, Квентина, который, по всеобщему мнению, был в этом замешан, потому что все, конечно же, видели то особое внимание, привлечённое им. Сверкающими алыми, тёмно-синими и алмазно-белыми цветами повсюду вспыхивали заклинания: все готовились к предстоящим экзаменам. Пальцы, длинные и короткие, гибкие и неповоротливые, шустро, как лапки жуков, отбивали нужные движения или, как ленивые гусеницы, вяло и с усилием запутывались между собой. Пальцы, как миниатюрные кометы, оставляли за собой быстро затухающие хвосты. Эти кометы нагло пронизывали ткань мироздания и бросали вызов природе. Они разряжали воздух вокруг себя, и до Квентина порой доносился несвойственный запах озона. Несмотря на то, что он уже год проучился в Брекбиллсе, он не мог сдержать истерической улыбки при осознании возможности подчинять неведомые силы, способные в равной степени и создавать, и разрушать. Страх заставлял Квентина бежать подальше от этого места, а тяга к магии, как наркотик, не позволяла бросить Брейкбиллс.
Квентин отодрал потухший взгляд от книги и подозрительно осмотрелся. Взор непроизвольно зациклился на медленно приближающейся к нему от Лабиринта фигуре в узнаваемой тёмно-зелёной жилетке, тонкой, высокой и грациозной, явно выделяющейся на фоне других. Прищурившись, он увидел Элиота. По его виду нельзя было сказать, что он мгновенно мог внушить авторитет, но все расступались на его пути. Не делали его объектом всеобщего внимания, не оглядывались на него, но расступались перед ним. Он смотрел прямо, даже как-то мимо Квентина, ни на кого не оглядываясь. Лёгкой, полуженственной походкой, обтянутой в светло-бежевые узкие брюки, Элиот длинными шагами пересёк Море и подошёл к дубу. Левая рука Квентина снова дёргала правую за волосы и мокрую кожу. Элиот тоже был сказкой. Такой, что детям ещё не читают. Квентина бросило в жар, щёки воспылали, и в голову ударила волна ионов.
— Отвратительно выглядишь, — протянул Элиот, садясь в позу лотоса подле того же дуба и обдавая Квентина запахом тонких сигарет. — Болеешь?
Кью вяло замотал головой и опять уткнул голову в книжку, даже не пытаясь читать. Рядом с Элиотом он чувствовал себя жутко стеснённым. Квентину редко удавалось поговорить с ним, потому что Элиот был неотъемлемой частью своей клики внутри Брейкбиллса — Квентин, как он сам признавал, был безнадёжным аутсайдером.
Правая рука уже покраснела и неприятно чесалась. С губ Квентина не спадала еле заметная улыбка, по телу бегали мурашки, а сердце бешено колотилось. Он посмотрел Элиоту прямо в глаза, глубокие и по-своему печальные, но с виду всегда
выражавшие безразличие.
В душе Кью таилась тайна обида на Элиота, раскрывшего ему почти всего себя в начале года и игнорировавшего остальное время, но он не выказывал эту обиду. Он просто забывал о ней, лишь только завидев Элиота, воздушного, пришедшего сюда из вне. Из Филлори.
Элиот хотел продолжить светскую беседу, но Квентин прервал его:
— Ты не боишься? Нет? А? — прошептал Кью, потирая свою руку.
Элиот откровенно ничего не понимал, щурил глаза и широко мотал головой, в то же время беззвучно хихикая. Он видел перед собой обезумевшего, потерянного и бомжеватого Кью, и сердце пронзила жалость к другу. Он не заслужил таким душевных терзаний. Никто не заслужил.
— Чего же я должен бояться? — спокойно спросил Элиот.
— Что следующий раз, Элиот, как ты моргнёшь, и-и-и снова, снова откроешь свои глаза, ты окажешься на своей ферме в Орегоне? Дину вчера вырвали его чёртовы глаза из его чёртовых глазниц. Тебе не страшно? — Квентин перешёл на лихорадочный полукрик и с силой тряс Элиота за плечи.
— Да перестань же! — процедил Элиот.
Сконцентрировав свой взгляд чётко на Квентине и положив нежные руки на его плечи, он пытался увидеть то, что увидеть так просто было нельзя. Осмотрев пациента, доктор Элиот театрально вздохнул, поставив ничего хорошего не сулящий диагноз. Без надлежащего рецепта он сразу прописал медикаменты: из внутреннего пиджака жилетки естественным образом появилась фляжка с портвейном. Квентин исподлобья наблюдал за блестящим сосудом, отражавшим прямо ему в глаза лучи незаконно проникшего под дуб солнца. Элиот зачем-то потряс эту прямоугольную вогнутую бутыль с тонкими царапинами на крышке и вокруг неё и протянул к бледному лицу сгорбившегося Квентина. Хваткие пальцы без сомнений вцепились потенциальное лекарство, и ссохшиеся губы жадно впились в бутыль.
Гадость.
Тёплая горькая жидкость обожгла язык. Поморщившись, он сделал глоток, а остальное, что осталось во рту, выплюнул в сторону, в зелёное Море. Внезапно пара магов природы презрительно посмотрели в их сторону, делая явное предупреждение. Квентин попытался кашлем очистить горло от этого жуткого пойла и ткнул фляжку в грудь Элиота, а тот рассмеялся.
— Да ну тебя, — буркнул Квентин, пуще обидевшись.
Сдержанный хохот Элиота резко перерос в мычание, а затем — в тишину. Квентин встал и попытался выпрямиться, но всё тело ломило, и проще было сгорбиться. Бездумно оставив книжку на траве, Квентин схватил свою сумку и поволок её и себя к Коттеджу, чтобы напиться там самостоятельно.
Озадаченный Элиот, в этот момент признавший, что не умеет утешать людей, решил оставить друга наедине со своими демонами. Он знал, что Квентину вскоре придётся столкнуться с чем-то более страшным и жестоким. Неизвестно, конечно, с чем именно. Но Элиот тоже этого боялся, хотя пробыл в Брейкбиллсе уже гораздо дольше. Для него жизнь, любая её форма, и своя, и чужая, была бесценна. Такой взгляд на мир крылся очень-очень глубоко в душе Элиота, за толстыми слоями безразличия и буйными волнами алкоголя. Скрывать свои истинные душевные порывы было просто, он был сыном своего времени. И всё же он не хотел обрести бесславную смерть от рук извращённого монстра, который, может, вырвал бы уже не глаза, а сердце. Он был ещё не готов. Со вчерашнего дня грудная клетка жалостно ныла от волнения, и никакой портвейн не мог ей помочь, а левая рука то и дело машинально тянулась к правой.