Глаза, горячие, как лёд

Цок-цок-цок! Это мои каблуки стучат по коридору. Я безмерно спешу донести поднос пирожных до кабинета моего босса, так как неделю назад её бросил очередной парень, и она заедает горе сладостями, за которыми я вынуждена ежичасно бегать. Пирожные дрожат и норовят упасть. Я смотрю только на них, пытаясь удержать взглядом. Заворачиваю за угол. В последнюю секунду замечаю неизвестно откуда взявшегося высоченного парня, резко останавливаюсь, тщетно стараюсь сохранить равновесие, подскальзываюсь и вмазываюсь подносом ему прямо в грудь. Розовый крем по костюму. Поднос падает с грохотом. Я поднимаю глаза. Нет, только не это!!! Стив Роджерс. Я опускаю глаза и вижу, что одна пироженка прилипла к самой середине его щита. Я больше не знаю, куда девать глаза, отступаю к стенке и закрываю лицо руками. Проходит невыносимая секунда. -Эй, - он касается моего плеча, и я вздрагиваю.- Прости, мне пора бы уже научиться смотреть по сторонам. Кому предназначались эти пирожные? Я схожу и всё объясню. И куплю новые.- Он оправдывается, так и не сняв руку с моего плеча. Нахожу в себе силы сглотнуть и ответить: -Твой костюм…Он весь в креме… -Да, я заметил. Слушай… Может, поможешь мне отчиститься? Не хотелось бы ещё кого-нибудь перепачкать по дороге до раковины…Если у тебя внезапно окажется пара салфеток… Ты, конечно… -Да, конечно!- слишком рьяно отвечаю я. И последующие пять минут стираю с него остатки расплющенных пирожных, всеми силами стараясь не покраснеть. Мы снова встречаемся взглядами. Он улыбается. ААА…Сколько раз я рисовала эту улыбку в своём исстрадавшемся воображении. Чуть сморщенный подбородок. Пухлые щёчки. Теперь я вижу всё это наяву, но оно причиняет мне только боль. -У тебя нос в глазури, капитан. -Где?- попробовав вытереть, он перепачкался ещё больше. -Можно я?- провожу салфеткой по его щеке.- Теперь всё. Хорошего дня, капитан. Называю его капитаном по тому, что если я произнесу его имя, там будут интонации, нагоняющие панику. -Хорошего дня. Постой, а как тебя зовут? Лёгкие каменеют, дыхание, соответственно, перехватывает, что немедленно сказывается на голосе, когда я произношу короткое: -Не важно. Поворачиваюсь на 180 градусов. Иду, максимально выпрямив спину, надеясь, что он и сейчас ничего не заподозрит. Не слишком ли много нервных потрясений для половины страницы печатного текста? Пора сделать передышку и перейти к такой поистине замечательной вещи, как предыстория. С чего бы начать…Может, с определения слова «страх» ? Только разве есть у него определение? Если и есть, то я о нём не думала, замерев, как пришпиленная мошка, ослепнув от белёсого режущего света. Помню как сейчас… …все чувства сведены на нет одним инстинктом самосохранения…холодно…мокро... я готова на всё, что бы только вырваться отсюда… -Я всё, всё сделаю! Не трогайте меня, прошу не надо!- всхлипываю, сползаю на колени.-Всё…я всё сделаю… Это моё «всё» включает любую подлость. И что с того? Я думаю только о себе. Липкий страх перечёркивает честь и даже...любовь. Я слышу имя человека, о котором думаю, засыпая, каждую ночь. В руки падает капсула с ядом, одна капля которого убьёт сотню обычных людей, но для него одного понадобится во много раз больше. Затем меня отпускают. Я возвращаюсь на работу и чётко следую нехитрой инструкции. «Капитан Америка ведь ещё не отошёл от своих солдафонских привычек? Ни на шаг не отступает от расписания, верно, дорогуша? Тем проще, дорогуша, тем проще. В три часа пополудни ты спустишься на первый этаж здания ЩИТ и подольёшь содержимое капсулы ему в кофе. Понятно, дорогуша?» Роняю сумку рядом с его креслом. -Не наклоняйтесь, девушка, я подниму! Лёгкое облачко над чашкой. Он подаёт мне сумку. Я отхожу, не благодаря, и обваливаюсь на соседнее кресло. Шепчу: -Я всё сделала, всё! Теперь я в безопасности! Поднимаю глаза к небу в широких окнах. И вижу снайпера. И ловлю на своей груди красную точку лазерного прицела. На мой истошный крик оборачиваются все, но среагировать успевает только капитан. Он бросается вперёд и прикрывает меня своей спиной. На нём не было костюма, и пули прошивают его насквозь. Он падает на бок, чуть придавив меня своим телом, пытаясь зажать раны. Но его глаза, горячие как лёд, любимые, желанные остаются спокойны. -Всё будет хорошо…-тихо говорит он- Не бойся! Я слышу выстрелы и звук разбиваемого стекла. Обедавший рядом Сокол снял снайпера. К нам подбегаю, поднимают Стивена, кто-то подаёт руку мне, но я вижу только одни его глаза. Неимоверно чистые. Глаза моего спасителя. Глаза, преданные мной! Я вижу разбившуюся чашку с отравленным напитком и снова начинаю кричать. В полубеспамятстве я выкладываю все подробности плана. Слова рвут мне диафрагму. Не отчиститься. Не отмыться. Таким, как я , прощение не предусмотрено. Любовь всей моей жизни никчёмной, умоляю, живи! И, пожалуйста, пусть я умру, никогда не взглянув в твои обжигающие правдой глаза. Он не умер, и он всё знает. Очнувшись в госпитале, я вновь услышала его голос за стеной. -Небось, неприятно осознавать, что рисковал жизнью ради предательницы? Это Наташа Романофф. -Я сделал то, что должен был сделать. -В этот раз твоё чувство долга спасло тебе жизнь. После той чашки кофе тебя бы уже не откачали. -С этого дня буду пить только чай. Они смеются. Она звонко. Он надтреснуто. Спустя год, который я провела в клинике для нервно больных, меня вновь вернули на работу в ЩИТ. И, по слухам, руку к этому приложил сам Капитан Америка. Из тех же источников я узнала, что он меня простил и считает (внимание, цитата) «оступившейся слабенькой глупышкой, которую нельзя оставлять без шанса на исправление». Вот я и исправляюсь. Работаю за пятерых. Сбиваю ноги до пухлых водянистых мозолей. Но разве это имеет значение? За год в клинике я сильно изменилась. Похудела, сильно отрастила волосы, осунулась от уровня пухлощёкой девчушки до скуластого скелета, и не мудрено, что Стивен Роджерс не узнал меня сегодня при встрече. Но моё имя, ему, безусловно, знакомо. А я снова сойду с ума, если увижу изменившееся выражение его лица при встрече с той, что чуть его не погубила. И всё же, как бы дерзко это не прозвучало, я никогда не переставала любить его убогой, запятнанной позором любовью. Пожалуй, я просто на него молилась. Слабенькое, робкое чувство теплилось в моём сердце и причиняло мне много страданий, но вместе с этим и согревало меня. Надежда. Вот что заставляет нас жить. Даже самая невероятная. И я надеялась на искупление любой ценой, скупая брелки и фигурки Стивена Роджерса, собирая любые крохи информации. А вдруг поможет. Мечтать о нём я себе не позволяла. По ночам отгоняла любые мысли о его руках и торсе, о мягких податливых губах… Поверьте, не самая простая задача! Но я уже почти привыкла отключаться быстро и спать без сновидений. Я выстроила стену между собой и своими желаниями. Но никакие стены не выдержат сантиметровой близости с Капитаном Америкой и его простодушной улыбки. И в эту ночь я засыпала, обливаясь слезами, скомкав одеяло, вцепившись в подушку. А перед глазами стояло его лицо в тот момент как он, раненый, уговаривал меня, что всё будет хорошо. И хуже этого я не могла ничего представить. Утро пришло вместе с назойливым звоном будильника, подгоревшими тостами и несладким кофе. Потратив битый час на маскировку следов вчерашней истерии, засунув отёкшие ноги в высоченные платформы, я почапала на работу. Шёл дождь. Я забыла зонт. Рабочий день младшей помощницы менеджера по закупки саноборудования в ЩИТ мало чем отличается от рабочего дня обычной младшей помощницы менеджера по закупке саноборудования. Я имею очень размытое понятие о том, зачем менеджеру по закупке саноборудования Где-Бы-То-Ни-Было нужна помощница, хоть старшая, хоть младшая, и в чём, собственно говоря, заключаются мои функции, а разобраться с этим вопросом возможности не представляется, по этому для себя я уяснила позицию так: делай, что скажут, и быстро. Последнюю неделю мне говорят бегать за тортами. Занятие даже приятное, я обожаю запахи кондитерской. Но моя страсть к каблукам даёт о себе знать. Я ковыляю, поддерживая подбородком пачки печенья, как в конце коридора появляется мощная фигура Стивена Роджерса. Надо сказать, что с моего возвращения из лечебницы и до вчерашнего дня мы не пересекались ни разу. И эти две встречи подряд, это, по крайней мере неожиданно… на столько неожиданно, что нагоняет… панику… « Только не урони на него что-нибудь. НЕ ВЗДУМАЙ НА НЕГО ЧТО-НИБУДЬ УРОНИТЬ!!!!» Я и не уронила. Я всего лишь упала, рассыпав печенье от стены до стены, сломав каблук и, кажется, лодыжку…ауч…больно… -Я приношу тебе несчастье,- произносит Стив, поднимая меня и усаживая на кушетку. Быстро убирает коробки с прохода и опускается рядом со мной на пол. Ощупывает повреждённую ногу. – Вывих. Я отнесу тебя в госпиталь. Это уже выше моих сил. -Нет, не надо, я вполне могу идти!- приподнимаюсь и падаю, чуть не взвыв. Он смотрит на меня участливо, затем без единого слова берёт на руки, и я не могу сопротивляться. Всю дорогу люди оборачиваются нам во след. Капитан Америка открывает дверь медпункта коленом. -Эй, у нас тут раненый! Жертва современной обуви… Стив стоит и смотрит, как меня бинтуют и накладывают холодный компресс. Вывих вправлен. Боль утихает. Как просто. Но что делать, если вывихнута душа? Он помогает мне встать и провожает до лифта. И снова задаёт вопрос : -Может, всё-таки скажешь, как тебя зовут? Теоретически можно солгать, но на практике лгать людям с такими глазами могут только отпетые негодяи и Фьюри. Меня спасает лифт. Я ныряю в кабину, кинув : -В другой раз! И ночью снова превращаю в кашу свою постель. Знаете, какое число я ненавижу? Четырнадцатое. Знаете, в каком месяце? В феврале. Обилие сердечек и целующихся пар превращает меня на сутки в комплексующую размазню. Умолчав про Стива, мне ещё и просто одиноко. И пожаловаться тоже некому, так как единственная подруга школьных лет отвернулась от меня, узнав, что я лежала в дурке. По-хорошему, так мне и надо, но… Чёрт. С работы отпустили раньше обычного. У начальницы новый воздыхатель, и она существенно подобрела. Домой не хочу. А из кафе неподалёку пахло сдобой и уютом. Заказываю какао с маршмеллоу и в ожидании разглядываю зал. И вижу Роджерса за соседним столиком. Повремените читать дальше и постарайтесь представить эту картину. Не ручаюсь за подробности, но уверена в одном- вы представили Капитана Америку ОДНОГО. А он сидел С ДЕВУШКОЙ! И не просто сидел, а они держались за руки, и их колени соприкасались под столом, и они ворковали, щебетали и не отрывали друг от друга взглядов. Пережив пару секунд столбняка, я всё же сочла эту ситуацию нормальной. И начала радоваться за Стива. Наконец-то. Их столик стоит в шаге от меня, и я слышу каждое слово. Говорит в основном она. -Ведь всего месяц вместе, Стиви! А кажется, словно вечность…Сладкую, глубокую как океан вечность…Полную невообразимого счастья… Её голос звучит магически, и это избавляет её слова от оттенка наигранности, который в обычной обстановке погубил бы всю атмосферу. Он легко целует её руку. Она продолжает : -Мы с тобой всегда будем вместе, правда? Не отвечай. Мы всегда будем вместе, дорогуша. Это как удар хлыстом или электроразряд. Ощущение мига. И судьбы. Мы. Всегда. Будем. Вместе. Дорогуша. ДОРОГУША. Ошибки быть не может. Я помню этот голос. И в нём звучит смерть Капитана Америки. Всё проносится в голове с невероятной скоростью и чёткостью. Я не смогу предупредить Стива незаметно от неё. Пока дозвонюсь до полиции или ЩИТа, она успеет его убить. Я должна остановить её одна. Быстро оцениваю позиции. Все шансы на то, что действовать она будет с помощью яда. На столе ещё нет никакой посуды, что действительно успокаивает. Я уже не вслушиваюсь в разговор, только ищу самый вероятный вариант развития событий и пути его предотвращения. Она встаёт и направляется к туалету. Все варианты отпадают и остаётся только один путь. Беру нож со стола и прячу в рукаве. С независимым лицом прохожу мимо Стива. Открываю дверь. Она моет руки. Меня больше нет. Есть только ненависть. Она поворачивается. Видит мои глаза. И ловит мою руку с лезвием, не долетевшую до её лица. Сбивает с ног одним ударом. И смеётся. -Я позволила тебе жить. Вот как ты платишь? Я тянусь за ножом, но она наступает мне на руку. -Это детская игрушка, дорогуша. Вот как выглядят настоящие ножи. Она вынимает из внутреннего кармана куртки резак. Кидает его мне и вынимает точно такой же для себя. -Попробуй остановить меня чем-то посерьёзнее своей зубочистки. Я поднимаюсь. Она держит нож изящно, чуть вдалеке от корпуса. Я знаю, что мне не выжить. Но и ей тоже. Хватаю её свободной рукой за плечо, обнимаю так крепко, как хотела бы обнять Стива. Ледяная нежить пронзает мягкое мясо живота, но я чувствую только… избавление. И с каждым ударом, который я наношу в грудь, горло и спину мерзкой твари, мне становится только лучше. Моя кровь хлестает на пол, но и её кровь заливает мне лицо. Мы падаем. Я не перестаю колоть до тех пор, пока не понимаю, что у меня больше нет сил вытащить нож, застрявший в её рёбрах. Теперь всё наконец-то будет правильно. Стивен жив. Я мертва. А утром наступила весна. На тумбочке около кровати стояла ваза с крокусами. Пахло чем-то далёким, словно из детства. И мне показалось, что я родилась заново. Я попыталась приподняться на руках, но в области поясницы и кишок молниеносно вспыхнула боль. Стоп. Где я? Почему тут весна? Почему я жива? Не успев что-либо осознать, я снова потеряла сознание. Второе пробуждение продлилось чуть дольше. Сначала я долго лежала, смотря в потолок и вслушиваясь в собственное прерывистое дыхание, пытаясь собрать свою память из кусочков. Но она упрямо не собиралась. Потом из неоткуда появилось лицо женщины и белый халат, я попыталась выговорить вопрос и потеряла сознание. Только к концу мая я смогла окрепнуть на столько, что сидела на кровати. Врачи поражались моей живучести и не могли объяснить это чем-то кроме чуда. И мне это нравилось. Швейцарский санаторий, в котором я оказалась, был поистине волшебным местом. Я радовалась всему как ребёнок, ела, спала, слушала прописанную мне классическую музыку и ни о чём не думала. И ни о ком. Так прошла весна и лето, и наступил август. Меня теперь вывозили на коляске в парк, и я видела желтоватую листву, горы и много ярчайших цветов. Так и проходило время. Пока однажды, обыкновенным солнечным утром, горы не рухнули, листва не сгорела, а цветы не взорвались феерверками. А всё потому, что в конце аллеи я увидела его. И взлетела, и понеслась к нему навстречу, и ощутив себя в его объятиях я вспомнила всё и заплакала, а он целовал моё мокрое лицо и что-то говорил, но я его не понимала, я могла только плакать и цепляться руками за его шею. И кто знает, сколько часов или лет мы так стояли, пока я наконец не прошептала ему на ухо своё имя. - Я знаю, - говорит он. – Я знал с самого начала. Я смотрю в его глаза и понимаю, что в них самое прекрасное. Они не умеют лгать.