Счастливый уголок

      «Итальянский певец» и «испанский король» сидели в холле и смотрели на виртуальной сцене потрясающий спектакль. Это был современный балет в двух действиях, в постановке испанского театра «Реал Мадрид» и итальянского театра «Интер». Надо сказать, я всегда ненавидел балеты, но этот смотрел, затаив дыхание, настолько он был динамичен и наполнен смыслом. И, конечно же, я всей душой сочувствовал героям «Интера».       — Спой мне, Фаринелли, — попросил король Фердинанд, когда спектакль закончился триумфом итальянцев.       Я был искренне счастлив, ведь именно для этого я уже второй раз приехал в Испанию. А не для того, чтобы пить прогорклое и недобродившее темпранильо из королевских погребов.       — Что вам угодно, Ваше величество?       — Что хочешь — я давно не слушал оперу.       Я взобрался на табуретку и, как в детском саду (в котором я, надо сказать, никогда не был), продекламировал:       — Георг Фридрих Гендель! Ария Давида!       В кресле сидел профессор Эйнштейн. Услышав про Давида, он покачал головой и шепотом сказал:       — Тише… Тише. Дядя Додик обидится.       Из уважения к достопочтенному профессору я с нескрываемым разочарованием решил воздержаться от исполнения любимой арии.       Мы вышли в коридор курить.       — Тогда я спою вам арию Ксеркса — это тоже мое любимое произведение.       Король испугался и зашептал:       — Не трогай Ксеркса. Вон он сидит…       — Кто?       — Царь Персидский. Ксеркс.       Я обернулся. В кресле у окна сидел человек с черной бородой, в высокой картонной тиаре и читал газету.       — Я понял…       — А он, видишь ли, не любит пародий на себя.       — Какая же это пародия? — возмутился я. — Это прекрасная музыка.       — Ты это ему будешь объяснять. У него чувства юмора нет. Он вчера вынес на помойку и сжег платан в цветочном горшке, который рос у нас в оранжерее.       — Зачем?       — Ему, видите ли, показалось, что платан над ним смеется. Ну что за дурак! — все так же шепотом продолжал Фердинанд.       Похоже, что к моему моноконцерту в коридоре решили присоединиться любители. Народная опера, так сказать. Дверь в ближайшую палату открылась, из нее высунулся лысый человек с бородкой и начал петь:       — Я, Ленин, всегда молодой! Я, Ленин, всегда с тобой!       Мы поприветствовали «вождя», а тот, в свою очередь, обозвал меня «дерьмом нации» и захлопнул дверь.       Но дальше ещё хуже. Из двери соседней палаты высунулся Шляпник в цилиндре — это тот тип, который постоянно коверкает слова, чему научил и Фердинанда с Тедди, — и как заорет прокуренным тенором:       — Я был рожден для любви! В глазу бревно, а в носу — заноза! Где ты, мой розовый слон? Дайте что-нибудь от склероза!       Король Испании был вне себя от гнева.       — Заткни свою волчью глотку, ртутное отродье! Придет баба Вера, мало не покажется.       Англичанин тотчас закрылся у себя в палате.       — Кто такая баба Вера? — спросил я.       — А, это наша старая уборщица, — ответил король. — Страшная, как горилла, курит сигариллы и пьет горилку. Её прислали из корпуса Розы Бобаль к нам в Эскориал, а теперь мы не знаем, как от неё избавиться. Бьёт придворных, пристает к горничным. Не женщина, а кошмар!       Я ничего не сказал. Потому что устал говорить.       За какие-то полчаса я устал, как за полноценный рабочий день. Все из-за вынужденного общения с людьми. О, где же ты, мой любимый «Арпино» с нежными, как пальцы английской девственницы, клавишами и одурманивающим ароматом древесины?       — Пой, — приказал мне старый король.       — Что ж, я спою арию Анастасия — Византийского императора.       — Он тоже услышит из соседнего корпуса.       — Что, и Анастасий здесь?       — Да. И он ещё более обидчив. Но я подозреваю, что никакой это не Анастасий, — сдерживая смех, шепнул мне на ухо Фердинанд. — А… Анастасия.       — Как это???       — Глянешь на него — ну в чистом виде девушка. А голос-то…       Тут я было уже обиделся. Король затронул больную тему.       — Высота голоса ещё не является определяющей величиной при определении пола. Я хочу сказать — если у него высокий голос, это не значит, что Анастасий девушка!       — Ну успокойся, успокойся, дружище, — утешил меня Фердинанд. — Может он и не девушка, но он тогда и не юноша и должен выйти замуж.       — Я не понял. Что значит не юноша? И почему замуж?       — Я тебе объясню…       Он объяснил. После первого слова я разозлился и начал рвать на себе волосы. Что за несправедливость по отношению к взрослым дискантам? Почему не юноша? Почему замуж?       Я упал на ковер и закричал.       Фердинанд пытался меня поднять, но не смог. Пришла юная дева в белой хламиде и увела под руки в специальную комнату, где вколола успокоительное. Мне полегчало и я, несмотря на злость и обиду на короля, на следующий день решил все-таки спеть для галочки что угодно и затем уехать отсюда.       Как же ты достал меня, старый пень!..

***

      На следующий день, снова в холле.       — Ваше величество, послушайте. Так я вообще не смогу вам ничего спеть! Этого нельзя, того нельзя! Вот спою вам что-нибудь французское.       — Прошу, только не это! Эти французы сожрали всю Луну и запили Панамским каналом, так что я и Тедди скоро окажемся на паперти. Вон он, даже не приезжает последнее время, наверно, на транспорт не хватает.       — Хорошо. Разрешите откланяться.       — Не разрешаю! Зачем ты тогда приехал? Отрабатывай деньги из королевской казны!       Денег никогда не бывает достаточно. Даже если ты синьор-разработчик и по совместительству певец-сопранист.       С минуту я ничего не отвечал, анализируя имеющийся в моей базе знаний набор произведений. Какие арии еще можно петь? Либо тех, кого нет во дворце, либо тех, кто не обидчив и имеет чувство юмора.       Перебрав все мужские партии для сопранистов, я рискнул замахнуться на женские (тоже для сопранистов). Но и здесь потерпел крах, поскольку ни одной не помнил.       — Ну?       — Что ж, спеть вам Ратмира? Или тоже нельзя?       Король смотрел на меня с подозрением.       — Слушай, Карло, откуда ты берешь песни? В операх про всех наших, что ли, написано?       — Так что спеть? Ксеркса нельзя, Анастасия нельзя. Спою арию Юлия Цезаря.       Фердинанд чуть не выпал из кресла.       — Что??? Юлия??? Не смей! Он у меня пододеяльник вчера украл, негодяй! Сказал, это его римская тога. Тьфу!       Тут меня осенило.       — Я спою вам арию Александра Македонского.       — Ты что, совсем рехнулся, кастрат?! Александр только вчера прибыл к нам в корпус имени Розы Бобаль.       Еще и Македонского принесло! Знал бы я раньше, вовсе бы не ехал в этот дурдом, который из одного деревянного домика постепенно превратился в целый набор корпусов. Как говорила бедняжка леди Мэри, «милосердие не всегда угодно Богу», я ещё даже не осознавал, чем кончится это приключение.       Я понимающе покивал. Все-таки сумасшедших тут много, а Фаринелли я один.       — Хорошо. Алессандро не трогаем. Спою ариозо Дария из оперы «Гидасп». Между прочим, сочинение моего брата.       — Кто спрашивал Дария? — услышал я высокомерный высокий голос. Обернулся и увидел невысокого полного юношу с длинными вьющимися волосами, пухлыми щечками и сходящимися на переносице бровями. Незнакомец был в настоящем персидском халате.       — Простите его, — извинился Фердинанд. — Он хотел посвятить гимн в вашу честь, но голос изменил ему.       — Пардон, мой синьор, — шепнул я ему. — Мой голос мне не изменяет — не с кем!       — Тише, дурак!..       — А, приветствую тебя, царь кельтов! — безучастно поздоровался Дарий с Фердинандом. — А это кто?       — Да это так, мелочи. Певец, евнух.       — Что? Давай его сюда! — воодушевился Дарий. — Мне как раз нужен препозит царской опочивальни, то бишь спальник.       Что значит «давай сюда»? Если честно, я был настолько шокирован, что не заметил, как король Испании продал меня за бутылку гранатового «темпранильо» этому подозрительному Дарию!       — Пошли, мой дорогой, в царские покои. Надоел этот варвар, да? — по дороге спрашивал Дарий, держа меня за руку.       Надоел не то слово. Гадкий старик, только все силы тянет, а что ему надо — попробуй, угадай. Дарий совсем не то: нежный голос, мягкая рука, будто у женщины, — все это сразу внушило мне какую-то надежду на сочувствие и сострадание к моей несчастной персоне.       «Царские покои» располагались в корпусе Розы Бобаль, в который допускались лишь женщины (хотя, смотря какие, вон бабку Веру туда ведь не пустили!). Я же получил доступ в корпус лишь благодаря своей стерильности. Мы вошли в «покои», заваленные коврами и разными восточными сувенирами, в углу играл оранжевым пламенем искусственный камин, а по всему периметру комнаты горели ароматические индийские палочки, распространяя по комнате столь резкий пряный запах, что у меня заслезились глаза.       Дарий закрыл дверь и сел по-турецки на ковер. Я последовал его примеру.       Мы сидели на ковре, внимательно изучая друг друга. Индийские благовония действовали одурманивающе. Мой новый «сеньор» (или пациент?) вызывал у меня противоречивые чувства.       «Если то, что я думаю, — неправда, то… Нет, не говорите мне, что я стал одним из этих».       Сидели мы, наверное, минут двадцать молча. Первым тишину прервал Дарий:       — Ты прекрасен. Но ты совсем не похож на перса…       — Потому, что я итальянец? — предположил я. Серые, стальные глаза и бледная кожа выдавали меня с головой.       — Ты и на итальянца не похож. Кто же ты?       Я сдался, надеясь, что своей искренностью заставлю собеседника открыть свою истинную сущность.       — Грек из Одессы, — при этих словах я заметно покраснел.       — О, что же ты мне раньше не сказал! — воскликнул царь персидский. — Эллада — родина красивых юношей.       — Еще я этот… главный вычислитель при дворе нашего ахейского царя, — я с трудом подобрал нужные слова, чтобы объяснить, чем я на самом деле занимаюсь.       — Что же ты делал на службе у Фердинанда? Тебя захватили в плен?       — Не совсем так. Меня выписали в Испанию, дабы пением вылечить от безумия его королевское величество.       — Пением? Это интересно.       — Теперь вы мой господин, полагаю, теперь я буду услаждать слух вашего царского величества.       — Возможно. Но я купил тебя не для этого…       Я с опаской взглянул на царя, хотя и понимал, что этого следовало ожидать.       — Милый мальчик, — с придыханием прошептал Дарий. — Твой новый повелитель приглашает тебя в свои горячие объятия.       Халат упал на ковер. Я мысленно поздравил себя с победой: я оказался прав, когда на мгновение подумал, что Дарий… очаровательная дама средних лет с изящными, чувственными формами и неподдельным желанием. Однако, я хотел еще немного помучить прекрасную обманщицу.       — Чего же вы хотите от меня, бедного калеки? У вас же целый гарем есть.       Что, как позже выяснилось, оказалось правдой: больше половины пациенток дамского корпуса уже побывали в палате у этого так называемого «Дария» и после этого все дружно сменили ориентацию.       — Ох, и наскучил же мне мой гарем, — пожаловался «персидский царь». — Старый я стал, уже язык не ворочается. А по-другому я не могу.       «Конечно, не можете, — подумал я. — Придется помогать».       — Что ж, я к вашим услугам, синьор император, — с едва заметной усмешкой ответил я, расстегивая камзол, а затем и панталоны из непонятно какого цвета атласа (да простят мне читатели мой дальтонизм!). Под слоем одежды прекрасную пациентку ждал приятный, как я думал, сюрприз в виде наличия (пусть миниатюрного и почти декоративного) мужского органа.       — Так что пожелает «мой господин»?       К счастью, «господин» оказался весьма сговорчивым и позволил мне сделать все так, как положено. Пусть и в поверхностном варианте. Мой мягкий «корабль» плавно скользил по влажным «волнам», а сам «капитан» утонул в бездне черных глаз «персидской» волшебницы.       Что я могу сказать? Впервые за два месяца одиночества в этом унылом месте я наконец почувствовал столь долгожданное тепло женских объятий, и где — в дамском корпусе психоневрологического интерната, в палате некоей Дарьи Кодомян.       Проснулся я в три часа ночи на ковре рядом с мирно сопевшим во сне «повелителем» и, наспех одевшись, мгновенно удрал в свою комнату в главном корпусе. Утром ведь придет медсестра. Мало ли что еще подумает! Эх я, благотворитель хренов!       К вечеру я вышел в сад подышать свежим воздухом. И просто потому, что все надоели. Но нет. Навстречу идут две женщины.       Одна из них, да не в обиду будет сказано, — мой неожиданный любовник царь Дарий, а вторая — милая старушка в доспехах античного воина.       — Итак, мы договорились, — сказала ей Дарья или царь Дарий, как хотите. — Все мое царство — тебе. И этого очаровательного евнуха тоже тебе.       Выяснилось, что после той бурной ночи Дарья пошла на поправку и даже вспомнила, как ее зовут. Что ж, не смог вылечить пением короля испанского, зато вылечил старым дедовским методом царя персидского. Миссия, можно сказать, выполнена, могу ехать домой.       Но постойте…       Приглядевшись повнимательнее к старушке, я с удивлением узнал в ней (правда, не сразу) свою учительницу по информатике, Александру Филипповну, в которую я много лет назад, ещё будучи пятнадцати лет отроду, был безнадежно влюблен. А теперь она здесь, в психо-неврологическом интернате, и я тоже почему-то здесь. Что за ирония судьбы!       Наши глаза встретились. Но она не узнавала меня, а я, в свою очередь, не узнавал себя, чьи чувства откатились лет на десять назад.       — А каков он в постели? — наконец спросила Александра Филипповна.       — О, это просто Аполлон, — закатил глаза Дарий.       Я сидел на скамейке возле пруда и не знал, смеяться мне или вызвать им обеим врача.       — В общем, он теперь мой? — спросил Македонский правитель.       — Да, полностью в твоем распоряжении.       — Прекрасно.       Следующая ночь обещала быть гораздо более впечатляющей.       Александра Филипповна переехала в VIP-палату Дарьи Кодомян (которая благополучно уехала домой в Чаренцаван), в первую очередь разместив на полках книжного шкафа все свои сто экземпляров «Илиады». Я сидел на ковре, вспоминая мягкие объятия «бывшего сеньора», и пытался адаптироваться к индийским ароматическим палочкам. Дверь в ванную открывается, и оттуда выходит… Александр Македонский, как бы не так, более похожий на Данаю. Некогда золотистые, а теперь серебристые волосы мокрыми прядями падают на узкие плечи, свет от камина бросает красноватые блики на белоснежную, но уже немного дряблую кожу, а на бледном лице её играет загадочная улыбка.       — Персидский юноша, — обратилась ко мне Александра Филипповна. — Окажи мне услугу…       Бабушка аккуратно расположилась на кровати и бросила на меня испытующий взгляд.       Я все прекрасно понимал. Но в то же время я не понимал, что происходит у меня в голове.       Что? Я хочу её? Семидесятилетнюю каргу, кареглазую блондинку, мою бывшую учительницу по предмету, которым она запрещала мне заниматься?       А если я скажу ей, что таки стал программистом, причем синьором-разработчиком?       Голова кружилась. Я не заметил, как оказался на ковре у кровати.       Это последняя моя ночь здесь. Завтра на рассвете я покину Счастливый уголок. Волшебство закончится.       — Горе ты мое луковое, — покачала головой Александра Филипповна. — И зачем здесь таких держат?       — Вы меня не помните. Но я помню вас.       — Тише, что ты себе позволяешь, раб! Ну-ка на колени!       Я почему-то повиновался. Но не от страха, а от какого-то странного желания.       Ничего не понимая, обхватил бледные, с венозными сетками, ноги Александры Филипповны, целуя пусть уже не столь упругую, но всё ещё прекрасную грудь. Я чувствовал этот до боли узнаваемый запах — корвалола и сладковатых цветочных духов…       Македонский царь в судорогах упал на кровать. Я — следом.       — Теперь ты должен… должен… возьми… — Она обхватила мою голову и потянула ее вниз.       Голова кружилась, и я как безумный целовал лепестки нежной, но уже увядающей розы…