Девочка и Смерть

Got a secret, Can you keep it? Better lock it, in your pocket, Taking this one to the grave. If I show you then I know you, Won't tell what I said, Cause two can keep a secret If one of them is dead... (c) The Pierces - "Secret"

1: Никто Говорят, дом там, где сердце. И что все дороги ведут домой. Ее дорога вела от дома к дому раз за разом. Сердце Эстер уже много где побывало. Пришла пора перебираться в новый дом. Новое имя, новая жизнь, новый папочка. Эстер надеялась, что хотя бы в этом новом приюте не будет любопытной монашки. Из той полыньи она выбралась. Не на ту напали. Девочки в кино говорят — я вырасту и отомщу. Эстер не вырастет никогда, и месть пока что — не для нее. На шоссе ее подобрал какой-то фермер. Эстер тряслась в обледенелой одежде и, доставленная в больницу, заявила, что совсем-совсем ничего не помнит. Даже — как зовут, и где папа с мамой. Пока копы там окучивали дом Джона и Кейт, надо было отогреться, отлежаться и бежать. Куда угодно. Пока еще Эстер была мертва — для всех. Пусть и дальше так думают. Утром обнаружилась пропажа машины одного из санитаров, и маленькой пациентки. Каким-то чудом звонок в полицию отложили — слишком заняты были, когда начали свозить пострадавших от крупной автоаварии. И тут Эстер повезло. Повезло и в том, что растяпа-санитар выронил ключи вместе с брелоком сигнализации из кармана. И в том, что водил он маленькую французскую машинку, не иначе как у подружки одолженную, так что с горем пополам Эстер дотягивалась до педалей. В бардачке нашлись деньги — немного, но хватило на краску для волос. Благослови Господи грязные сортиры на заправках. Теперь Эстер сделалась русой, и это просто волшебно изменило лицо. Дальше она отправилась пешком Опять старый трюк — глубокая ночь, маленькая девочка в снегу, одетая лишь в пижаму, мокрые волосы облепили лицо, вся в синяках и царапинах, слезы ручьем. Ее определили в приют. *** Там Эстер повезло еще раз. На нее даже никто толком не посмотрел. Может, у тех, кто в силу своей работы видит слишком много людей, вырабатывается привычка просто их не замечать. Нет, делают что надо — берут кровь на анализ, приносят еду в кафе, подают пакеты в супермаркетах, принимают оплату за бензин, — что угодно, — а на людей не смотрят. Различают их по результатам анализов, сумме заказа да по номерам кредиток. На Эстер никто не смотрел, и это было здорово. Значит, ее не запомнят. Никто не стал с ней возиться до утра — сунули сверток с сухой одеждой, да отчаянно зевающая сотрудница проводила в душ. Горячая вода наконец помогла прекратить стучать зубами. Эта игра в замерзшую девочку едва не стоила Эстер воспаления легких. Потом ее проводили в комнату, где стояли еще две пустые кровати, да велели ложиться, и до утра по коридорам не шляться. Ею займутся утром. Ну и прекрасно. Эстер не собиралась дожидаться, чтобы ею кто-то занялся. Утром поест, прихватит что-нибудь теплое — и в путь, подальше отсюда. Но Эстер повезло снова. Когда-нибудь судьба предъявит ей огромный счет за все это везение, но это еще когда будет. К пяти утра в приют поступило пополнение — шепотом ругающиеся два копа и с ног падающие две соцработницы привезли стайку малолетних проституток. Самой старшей — едва тринадцать. Перепуганных и перепачканных девчонок загнали в пустующую спальню — самую большую в приюте, на шесть человек. Даже не сводили помыться, оставив врачебный осмотр, оформление документов и прочие формальности — на потом и до утра. Просто заперли в спальне, выдав поесть, что нашлось на кухне: печенье, банку арахисового масла и жиденький кофе с молоком. Кто-то из девочек проворчал, что предпочел бы косячок да виски, но потом все дружно накинулись на еду. Их заперли в спальне до утра, до которого оставалось совсем немного. Ну как — заперли. Вскрыть такой простенький замок — плевое дело. За свою жизнь Эстер немало их вскрыла. Увидев одну из девчонок, Эстер улыбнулась. Они были очень похожи. Как сестры. Как близнецы. Особенно с этим ее новым цветом волос. Извини, девочка, но твоя жизнь все равно была редчайшим дерьмом. Замаранное настоящее, еще более грязное будущее, и чернеющая пустота в финале — годам к тридцати. Эстер была здравомыслящей почти во всех вопросах. Здраво и четко мыслящей самой настоящей сукой, что успешно скрывалось под внешней белопушистостью. Те, кому было суждено видеть ее настоящую, уже никому ничего не скажут. С Кейт, правда, вышел промах. И ее выродками. — Эй, — Эстер помахала утащенной у ночной дежурной почти полной бутылкой. — Кто тут хотел виски? — Да ты, подруга, очень вовремя! Кто такая? Чертовы идиотки. Чертовы чертовы идиотки. Пробу негде ставить, а такая наивность. Или просто мозги отвалились от выпивки с детсадовских времен. Или их и не было вовсе. Бутылка пустилась в путешествие по кругу. Не отказался никто. Заманить ту девчонку в комнату, где Эстер велели отсыпаться, было ерундовым делом. Как и достать еще одну бутылку. И растворить в ней таблеточки. Она и сама якобы хлебнула — для достоверности. Можно достать кролика из шляпы, а можно и наоборот, но только тогда готовься к тому, что все к херам забрызгаешь кровью. Девицу звали Корбетт. Эстер покатала на языке новое имя — ничего так. А девчонке оно все равно не понадобится. — Ложись, спи, — сказала Эстер и укрыла девчонку одеялом. — Я принесу еще выпить. — Правда можешь добыть еще? — спросила та на ломаном английском. От ее произношения тошнило. А еще от того, что, как Эстер думала, делала та девчонка за деньги. Кому угодно. Было противно пить с ней из одной бутылки, пусть даже и горлышко обтерто. — Спрашиваешь. Я ж тут не первый день, знаю, где что. Врать очень легко, если выбор такой: либо назад в чертов «СААРН», либо в другую психушку. Здесь, в Штатах. Вряд ли в этой стране там пахнет розами, а не дерьмом. Дом, милый дом. — А что я буду должна? — Ничего, — ответила Эстер, все так же сидя у изголовья кровати. — Ничего. Считай, тебе просто повезло. Нам всем повезло, что мы оказались здесь. — Не такой уж Фрэнки был и козел, он нас защищал от всяких уродов, понимаешь…один раз сломал мне руку, но это он не со зла… *** Кому-то не поздоровится утром. Очень сильно. Увольнение и скорее всего статья. Подумать только, тайком спивающаяся сотрудница приюта забыла о своем драгоценном запасе, и это стало причиной неприятного происшествия с маленькой девочкой. Очень-очень неприятного. Ужас какой. У девчонки будто все тормоза слетели — пила и пила, Эстер даже испугалась, хватит ли. Сколько же в нее лезет. На вид такая птаха — фунтов девяносто-девяносто пять, не больше. Сама Эстер давно бы уже все кишки выблевала. Кто-то захлебывается собственной рвотой — зрелище, которое вряд ли забудешь. Ну да Эстер и не собирается забывать. Трудно определить, что сложнее — убивать самой, или просто стоять рядом, наблюдая, не собираясь помогать — вообще никак. Эстер позвала на помощь как раз вовремя. Одетая в блестящий топик, больше похожий на лифчик, и крохотную юбочку — зимой-то! — бедняжки Корбетт, она летела по коридору, крича во все горло, колотясь во все двери, хотя знала совершенно точно, куда бежать. Приюты будто по одному плану строили, а их она повидала немало. Когда подъехала машина службы спасения, и туда погрузили несчастную Корбетт, Эстер наблюдала за этим из окна спальни на шестерых. Никто так и не проснулся пока. Ну вот, а говорили, что пить умеют. Если Корбетт когда и очнется, она ничего не будет помнить. Даже своего имени. В эту ночь на свет явилась совсем другая Корбетт. Взрослая. Досуха отжатая от наивности. Когда-то давно миллионы сперматозоидов, этих мелких поганцев, соревновались в выживании, в итоге победа осталась за Эстер. Неплохое оправдание, в принципе. Наутро всех новоприбывших девочек погрузили в машину и отвезли в больницу для осмотра. Девчонки странно косились на Эстер в машине, но молчали, кто-то страдальчески держался за голову. Вряд ли они хорошо знали друг друга, скорее всего, их по разным улицам загребли в облаву. Ну и хорошо. Везение продолжалось — такое, что прямо и не верилось. Шрамы на руках и шее отлично вписались в легенду — жертва жестокого обращения. С самого детства. Эстер все твердила, что ничего не помнит, кроме своего имени. Все. Корбетт, и все тут. Никакой фамилии. Ну конечно, это шок, кудахтали вокруг. Шок и отрицание. Не хочет вспоминать семью. Может, и имя выдумала. Бедняжка. Эстер давно преуспела в умении выглядеть бедняжкой. Она стоически терпела, пока ее осматривали, вертели, крутили, тыкали пальцем, заставляли следить за лучом фонарика, заглядывали в рот, да куда только не заглядывали. Сильно удивились, обнаружив, что она никогда не спала ни с кем. В смысле — так, как полагается. Эстер в свои тридцать с лишним все еще была девственницей. Скажи кому — не поверят. Эстер старательно покраснела и пояснила, что вот прямо «туда» — никогда, и вообще ничего «такого», ей позволяли жить на квартире и помогать по хозяйству, а тем вечером просто вышла первый раз подработать, и вот — облава. У многих ее ровесниц уже дети выше и крупнее, чем сама Эстер. Мелкие пронырливые ублюдки. *** С небольшим чемоданом пахнущих смягчителем для белья вещей, тщательно отстиранных после того, как их пожертвовали церкви разные благочестивые граждане, Эстер перешагнула порог очередного приюта. Ей не хотелось бежать — после всех этих потрясений, бултыхания в ледяной воде и прочих ночных происшествий хотелось просто немного отдохнуть. Просто выспаться — а уже потом, когда-нибудь потом, подумать, что же делать дальше. Где искать нового папочку. Каким он должен быть — чтобы не как все предыдущие. Эстер спала целыми днями, другие дети опасались ее трогать. Даже те, кто был — выглядел — старше. Она просто ждала, когда восстановятся силы, а думать, что дальше, ей пока не хотелось. Если всю жизнь бежишь, выбирать привал каждый раз стоит крайне осмотрительно. +=+=+=+=+ 2: Дочь Супруги Джефф и Линн давно хотели дочку, но несколько замерших беременностей перечеркнули их надежды. Сын тоже очень хотел сестричку, и каждый раз огорчался, когда у мамы рос живот, а потом она уезжала в больницу и возвращалась одна. Визит в приют решил эту проблему. Малышка Корбетт была мила и очаровательна, и очень хотела попасть в семью. Персонал приюта просто надышаться не мог на девочку, и после всех формальностей Джеффа и Линн просто засыпали напутствиями, что малышке нужен настоящий дом и все только лучшее. А комната у Эстер в итоге оказалась самая что ни на есть плюшевая и розовая, и плюшевее просто некуда. По утрам Эстер внутренне тошнило — она заблевывала внутричерепное пространство. Здесь, в гребаной реальности — она улыбалась. Новым папочке и мамочке, и братцу. Каждый день. Дилан удивился немного, потому что мама как была все время худой, так и осталась, и ни в какую больницу не уезжала, а вернулась с девочкой, да еще старше его самого, но ему сказали — вот это Корбетт, теперь она твоя сестра; и мальчик обрадовался — готовая сестра, никаких пеленок и соплей, как приятели рассказывают, а что старше — хорошо, может, даже защищать его будет, от тех парней с соседней улицы да и вообще от кого угодно, ведь по глазам видать — себя в обиду не даст. Джефф вполне годился на роль «самого лучшего папочки». Эстер привыкла к имени Корбетт почти сразу, как назвалась им в приюте. Имя как имя, не хуже других. Эстер просиживала часами, наблюдая за Джеффом, когда тот корпел над своими бумагами. «Папочка!», звенел ее голос, голос маленькой девочки, когда Джефф возвращался с работы. Эстер в каждой новой семье всегда — «папина дочка», кто знает, может, хотя бы эта попытка будет успешной. Дилан перестал доставать ее довольно быстро, когда понял, что на внимание матери Эстер, то есть Корбетт, вовсе не претендует. *** Эта расстановка сил сохранилась и после смерти Дилана. Нет, Эстер вовсе не толкала его под машину. Все решил случай. Жизнь такая маленькая — вот люди встречаются, а вот — не встречаются, от этого зависит, кто умрет и кто родится. Судьбе все равно — она давно играет спустя рукава, и иногда приходится немного ей помочь. Все решил случай — пацан просто не вовремя выбежал на дорогу. Никто, в сущности, не был виноват. Водителя посадили — на слишком маленький, по мнению Линн и Джеффа, срок. Эстер было все равно, она не плакала и не выла, просто уходила к себе, отбывала как повинность встречи с психологом. Как же. Ведь еще с приюта за нею висел хвост психологического пиздеца — девочка, Эстер, следов которой так и не удалось обнаружить, словно та появилась из ниоткуда, мало того, что побитая и израненная, так еще и со следами веревки на запястьях и шее. Девочка Эстер потихоньку оправлялась от повреждений, девочка Корбетт отплывала в свой личный ад. Весы пребывали в относительном равновесии, а на правосудие и справедливость всем стандартно было просто насрать. Когда новые мама и папа свое отплакали, стало ясно — с ними неинтересно. На Линн Эстер было, в сущности, похуй, а вот папа… Ну почему, почему, рыдала Эстер в подушку — беззвучно, этим искусством если овладеешь, то оно с тобой навсегда. Джефф тоже ее бросил. Новый папочка. Столько сил, — снова,— впустую. Она ведь была так близка к своей мечте. Новый папочка послушно шел туда, куда вели. И все полетело к херам в один момент. Теперь Джефф встречал каждый новый день бутылкой, салютовал ею рассвету. Линн глотала успокоительные горстями, уходила на работу, а когда возвращалась, от нее отчетливо несло чужим мужчиной. Эстер чуяла, Джефф — нет. Он воевал с совсем другими демонами. Спали они с Линн раздельно. В другое время Эстер только порадовалась бы, но не теперь. +=+=+=+=+ 3: Сирота Дом там, где сердце. А у некоторых нет ни сердца, ни дома. Как и у нее. Сердце детектива, который нес Эстер прочь из дома, пропахшего смертью, стучало ровно-ровно. Если бы ему снимали кардиограмму прямо сейчас, та была бы как из учебника — идеальная. И у Эстер тоже. — Где моя мама? Где папа? — слабым голоском спрашивала Эстер. — Все будет в порядке, — терпеливо отвечал детектив по имени Марк Хоффман. Каждый раз — очень терпеливо, как маленькой девочке, которой ее и считал. Ну, будет или не будет, зависело теперь от самой Эстер. Ну и от него — если будет играть по ее правилам. Если просто будет играть — достаточно талантливо, чтобы поверили. Это его каменное спокойствие — хоть какая-то гарантия, что все получится. Уроки арифметики для Эстер остались в далеком прошлом, за стеной трех пожаров и одной — из чистого сверкающего льда, но считать она никогда не разучится. Детектива Марка Хоффмана Эстер просто-напросто узнала. По запаху и по стуку сердца. Оказаться в кольце мозолистых сильных рук? Ну окей, с тобой это будет случаться довольно часто, если ты приятная девица с сиськами и жопой, да и попалась в нужный момент. А Эстер будто зависла в чистилище — ты будешь вечно проживать два года с десяти до двенадцати. Так что подобные вещи для нее — редкость, и каждый раз запоминается намертво. Такую туалетную воду могла бы выбрать молодая женщина, совсем девчонка. Не подружка или жена — женатые мужчины по-другому пахнут. Старомодный запах, чуть ли не привет из позапрошлого десятилетия, совсем другой жизни. Плюс стойкая вонь сигарет да дешевого кофе из автомата. *** Несколько часов тому назад Марк принес Эстер в комнату, посадил на койку и исчез, оставив дурацкого плюшевого уродца. И сказал из-под своей маски, что все будет в порядке. О да, уж точно. Будет. Это означало, что никто не собирается причинить ей вреда. Эстер (Корбетт) просто маленькая девочка, попавшая в беду. Кто-нибудь обязательно придет ее спасти. Эстер покрепче обняла плюшевую пакость и склонила голову, просто чтобы не смотреть в потолок — о, этого добра она достаточно навидалась еще в «СААРН». А потом раздался шепот. Эстер насторожилась, но ни слова не поняла. Затем — шепот уже громче, стало можно разобрать слова. — Не доверяй тому, кто придет спасти тебя. Слышишь? Не доверяй тому, кто придет спасти тебя. Ну ни хрена ж себе. Взрослая баба — если Эстер что понимала, то мисс Янг была ее ровесница, ну, может, пару лет в плюс-минус, — а так сопли льет. Маленькую девочку решила спасти. Типа как маленькая девочка сожрет любую выдумку — добавь шоколадного соуса, и никто не разберет, что пудинг нахрен пригорел, и что готовила его курица тупорылая да из говна просроченного. Так, что ли? А потом Аманда Янг запела. Да-да. Мерцай, звездочка, мерцай. Если бы Эстер могла снести с петель чертову дверь, то с удовольствием врезала бы Аманде Янг по лицу. Спасительница нашлась, тоже мне. Смотри новости, сука. Все умирают. Каждый день. Seize the day и всяко там. *** После этого оставалось только ждать. За Эстер и правда пришли — детектив Марк Хоффман в пропотевшей и окровавленной рубахе подхватил как перышко (медвежонка она так их рук и не выпустила) и, бормоча, что теперь все будет просто отлично, куда-то понес. Эстер прислонилась ухом к груди детектива Хоффмана, послушала — ну что ж, все действительно будет отлично. Просто прекрасно. Перспективы ослепительны. Игры удаются, если участники играют по правилам. И придется те правила обговорить, пока они не добрались до выхода — коридоры неимоверно длинные, но сейчас это было весьма кстати. — Она, эта тетенька, сказала, чтобы я тебе не верила, — прошептала Эстер прямо в ухо детективу, трогательно склонив голову Марку на плечо. Он такой высокий, такой крепкий, детектив от всего ее защитит, ответит на все вопросы, никому не даст в обиду. И все такое. Вот так со стороны все должно выглядеть. А как на самом деле, никто и никогда знать не должен. Потому что если у нее все получится, то и желать будет больше нечего. — Она сказала, что ее зовут Аманда, сказала, чтобы я тебе не верила. Ну что застыл? Иди к ним, меня неси. И слушай, что я буду говорить. Давай просто пока пойдем помедленнее. Ты устал, я тяжелая. — Ну какая же ты тяжелая. Как воробушек. Ты не поверишь, детектив, но воробушек вроде нее способен заклевать насмерть и взрослого. +=+=+=+=+ 4: Сестра — Я знаю, и ты знаешь, что вот прямо сейчас ты ничего со мной сделать не можешь. Подозрительно будет, если ты уронишь меня головой об асфальт и скажешь, что так случайно вышло. Спасибо за медведя. Он очень мне помог. И сейчас помогает — все выглядит как надо. Сердце детектива Хоффмана все же затормозило на пару ударов. Но тут же пошло снова — будто часы завели. Идеальный механизм. — Где мама? Где папа? — выдала Эстер на бис, и продолжила уже шепотом. — Приходи навестить меня, лейтенант Хоффман, пока я буду в больнице. Это всем понравится. Это будет очень естественно. Добавит тебе очков. Я ведь читала про дело «Пилы». Люблю читать про такое. Там и про тебя писали, детектив. Вот только я не думала, что это будешь именно ты. Что тебе хватит глупости в это ввязаться. Но ладно — до встречи. Она такая слабая и хрупкая, слишком тощая для своих двенадцати. *** Как это забавно — парамедики выдали им с Марком одинаковые оранжевые одеяла. Такого же цвета ночное небо висело над этим безумным городом, каждую ночь с методичностью старой девы раз за разом вычисляло сумму человеческих потерь, а так как память была ни к черту, тупым лезвием карябало промежуточные значения на толстой коже асфальта. Там столько-то меловых контуров с мертвыми телами, а тут — сегодня ни единого. Минус или плюс, назавтра корректировка. Всегда нечто среднее, сраное распределение Гаусса. И от него не убежать. Маленьким девочкам не к лицу знать подобные вещи. Маленьким девочкам не к лицу сиротеть за единый вечер. *** А первым к ней в палату явился вовсе не детектив. Эстер даже разозлилась. Сначала. Но очень быстро смекнула, что надо держать себя в руках. Притворяться кем угодно перед этим типом, Страмом, что с перебинтованным горлом. И постараться в глаза ему не смотреть. Спецагент Питер Страм хрипел и кашлял, и выкашливаемые им вопросы были бы кошмарны для любой маленькой девочки. Другое дело, что Эстер вовсе не была любой маленькой девочкой. — Что ты помнишь? — Кто-то напал на меня в моей комнате, когда мы с папой были дома. Я только что пришла из школы. А проснулась я в другой комнате. Там было очень мало места. Я села на койку и так сидела и ждала, когда кто-нибудь придет, потому что сама не могла выйти. И все. А потом пришел детектив Марк Хоффман и спас меня. — И это все? — Да. Все. Он взял меня на руки. Ну знаете, как папа носил. Поднял на руки и вынес меня из дома. Потом врачи забрали. Я все спрашивала у него, где мама и папа. Ну, вы ж знаете, они мне вовсе не мама и папа. Они взяли меня из приюта, а потом случилось то, ужасное, с моим братом. С Диланом. Его машина переехала, я тогда уже жила у них. Знаете, как было их жалко? Иногда я думала, а не будет ли слишком, если я попрошу, чтобы они меня снова в приют сдали. Потому что они просто перестали видеть друг друга. Так вот. Они были мне неродные, но я их любила. И я спрашивала — где они. А он, этот детектив, мне врал. Говорил, что с ними все хорошо. Мне же потом все рассказали. Психолога с собой притащили. Хорошо, что он сообразил — не надо доставать никаких кукол и книжек с картинками. Потому что я с самого начала не верила, что все хорошо. Так принято успокаивать детей. И я успокоилась, хоть и не верила. Я много телек смотрю и знаю, что за дела и вообще. И это все. Эстер договаривала, уже вытирая кулаком слезы. Вполне натуральные — слезы облегчения. Слезы злой радости. Ведь все получилось. И что бы спецагент еще не подумывал спросить, у него не вышло, потому что она заревела сильнее, да что уж там — просто завыла, и на это все сбежалось едва не полбольницы, и репортеришки всякие, и просто зеваки. Маленькая и храбрая Корбетт Денлон ведь была звездой. Вот уж что было совершенно ни к чему — вдруг кто ее узнает, но, подумав, Эстер решила особенно не грузиться по этому поводу. Узнают — подумают, показалось. Ей все еще двенадцать. Ей по-прежнему тридцать два. Вот и поступай как знаешь. Протопчись по нехоженой тропке в чужих ботинках — может, поймешь что, а может, и нет. Эта дорога, эти годы, сожранные редкой болезнью, были и остаются непреодолимой ширины пропастью. Одним прыжком тут не обойтись. И прыжок этот должен быть — без страховки. Не какой-то там сраный «прыжок доверия». Оставьте терапии для всех идиотов, кто готов заплатить. Падать спиной вперед в непонятно чьи руки — нет уж, увольте. Тем более теперь Эстер как раз нашла себе нужные руки. И они не подведут. Еще бы — выбора-то другого нет. Плюс (может, не врут там про магнетизм и прочие там «- измы» и «встретишь своего человека — сразу поймешь») — детектив-лейтенант Марк Хоффман точно должен купиться на полнейшую искренность с ее стороны. До распоследней клетки. Как в газетах писали. Изменись или умри — учил наставник детектива. Изменись или умри, начни новую жизнь с чистого листа. В новом доме, а лучше — в новом городе. Это уже Эстер сама додумала. Для тебя больше не имеет значения, искусно или тяп-ляп вышита надпись «Добро пожаловать» на твоем новом придверном коврике. *** Спецагент Страм убрался, а через пару часов, она даже поспать успела, заявился Марк Хоффман. В дверь просунули маленького игрушечного поросенка. Поросенок выживет в мире, предназначенном исключительно для больших клыкастых свиней? Или что еще это, к чертовой матери, значит? Тут все-таки не «Леон», а Эстер не кроха Матильда. По крайней мере про выживание она угадала. — Мы тут провели обыск в доме твоих приемных родителей. Тебе повезло, что я добрался до твоего милого тайничка первым. Такие вещи нужно прятать получше, Корбетт. Или мне следует говорить — Эстер? Ты давно играешь в эти игры, как же ты могла так проколоться? Поговорим как взрослые? Сейчас или никогда. Как прежде — уже никогда. Детектив раскрыл книжку, держа так, чтобы она не смогла дотянуться. Проклятая эмблема — институт «СААРН». Ну что ж, спасибо крупице здорового рационализма, Эстер все же смогла избавиться от молотка, которым убила любопытную монашку. А он был очень дорог ей как память. Самое время было сделать ответный ход. — Отлично. Теперь ты все про меня знаешь, Марк Хоффман, — ну и куда побежишь? Я бы на твоем месте поутихла и послушала. У меня тоже есть страховка — твой чертов медведь. Я спрятала его до поры до времени. Пока не решу, что могу действительно доверять тебе. Я знаю, кто ты. А ты знаешь, кто я. Поверь, скучно нам не будет. Я ведь могу здорово тебе помочь, если ты не станешь мне мешать. Мое разоблачение пользы не принесет никому. Как и твое. Я твой бонус, твой счастливый билет. Мы можем прекрасно договориться. Я не говорю никому и ничего насчет этой глупышки Аманды. Она ведь и имя твое мне назвала. Хорошие у вас, должно быть, были отношения. Но ее больше нет. А мы — вот они мы. Так вот. Чего я хочу. Я хочу быть как ты. Хотя бы один раз. Подожди, пасть прихлопни, не возражай. Я точно знаю, что хочу именно этого. Мне тоже приходилось убивать — и не раз. Мы не выдаем друг друга. И однажды ты возьмешь меня посмотреть эту вашу…игру. Я хочу видеть все от первой секунды до последней. Больницу Эстер знала прекрасно — все ходы и выходы, сколько раз бывала на работе у Линн. Сама просилась — интересно посмотреть, что да как. Там было действительно интересно — если только ты сам не пациент. Эстер не смаковала чужое горе, не пялилась жадно на мечущихся по приемному отделению родственников, не снимала на телефон открытые переломы и кровавые пятна. Ничего такого. Чужой плач не был для нее слаще любимых песен. Просто здесь ей она по-настоящему успокаивалась. Не будут же копы обыскивать всю больницу из-за пропажи паршивой игрушки. Тем более вряд ли догадаются поискать под двойным дном в шкафчике давно уволенного санитара, которого, как рассказала Линн, когда еще хоть как-то разговаривала с мужем и дочерью-приемышем, выперли за то, что воровал лекарства и приторговывал ими. Шкафчик так и оставался запертым все эти месяцы. Эстер знала все ходы и выходы, и могла бы сбежать в любой момент. Как и где жить — проблем бы не возникло, методика давно была отработана до последней детали. Но пока что ей очень хотелось остаться. *** — Меня заберет сестра Джеффа. Уже звонила, сказала, что будет оформлять опекунство. Думаю, ей меня отдадут без проблем. И ты за этим проследишь, Марк. Проследишь же? И со мной ничего не должно случиться. Никаких случайностей, ты меня понимаешь? — Понимаю. Вот так гораздо проще с тобой разговаривать, раз уж ты не девчонка, а взрослая баба. Зачем тебе это все? Ну то, о чем ты меня просишь. — А тебе зачем? — У меня выхода другого нет. — Втянулся? — Не то слово. Увяз по самые уши. И выбраться пока что — без шансов. Если, конечно… — Обещаю не путаться под ногами. И помогу чем смогу. Меня надо только попросить. — И как долго ты собираешься ждать, пока я попрошу? — А вот теперь ты как ребенок. Утихнет вся эта шумиха, а утихнет она скоро, как только у «Пилы» обнаружится еще жертва, а может, и не одна. Я ведь правильно понимаю? Ну вот тогда…Ты же неспроста меня спас, хотя мог оставить там и уйти, а меня бы нашли копы. Тебе нужно было, чтобы руки оказались развязаны — потому что ты собирался продолжать. В итоге на руках у тебя оказалась я. +=+=+=+=+ 5: Соучастница Вот это было гораздо интереснее всего, что Эстер только знала раньше. Может, поначалу Марка просто распирало от желания сломать ей шею — вот так запросто, одной рукой, ей много-то и не надо, но потом… Ее маленькие руки ловко управлялись с самыми мелкими деталями. Эстер больше не притворялась для приемных родителей, что играет в куклы — а на самом деле в них играла, рассаживая миниатюрные копии пятерки игроков в миниатюрном же лабиринте ловушек. Она ни в чем Хоффману не перечила и делала ровно то, что он говорил. Кроме одного. Она прекрасно умела слушать и делать выводы. Джилл, Джилл, Джилл… Выпотрошенная крыса, повешенная на дверной ручке машины этой белобрысой стервы — всего лишь невинная шутка, а удовольствия сколько. Десять баксов местной мелкой шпане, и дело в шляпе. Марк посмеялся, но велел больше так не делать. С Джилл он разберется как-нибудь потом. — Мы — разберемся, - поправила Эстер. Он не стал возражать. *** Спустя неделю детектив ругался вполголоса, отхлебывая из бутылки, а она, вооружившись пинцетом, добывала осколки стекла из его спины. Еще один знак доверия. Я доверяю тебе, а ты — мне. Спецагент Питер Страм больше не появлялся. Один раз Эстер тайком заглянула в сумку-холодильник в багажнике Хоффмана. Рука и правда была там. Марк сбросил сообщение, когда Эстер скучала в школьной столовой. Ну да, школа. Везде свои правила. Живя у сестры Джеффа, она вынуждена была оставаться школьницей. После того, что Эстер, бедняжка, пережила, ее окончательно оставили в покое. Перестали доставать как грубыми шутками, так и попытками набиться в друзья. Ее как будто невидимой сферой накрыли. И это было хорошо. — Дай мне послушать. Ну пожалуйста! Я же заслужила. — Тебе мало было смотреть? — Хочу заново пережить все и насладиться каждой минутой. Да шучу я. А послушать все равно дай. Не верилось, что эта девка, Симона, решится отрубить руку, да еще и пойдет до конца. Вот таких можно уважать. *** Скоро новая игра. Ознакомившись с планом, Эстер спросила: — Что-то поменялось? В этот раз тут народ вообще мало имеет отношения к делу. Тот парень, секретарь страховщика, вообще ни при чем. А сторож? Эти придурки из отдела возвратов еще хоть как-то… — Что это вдруг тебя пробрало на жалость? — Не знаю. Возможно, просто я расту. Давно пора. И страховщик этот. Смотри внимательно. Может, Джон хотел в очередной раз тебя носом ткнуть? Ведь эта баба, Памела — родная сестра этого Истона. Вот ты бы ради сестры… — Я тебе уже говорил. — Ну да. Ты лишь ради сестры угодил во все это дерьмо. Даже не ради самой сестры — ради того, чтобы завалить ее убийцу. Так что, мы должны будем посмотреть, на что Уильям Истон пойдет ради спасения этой Памелы? — И не только. Мы с тобой увидим — или не увидим, — чудо всепрощения в действии. Я же тебе показывал: в комнате, где будут заперты мамаша с сыном, находится рычаг, потянув за который, они смогут убить Истона. Если не готовы будут его простить. А если в нужный момент его не будет на месте, освободиться они смогут, лишь убив его сестру. Ну, на самом-то деле ей ничего не сделается, но этим двоим придется думать, что они ее убивают. *** — Здесь не место для маленьких девочек. Ну надо же. Даже здесь — не место. А где тогда? — Думаю, я заслужила право здесь находиться. Новости смотрите? Да, я та самая Корбетт Денлон. Кудрявый парнишка по имени Дэниел сбегал за стулом для нее. С этого вечера круг обреченных сделался чуть шире. Эстер взяла бумажный стаканчик с кофе и уселась поудобнее. Ноги не доставали до пола. Надо бы напомнить себе не болтать ими, когда кто-нибудь начнет сопли лить. А может, что дельное скажут. Ее место было между Джейсоном, парнем в инвалидном кресле, и Эдди, бывшей секретаршей ныне покойного Истона. Эстер едва не вывернуло (а парнишку и мамашу его рвало на пол долго и со вкусом), когда тело бедолаги-страховщика развалилось надвое. Марк разрешил наблюдать из безопасного места. Она кляла себя на чем свет стоит — если бы не послушалась, с ним бы ничего не случилось. Сидела себе и смотрела в монитор, а могла бы перебежать в ту комнату, где эта пизда Джилл едва не прикончила Марка. Вдова Джона Крамера открыла бы дверь — ой, а что это за девочка? Девочка, что ты здесь делаешь? Девочка здесь делает вот что, тетя. Эстер с удовольствием погрузила бы обе руки в кишки чертовой вдовицы. И с Марком все было бы в порядке. У Эстер совсем не тряслись руки, когда она ассистировала Хоффману в небольшой операции. Подавала иглы и шовный материал, пока он зашивал себе щеку. Волю себе она дала потом, когда оказалась дома. Ну как дома — у тетки. Приемной тетки, да. Орала и бесновалась, расшвыряла все в своей комнате. Когда тетка явилась с вопросами, какого, собственно, происходит, Эстер не стала рыдать и каяться. Хотите сдать обратно в приют — так сдавайте, плакать не стану. Тетка тоже оказалась кремень — утром смотрела как ни в чем не бывало, молчала только. У всех есть предел прочности — каков он у тетки? Эстер тоже молча собралась и отправилась в школу. Не так и трудно было играть в это детство, когда знаешь, что все конечно. Что после уроков можно наскоро пообедать и позвонить Марку. А вечером — каждый вторник и каждый четверг, — встречи выживших. Это куда интереснее телевизора. И привыкание вызывает ничуть не слабее. В самой первой приемной семье Эстер купили кукольный дом. Первое время ей очень нравилось играть с ним — но только непременно чтобы «папочка» был рядом. Она играет — он читает газеты или сидит за своим компьютером. Сплошная идиллия, сахару столько — просто кошмар диабетика. Эстер переставляла мебель по своему вкусу и переодевала живущих в домике кукол к каждому новому чаепитию. Это было дурацкое занятие, но помогало оставаться в образе. Девочка, которая никогда не вырастет. Первое время это могло вызывать умиление — ну да кроме первого времени ей ничего другого было и не нужно. Тот, первый, папочка сорвался с крючка, как и прочие. В других семьях ей таких идиотских подарков не делали. Играть живыми куклами было куда интересней. Это касалось и «выживших». За ними было так занятно наблюдать, вот ведь бедняжки. Цеплялись за свои никчемные жизни так, словно те того действительно стоили, убеждали себя и других, что стали лучше только потому, что отчекрыжили себе какую-нибудь часть тела. Что не ищут забвения в наркоте, выпивке и телевизионной жвачке со вкусом крови. Они обрели новую жизнь. По крайней мере верят в это. Ну или достаточно талантливо — «Спасибо маме, папе и Академии! Спасибо за то, что вы все меня так любите!», — притворяются. Они обрели рай. Но проблема в том, что оттуда никому не удастся дать деру. Даже не потому, что стены высоки, да поверх колючая решетка, а там, за забором — свирепые натренированные псины и бдительная охрана. Вовсе нет. Самая надежная охрана — из собратьев по несчастью. Или по счастью. Не так и важно. Тебе просто не позволят сбежать. Мы же были друзьями. Ну помнишь же, как? Неужели нас бросишь? Вот так как-то. Завязавшие алкаши и наркоты тут просто ничего не смогут поделать, потому что всему есть предел, и воле человеческой тоже. Можно бросить выпивку и шприцы, можно неделями не притрагиваться к виски и понюшке кокса, но нельзя бросить тех, кто раз в неделю сидит с тобой локоть к локтю в старой церкви. *** Эстер с самым лучшим своим потерянным видом подошла к женщине по имени Нина. — Вы не знаете, где тут лучше ловить такси? Мой телефон разрядился, а мама будет беспокоиться… Судьба Нины была решена уже давно, Эстер просто совсем немножко ей помогла. И ведь все выжили бы, не будь Бобби Даген таким придурком. Копы не попались бы в ловушку с газом, если бы поверили предупреждениям. Все идиоты. Все. Все — сами виноваты. Ты виноват уже в том, что родился на этой планете. Эстер досмотрела почти все до конца. Закрыла дверь, за которой на молекулы распадался рукотворный ад. Взяла такси и поехала к приемной тетке. Все было обычно. Этой ночью Эстер оторвала башку одной из кукол. Просто не могла сидеть сложа руки — по вполне понятным причинам Марк не взял ее с собой в участок, где собирался расправиться с Джилл Так. +=+=+=+=+ 6: Кто угодно А потом Марк пропал. Не звонил по вечерам, как было условлено. Никакой идиотской пустопорожней болтовни — он жив, она жива, пляшем дальше. Почти неделю не давал о себе знать. Лицо Джилл в выпусках новостей зацензурили, естественно. Эстер надеялась, что Марк даст ей посмотреть фотографии этой мертвой суки. Хоффман бы не бросил ее вот так. Все предыдущие «папаши» бросали, а он бы — ни за что. Она чувствовала. На следующий вечер, благо, тетка улетела на очередную конференцию, а нянька нахлебалась любезно предложенного кофе с ликером и снотворным, Эстер отправилась на поиски Марка. Если живешь и постоянно держишь в памяти список мест, куда ни в коем случае нельзя возвращаться, то не заблудишься — никогда. Всего по третьему адресу Эстер его нашла. Вот уж точно — дом там, где сердце. Марк был жив. Вонюч, зверски голоден и зол, но жив. Обозвал ее Энджи аж два раза, пока Эстер ковырялась с замком на кандалах. Цеплялся за нее как утопающий за протянутое весло и ругался на чем свет стоит. Вот странно: так хотелось видеть в нем отца, которого у нее никогда не было, но здесь и сейчас, на грязнущем полу отчаянно воняющего сортира, в окружении трех иссохших трупов, Эстер словно обнимала сына. Она никогда не хотела детей, — при всем при том что пошла бы на угодно, лишь бы хоть кого из «папаш» затащить в кровать, — тошнило от одной мысли о том, как уродливо раздулось бы от беременности ее миниатюрное тело. Когда-то давно, лет десять назад, врачи сказали — Эстер вполне способна зачать, а вот выносит ли — тут никакой гарантии не было. Волна болезненной нежности накатила на нее и укрыла с головой. — Надо убираться отсюда, — оправившись наконец от первых впечатлений, пробурчала Эстер. — Давай, поднимайся. Я не думала, что тут такой кромешный пиздец, но поесть мы тебе найдем, уже скоро, потерпи немножко, ну что ты как дите. Мы уедем. Ты — уедешь. Потом дашь знать, как тебя найти. Я не верю, что у тебя всего один тайник с документами и деньгами был. Ты выберешься. А потом мы придумаем, как отомстить этим козлам. Марк поцеловал Эстер в щеку — клюнул по-птичьи, оцарапав щетиной. Нет, пожалуй. Не отец. Старший брат — вот оно что на самом деле. А теперь — даже будто и младший. Обаятельный раздолбай, которому родители все прощают, и ты все прощаешь, хотя хочется просто взять и приложить как следует. Это вам не придурок Дилан, которого она точно пихнула бы под машину, если бы не вмешался слепой случай. Тут другое. *** Эстер было одновременно мертвецки холодно и непереносимо жарко, как тогда, когда она только выбралась из проруби и поняла — либо остановишься и сдохнешь, либо собираешь себя в кулак и идешь дальше, хотя хочется упасть и замерзнуть. Она еще прокатится на пассажирском месте. А за рулем будет Марк. Куда они поедут — потом решат. У них будет сколько угодно этих «потом», и можно будет наконец сбросить шкуру малютки Корбетт. Сестрица Энджи? Ну как угодно. Имя Анжелина не такое уж придурочное. И перспективы настолько ослепительны, что вот сейчас выжгут глаза. Здоровенная такая карамельных расцветок мечта. Как давно забытый сон. И все идеально. Старик Фредди Крюгер не забывал своих «деток». Эстер тоже ничего и никого не забывает. Враги Марка — ее враги. Все до единого. Ну и что, что она не дотягивает до пяти футов и ста фунтов, зато внутри самый настоящий ядерный заряд, попробуй только тронь. *** Все игрушки Эстер снова точнехонько расставлены по местам, ни единого миллиметра погрешности. Поиграем?