О котах и зайцах

Кобыла Ясма была смирной, самой смирной из всех, что Нарсес смог найти в старой конюшне. Она брела себе, потряхивая гнедой гривой, послушно поддавалась поводьям, натягиваемым самым неумелым седоком, какого Нарсес только видел за свою жизнь, а повидал он всяких. — Не бойся её, — сказал он, как мог ласково и кивнул подбадривающе. — Она тебя не сбросит, только крепко держись. Элам и без того держался скованно, а теперь вовсе закаменел, зажал ногами лошадиные бока и всем корпусом, потому что спина не гнулась, попытался развернуться к Нарсесу. — Простите, хозяин, я буду стараться лучше. Я… Он впервые сидел на лошади, это Нарсес прекрасно знал. — Не надо звать меня так, Элам, я уже говорил. Упругая ветка кинулась в лицо, Элам отпрянул, выбросил вперед руку и тут же зашатался, ещё крепче напряг ноги и всё-таки накренился вбок, к счастью в бок Нарсеса. Тот подпер его в плечо и с легкой улыбкой смотрел, как мальчик выпрямляется и каменеет сильнее прежнего, хотя, казалось бы, куда сильнее. Завтра будет болеть весь, наверняка будет. Нарсеса учили иначе и много раньше, однако он хорошо помнит, как болело. — Как же мне вас называть, если не хозяином? Вопрос разумный. Это хорошее умение — задавать разумные вопросы, а неразумные оставлять при себе. Ещё лучшее умение — находить ответы самостоятельно, но к этому предстоит долгий путь, Нарсес и сам не до конца ещё его одолел. — Зови меня мастером, если хочешь. Это достойно звучит, уважительно для называемого и не принизительно для называющего. К тому же мастерами зовут учителей и наставников, а Нарсес всерьез намеревался им стать. Теперь ему заново предстоит кем-то стать, помимо отшельника, хоть к решению и этой задачи он пока что в самом начале пути. Два вола, нагруженные, тяжелые, остановились позади, раздались крики погонщиков, ругань, свист кожаного хлыста, затем протяжное мычание: низкое и гулкое в лесу. С ближнего дерева вспорхнула птица, мелкая, темная, переметнулась на другую ветку, снялась и с неё, Нарсеса обдало дуновением, широкий лист, кружа, опустился прямо в белую конскую гриву. Красиво. Следует запомнить. Сильная выйдет картина, пронзительная. Кисть следует взять узкую, выписать застрявший в гриве черенок, темно-коричневый на светлом и сам лист, как пятно жидкого золота, как брошь на белом королевском плаще. Да, сильный символ, прекрасный, глубокий. Ничто не подсказывает и не вдохновляет лучше природы, он правильно сделал, что выбрал лес, а не морское побережье, листва меняется явственнее, чем вода. — Животные устали, господин, — сказал, подойдя, погонщик, тот из двоих, что был старше, с вислыми седыми усами, низкий, но коренастый, как его волы. Второй погонщик, по всей видимости, его родственник, стоял у черного вола, как у горы, и взобрался на него так же, как взбирается на гору опытный лазальщик, когда Нарсес кивнул и дал согласие на остановку. Лошади не устали, но они и не нагружены, а это единственные погонщики с волами, которых ему удалось здесь нанять. Следует быть внимательным к людям, особенно если тебе от них что-то нужно, даже если щедро платишь за это. Доброе отношение не стоит серебра, если говорить о действительно добром, но стоит того, что всякому достается бесплатно и чего никогда не надо жалеть: искреннего понимания и доброты. — Я думаю, сегодня мы достаточно прошли, — Нарсес посмотрел вверх, небо серело сквозь ластящиеся друг к другу кроны, — разобьем лагерь. Ты не возражаешь поспать на земле, Элам? Элам вынул негнущуюся ногу из стремени, ещё крепче вцепился в поводья и едва не свернул Ясме шею, неловко повиснув на них при попытке спрыгнуть, но тело не послушалось, Элам шатнулся, когда подошвы коснулись земли и привалился к лошадиному боку. Ясма ласково посмотрела на него и попыталась толкнуть носом, но не достала. От костра тянуло сытным духом жареного мяса, жир, капая на угли, трещал. — Ужин скоро будет, — сказал Элам, обернувшись. Слух у него отменный, подумал Нарсес. Осторожность своих шагов он знал, всюду ходи, будто по толстым коврам в туфлях из мягкой кожи, учили его когда-то, только дурак выдаст себя, топоча. Умение это должно было ему пригодиться, во дворце, конечно, а не в бою, к настоящим, большим битвам наследника Дайлема никогда не готовили, и, глядя на Дариуна, которого к ним готовили упорно и настойчиво, Нарсес об этом не жалел. У всех свое предназначение — у одних воевать, у других — предотвращать войны, и одни, в итоге, не лучше других. От мысли о Дариуне стало тяжело в сердце. Плохо вышло, что они не успели попрощаться, так всё внезапно и не вовремя. И хотя Дариун знает, где его в случае надобности искать, это все равно будет не то же, что раньше. Негоже будущим марзбанам водить дружбу с изгнанниками, Нарсес знал, и обиды в нем не было. Такие, как Дариун, нужны при дворце. Крепкие вояки, верные долгу и традициям, преданные, молчаливые, породистые псы в золотых ошейниках. Котам таких не надевают, а если пытаются, те стягивают их, недовольно отряхиваясь, лижут лапу, отмывают шею, глядят вокруг и, если видят то, что не нравится — уходят. Кот никогда не останется там, где не хочет быть, хоть бей его, хоть ласкай. Впрочем, на остатки золотой ласки Нарсес сможет прожить до конца дней своих, особенно, если не обзаводиться семейством и лишними слугами. Домик на горе, куда и держали путь весь день и будут держать половину завтрашнего, был построен им незадолго до отправки в столицу. Хороший крепкий дом у воды, тропинка к нему ведет неширокая, в самый раз для груженого вола, лес в этих краях богат и грибами, и дичью, а если пройти вдоль реки к нижним порогам, можно заиметь к ужину и форель. Нарсесу нравилось там, хоть и доводилось бывать всего дважды, первый раз, чтобы осмотреть место, второй — оценить работу строителей. Его всё устроило, всё было ровно по плану: две спальни, кухня, большая комната, под ней погреб с секретом, другой, кухонный, обложен камнем, чтобы не попадала вода, добротный чердак. В общем, у бывшего лорда Дейлема и в мыслях не было выбрать иное место для отшельничества. — Готово, хозяин! Погонщики уже присели у огня, — волы, привязанные за мощные шеи к мощным стволам, паслись поодаль, подле стреноженных лошадей, — и ждали, когда лорд заберет свою долю мяса, чтобы поделить остальное. — Не зови меня так, — тихо повторил Нарсес, бросил свернутый плащ на поваленный ствол, уже трухлявый с одного конца, но всё ещё крепкий с той стороны, где некогда был корень, и сел. Элам обернулся с деревянной миской в руке. — Будете есть здесь? — Не замерзать же мне вдали от огня. Улыбка должна была смягчить неловкость, однако Элам спрятал нос в свободно повязанный темный шарф и буркнул: — Как знаете. Есть с погонщиками и рабом — это для всякого благородного странно, но для целого лорда — сумасшествие. Не рабом, поправил себя Элам. Отец взбесился бы, озвучь он такие мысли. Отец очень ценил, что они более не рабы, и был истинно счастлив быть не рабом весь последний год своей жизни. И всё-таки даже свободные простолюдины — это не компания советнику короля, пусть даже и советнику в изгнании. Сам Нарсес так, по-видимому, не считал. Он расспрашивал и слушал внимательно о проблемном урожае этого года, о пересохшей речке, о том, как приходилось гонять волов к дальнему озеру, чтобы обеспечить полив, а значит, хлеб всей деревне на зиму. О том, что жена младшего погонщика ждет ребенка, и как он рад подвернувшемуся заработку. Работу в здешних местах найти непросто, а платит лорд Нарсес хорошо, сразу видно хорошего человека. И так же выяснилось, что в соседней деревне живет семья из бывших дейлемовских рабов, и потому слава о лорде Нарсесе бежит впереди него на многие фарсахи, и помочь ему приятно не только для кармана, но и для души. — Передайте семье Исаха мой привет и поздравления с рождением ребенка. Хорошо бы этого назвали не Нарсесом. Сперва слухи о повальном детонаречении освобожденных рабов в его честь Нарсеса тешили, после забавляли, в итоге он стал переживать, как бы мальчики в провинции поголовно не стали Нарсесами. А ведь его нарекли в честь прадеда, имевшего родство с королевской семьей, и имя считалось редким. Элам за весь ужин не сказал и двух слов, только спросил, не желает ли мастер, — он помедлил, прежде чем правильно обратиться, — добавки, мясо ещё осталось, но тот отказался с ободряющей улыбкой: я ценю твои старания, со временем будет получаться легко. Мальчик смышленый, запинаться перестанет уже через пару недель, когда они обживутся, и быт войдет в отлаженную колею. Глядя, как Элам собирает посуду, как заворачивает в промасленную бумагу остатки ужина, как греет воду для мытья на костре, Нарсес не сомневался, что быт непременно будет налажен. Мальчик может больше, чем думает сам, однако и с ним придется потрудиться. Читать он умеет, об этом Нарсес заботился ещё не будучи королевским советником, грамоте, хотя бы начальной, при его замке обучали детей от восьми лет. Писать умеет тоже. Ещё понемногу шить, неплохо готовить, ставить ловушки, немного стрелять из лука, всё это ещё нужно оттачивать и углублять, впрочем, материал благодатный, а времени на это у них будет много. Пока ещё много. Нарсесу нравилось думать, что он уезжает навсегда. В туманных мыслях, обычно перед самым погружением в сон, он видел себя, поседевшего, но не утратившего гибкой статности, у холста, за ним дом, тот же, но с новой крышей, разросшийся лес, река под ногами и дни его сочтены, и все они будут посвящены искусству. Хорошие сладкие мечты, он сознательно пестовал их и берег. У каждого должна быть несбыточная мечта, вот у него — такая. Не до конца дней, но несколько лет у него есть точно, а когда придет время выбраться из заботливо обустроенного убежища, он ещё будет молод, полон сил и, возможно, придумает к тому времени что-нибудь толковое, чтобы не действовать наобум. А действовать придется. Он уже знал это, покидая Экбатану в рассветный час несколько месяцев назад. Король, полагающийся на одну лишь военную доблесть, роет себе могилу шлемом и мечом. Нарсес хотел, пытался донести это и не был услышан. Что ж, возможно следующий соискатель на трон выслушает его с большим вниманием. Но когда мальчик Элам спросил его, глядя снизу, большими своими, пытливыми карими глазищами, надолго ли они едут, Нарсес ответил: «Навсегда». После оговорился, что это он — навсегда, а Элам волен уйти в любой момент, потому как Нарсес просто принял его на службу и не намерен удерживать против воли. Мальчишка стоял, по-рабски склонив голову, и Нарсес не удержался, чтобы не потрепать по пыльным взъерошенным волосам, тот глянул странно и будто весь подался к руке. Держится взрослым, подумалось тогда с уважением, а сам дитя, потерянное, осиротевшее. О болезни и смерти эламова отца Нарсесу доложили ещё накануне, мать, как он помнил, умерла ещё прошлой зимой. Костер жадно принял подброшенные ветки, накинулся, заласкал до треска и черноты. Элам отряхнул ладони, посмотрел в сторону лошадей, хоть и шел обратно оттуда, проверить, достаточно ли напоены, здоровье кобылы явно заботило его больше хозяйского коня, тому повезло с всадником, а бедная Ясма намучилась за день под каменным неумелым седоком, как же не пожалеть. Привалившийся к широкому стволу Нарсес казался спящим, но он перебрал руками, плотнее запахивая плащ, и Элам повернул к нему, встал в двух шагах. — Вам что-нибудь нужно, мастер? Мясо уже остыло, но я могу разогреть. — Спасибо, Элам, ужин был очень вкусный, но мне больше ничего не требуется. Ложись отдыхать, завтра нам предстоит подъем в гору, тяжелый отрезок пути, но зато последний. Завтра будешь спать на кровати. — Я рад, — он помялся, сделал короткий шаг. — Мне можно спросить Вас об одной вещи? — Можно, Элам, — Нарсес подобрал ноги, сменил положение из полулежа в полусидя. — Почему Вы выбрали меня? Освобожденных рабов было много. Во всяком случае, Элам точно знал, что весь их барак вернулся обратно к замку, и каждый — каждый! — служил бы лично лорду с радостью и усердием, а среди желающих были и молодые женщины, и здоровые сильные мужчины, уж явно более полезные, чем он, кто только и умеет, что сносно стряпать. Нарсес поднял руку, перебросил распущенные на ночь волосы на плечо и ответил расплывчато. — Я человек искусства, мне свойственны необъяснимые порывы. Мальчишка поднял голову, и глаза его в темноте сверкнули непониманием, но он смолчал. — Доброй ночи, мастер. — Доброй ночи, Элам. Какие хорошие слова, отныне они будут повторять их ежевечерне, и Нарсесу это уже нравилось. — Заяц?! Нарсес уже был в седле, когда Элам, а только его и ждали и он, и оба погонщика, и даже поводящие тяжелыми головами волы, появился из леса, держа в вытянутой руке нечто большое и серое. — Я подумал, — крикнул он, запыхавшись от бега, — что запасы следует поберечь, а дичь тут хорошая, поставил ловушку на ночь, и вот — повезло! Обдеру, когда доберемся. Протягивать руку, чтобы потрепать по волосам, было далеко, Нарсес натянул поводья и тронул коня. Элам за его спиной копошился, укладывая зайца в мешок, а после неловко, не с первой попытки, влезая на лошадь. На первый ужин в новом доме будет жаркое из зайчатины, у королевского стола это блюдо считалось деликатесом. А он ещё спрашивает «почему?».