Свидетель

Аманда плюхается на колени перед железной дверью и заглядывает в замочную скважину. Пистолет оттягивает задний карман штанов. Девчонка Денлон сидит, обеими руками прижимая к животу плюшевого зверька. Аманда шепчет: - Не доверяй тому, кто придет спасти тебя. Кажется, малявка не слышит. Аманда говорит громче, уже не опасаясь, что ее услышит кто-то еще – остальным не до того: - Не доверяй тому, кто откроет эту дверь. Соплячка смотрит прямо на нее – словно их не разделяет несколько дюймов металла. В глазах Корбетт Денлон: одновременно торжество и испуг. Нет, торжество. Девчонка будто говорит: «Я тебя умнее. И хитрее. Я же все отлично понимаю». Так смотрят взрослые женщины, такие, как она сама – здорово битые жизнью, пытавшиеся держать удар, но все равно оказавшиеся на грязном полу ринга. Аманда мигает, смахивает слезы с глаз, и наваждение рассеивается – в камере всего лишь ребенок. Одинокий и беззащитный, потерянный. Уже сирота, потому что она сейчас пойдет и сделает то, чего от нее хочет Хоффман. Она убийца, а значит, никого не сможет спасти. Ни эту шмакодявку, которая, в сущности, ни в чем не виновата. Ни Джона. Ни даже себя. Еще раз всхлипнув, Аманда поднимается с колен и, обтерев влажные ладони о штаны, спешит туда, где сейчас Джон и Линн Денлон. У нее еще остались дела. *** Детством так легко замаскировать что угодно, носить его как маску, запутывать следы, которые могут привести к ней – настоящей. Ребенком быть удобно. Ребенку не стыдно бояться – а она боится, что что-нибудь пойдет не так. Ребенку можно сидеть в обнимку с плюшевыми зверьками, как будто это надежная защита. Эта Аманда хочет ее спасти. Смешная. Корбетт ее жалко. Совсем-совсем немного. Она уже давно – ничья. Ничья дочь. Ничья сестра. Ничья соседка по парте. Медвежонок в ее руках такой тяжелый, словно вместо мягкой набивки в нем настоящие кости и мясо. Ответственность тоже тяжелая: телефонная трубка весила сотню фунтов, когда Корбетт держала ее, трижды набирая номер матери, чтобы предупредить. И резко опускала трубку на рычаг каждый раз, с облегчением избавляясь от тяжести. Медвежонок в руках нагрелся от ее тела. Корбетт прижимает его к груди, напоминая себе: приняв плюшевого уродца из чужих рук, что строго-настрого запрещали родители, когда еще не перестали ее замечать, она подписала соглашение. Прямо как в ужастиках, только не собственной кровью. Скорее всего, чужой. Скоро ее найдут. Скоро дверь откроется. Она не станет слушать Аманду. Как можно не доверять папе? Если он откроет дверь, значит, прошел все до конца, и снова стал ее папой, а не незнакомцем, просто жившим с нею в одной квартире. На пороге – детектив Марк Хоффман. Значит, папа за ней не придет. Мама тоже. Детектив Хоффман подхватывает ее и несет к выходу. Нос и губа у него разбиты и кровоточат. Одной рукой Корбетт обнимает его за взмокшую шею, другой прижимает к себе игрушку. Она сама все выбрала – медведь мог бы подтвердить. Теперь эта игрушка всегда будет с ней – будет сидеть рядом на стуле в больничной палате, куда ее поместят. В новом доме – в просторной комнате теткиной «берлоги старой холостячки» займет почетное место на кровати. А пока ее защита – детство. Слабость и растерянность. Сломленный доверчивый взгляд. «Я не знаю, как это случилось». «Я ничего не помню, только помню, что было очень страшно. А потом пришел этот детектив и меня спас». Медведь знает, что все это совсем не так. Но он никому ничего не скажет – как и она. Как и Аманда.