Последний парад евреев

      Сегодня опять проходил парад евреев. Лизель с Руди снова раскидывали хлеб на дороге и оставались в засаде ждать.       Каждый раз бывая здесь, девочка сама не знала, чего хочет. Как бы ни старалась, но найти ту «золотую середину» ей никак не удавалось. С одной стороны она хотела увидеть Макса, убедиться, что он жив. А с другой… человек, попавший в Дахау, обреченный на смерть.       Но времени на раздумья не было. Как только дети запрятались, показалась голова первого солдата. Он шел, иногда оглядываясь на идущих сзади людей. И каждый раз поворачивая голову мужчина улыбался. Этот человек радовался и наслаждался страданиями людей. И хотя в то время евреи людьми не считались, такая улыбка показывала всю черствость, бессердечность, кровожадность и зверство немецкой армии.       К счастью, надсмотрщик не заметил хлеба на земле. В отличии от заключенных евреев. Они поднимали крошки и жадно запихивали их в рот. — Сколько же они не ели?       Вопрос не требовал ответа. Все знали, что давно. Все знали, насколько невыносимо этим людям находиться под пристальным оком надзирателя и с каждым днем все больше и больше людей сочувствовали им. Сочувствовали, но ничего не делали. Все боялись наказания, которое следует за помощь еврею.       Лизель снова высматривала в толпе знакомое лицо. Ей хотелось хоть что-то делать, а не просто смотреть на их страдания. Пусть она и помогла этим людям, и уже не в первый раз, они все равно несчастны. Никто не заслуживает такой судьбы. Даже не так. Такой участи. Да, это определенно не судьба.       Пока девчушка не заметила Макса. Может, оно и к лучшему. Лизель с Руди уже приготовились идти, и девочка решила в последний раз посмотреть на строй. В самом конце колоны шел тот, кого она так желала и боялась увидеть одновременно. Не здесь, правда, но хотя бы где-то увидеть. — Макс, — сначала шепотом, а потом во весь голос: — Макс! Макс, я здесь.       Мужчина повернулся на крик. Как и другие солдаты. Никто не видел виновника переполоха, но знали, что он за деревьями. Один солдат подошел проверить кусты, но никого не нашел. Конечно, ведь они прятались не там. Пользуясь случаем, Лизель проскользнула в течение евреев, которые уже шли, а Руди перемещался за деревьями. — Я не верю, что это ты. — А я не верю, что ты не смог скрыться. Я так хотела увидеть тебя свободным. — Прости, — эти слова дались мужчине особенно тяжело. — Они схватили меня пару месяцев назад. На полпути к Штутгарту. Я пытался бежать, но бесполезно.       Солдаты еще ничего не заметили, но Макс уже предупредил девочку: — Тебе нельзя здесь оставаться. Если кто-то заметит, мы оба пострадаем. — Это не страшно. Ты должен бежать, пока еще може… — Эй! Ты что там делаешь? Сейчас же уходи! — один из солдат заметил чужачку. Грозно направившись к пленному и нарушителю, он проревел:  — Вон отсюда! — он схватил ее за рукав и вышвырнул за пределы парада, пригрозив нагайкой. Но Лизель не стала отступать так просто. Она вернулась и снова шла рядом с Максом. — Тебе мало? Еще хочешь?! — солдат достал — таки нагайку и ударил ребенка 3 раза. Книжная воришка упала на землю и больно ударилась рукой, но смогла повернуть голову и увидеть, как бьют Макса. Ему досталось намного больше ударов, чем ей. Это так бесчеловечно: мучить человека голодом, неизвестностью, тяжелой работой, а потом еще и так избивать. Несомненно это очень жестоко.       Плеть так и секла тело Макса. С каждым ударом вытекало все больше и больше крови. Лизель кричала. Но никто не слышал ее крика, потому что он звучал в душе. Никто не обращал внимания на девочку, пускай ее душа и изнывала от ярких вспышек боли. Ведь только что они держались за руки, а теперь ее друга избивают почти до смерти. Только что они лепили снеговика в подвале и вместе читали, а сейчас он падает наземь.       В конце концов, когда пленник упал, его перестали бить и бросили умирать. Он лежал и совсем не шевелился. Даже не дышал. Девочка подползла к нему. — Макс… Макс ты жив? — ответа не последовало — Скажи хоть слово! — и снова пугающая тишина обрушилась на Лизель. — Ты не можешь умереть! Не можешь умереть так просто! Ты же говорил, что ударишь смерть в лицо, когда она придет! Ты же готовился к этому! Почему ты не сражаешься?! — Лизель охватила истерика. Она била руками землю и плакала. До этого момента светило солнце, но теперь оно скрылось за облаками. Такое яркое и теплое светило исчезло в непроглядном мраке, а вместе с ним исчезла и оставшаяся надежда. Даже погода понимала, как ей сейчас больно и плохо. Ничего не хотелось, кроме как в последний раз увидеть отжимания друга — еврея. Или услышать его виноватое извинение, за причинённые «неудобства». Он всегда извинялся за то, что жил. Теперь он мертв…       Девочка иногда трясла Макса, в надежде его разбудить. Но этот сон вечен, с ним не справиться. В глубине души она знала, что Макс не переживет войну, но отчаянно пыталась заглушить это предчувствие. А теперь оно сбылось. Тогда к ней прибежал Руди. Мальчик не понимал, что происходит. Почему Лизель так убивается за еврея? Но решил не задавать сейчас этот вопрос. Нужно подождать, когда она успокоиться и сама все скажет. Так будет лучше.       Книжная воришка начала потихоньку приходить в себя. Она больше не кричала, а только тихо всхлипывала. Руди помог ей встать и повел к дому. Она еле шла и не сопротивлялась. Ей было уже все равно. На полпути девочка остановилась. — Мне нужно сказать тебе что-то, Руди. Этот человек… был мне очень дорог, — слова давались с трудом. Раньше она любила слова, но теперь запуталась в них. Так мало их прозвучало с уст Макса. Так много они не успели сказать друг другу… В распухших глазах застыли слезы, а в сорванном отчаянным криком горле стало сухо. Поникнув, Лизель еле звучно шептала бескровными губами. Вмиг стало пусто… — Он долгое время скрывался у нас в подвале. Помнишь, как я разбила колено? Когда мы играли в футбол? Тогда я пыталась его спасти. Это очень хороший человек. Он научил меня отжиматься. И подарил две книги… Он сам их сочинил… И лучшие воспоминания… А теперь подарил и свою смерть… Но я мог… могла бы… обойтись и без последнего подарка… Лучше бы он жил… Просто… просто жил! И больше ничего не нужно!       Лизель снова начала плакать. Зачем сдерживать слезы, если они так стремятся наружу. Они хотят увидеть мир, хотя бы на несколько секунд. Они хотят жить также, как хотел Макс. Поэтому он пришел на Химмель-штрассе. Он пришел за жизнью. И не получил ее.       Тогда Руди подошел к девчушке и обнял ее. Не как своего дружка, а с нежностью, трепетностью. Он не знал, как еще ее можно успокоить. — Все будет хорошо. — прошептал он ей на ухо. Маленькая ложь во имя блага. Никому не ведомо как сложится их дальнейшая судьба. Это страшное слово «Коммунист» забрало ее папу и маму, а слово «Концлагерь» — друга. Может, от слов нет никакой пользы? Может они пусты, как ее душа сейчас?       Лизель дрожала, словно осиновый лист на ветру. Боль, медленно сменившаяся равнодушием, рвалась наружу. Хотелось избежать реальности, забыть увиденное… Но не все желания сбываются. Иногда Удача забывает про нас и тогда приходиться несладко. Вот примерно так сейчас и было. Будто все отвернулись и забрали все чувства вместе с собой.       Словно очнувшись, молодая особа глубоко вздохнула. Холодный воздух обжигал гортань. Переведя взгляд на Руди, девушка сконфужено улыбнулась. В голове было пусто. Оставалось лишь прислушаться к сердцу. И произошло почти невозможное. То, чего все так ждали, но никто не верил, что это случится. Поддавшись вперед, Лизель прислонилась своими губами к губам Руди. Как парень и мечтал, лежа в постели у себя дома. — Спасибо, — сбивчиво прошептала она, замерев, — Спасибо за то, что ты есть… Большое спасибо. — и девушка спокойно пошла домой, а Руди так и не успел сказать, как сильно он ее любит.