Моя практика

23 января.       Снова относительно спокойный день…       Из новых поступлений: старенький дедушка с гипертоническим кризом и, подвыпивший бомж, у которого на голове красная краска перемешалась с кровью: картина, конечно, живописная, но травма — ничего серьезного.       Оба этих случая не требуют моего вмешательства, так что могу спокойно наводить порядок в документации.       Дата — подпись… Дата — подпись… Дата — … Дата?! Это я здесь уже семь дней?! Неделя в новой должности, в новой больнице, в новом городе… Можно сказать, первый юбилей!       Встаю из-за стола — это надо отметить!.. Чашкой кофе. Заодно разомнусь. Заслужил! И как там принято на юбилеях: пора подводить итоги? Вроде рано, но все же…       Хотел самостоятельности и независимости? Получил. Ближайшее начальство далеко. Аж в другом корпусе. Да и вообще, по-моему, далеко. Это плюс.       Работать приходится на допотопной технике, которой место уже в музее. Это минус. Но первый шок от нее уже прошел, и это плюс.       По моей специализации уже было несколько переломов и травматических вывихов разной степени тяжести — так, ничего для меня сложного. Да один раз пришлось у Евгении Павловны её хлеб отобрать — у нее был выходной — пришлось в ее отсутствие прооперировать аппендикс.       По сравнению с клиникой Ланского — я сейчас как на курорте. Но это скорее плюс, больше времени осмотреться и привыкнуть. Есть, конечно, еще один плюс, а, может, минус. И этот плюс-минус сильно отвлекает мое внимание и мои глаза от работы. Разберемся.       А самое главное, замечаю, как постепенно меняется отношение ко мне медперсонала отделения. Шаг за шагом зарабатываю авторитет у своих коллег.       Не пойму только: я сам притираюсь к коллективу, немного спокойнее реагируя на незначительные отклонения от чересчур строгих врачебных предписаний, или коллектив приспосабливается к моим, иногда ещё случающимся резким замечаниям? Но начинаю подмечать, как все чаще встречаю понимающие взгляды своих подчиненных. И ситуация меняется от — «И откуда к нам такого дяденьку занесло?» до — «А, пожалуй, он прав».       С младшим медперсоналом проблем давно уже не возникает.       Марья Васильевна глядит на меня прямо-таки с почтением. А когда обращается ко мне: «Анатолич!» — я чувствую себя почти ровней ей, эдаким умудренным опытом старцем. И мне так и кажется, что сейчас она воскликнет: «Анатолич, отец родной, на тебя вся надежда!» Вот тут у меня, столичного доктора, травматолога с незаконченной докторской, даже фантазии не хватает в чем я смогу быть ей полезен: то ли снова потоп, то ли пожар, то ли потолок падает — подпереть! А, может, аж (!) время на телефоне выставить! Хотя с учетом разницы в возрасте могла бы и сказать: «Сынок! Да ты не расстраивайся, дело-то житейское».       Медсестры тоже пока радуют.       Беллочка после моих недавних извинений смотрит на меня с нескрываемым обожанием, стараясь не пропустить ни одного сказанного мною слова. И Галина на своем месте — всегда добросовестно выполняет все мои поручения.       С врачами ситуация посложнее. Не всех еще пока приводят в восторг мои требования и устанавливаемые порядки. Хотя думаю — это дело времени.       К Вячеславу Александровичу чисто формально не придерешься. С обязанностями справляется, в работе педантичен и аккуратен, но настораживает его огромное желание угодить и выслужиться перед начальством, чрезмерное честолюбие и ожидание похвалы. Заметил ещё, что он неровно дышит к Ольге Шмелёвой. Постоянно крутится возле нее, пытаясь как-то привлечь к себе внимание. Но, похоже, все его старания обречены на провал. Она открыто игнорирует все его попытки наладить более близкие отношения. Да и Слава явно герой не её романа.       Наш анестезиолог Ольга Михайловна, хоть и вынуждена подчиняться мне как заведующему, пока что и в мою сторону глядит еще недоверчиво. При этом общается всегда со мной очень сухо и официально, а за глаза, наверняка, обсуждает все мои замечания и посмеивается. С этим тоже, думаю, разберемся.       Но самая большая проблема — все-таки не Шмелёва, а именно Королёва! Вот кто никак не желает считаться с больничными правилами и не терпит никаких указаний со стороны. Каждый раз, находясь с ней рядом, просто физически ощущаю её огромную внутреннюю энергию и силу. И такую непоколебимую уверенность в своих решениях и поступках! И такую неприступность! Иногда не могу даже понять — кто из нас здесь на самом деле начальник и руководитель. Но больше всего задевает меня ее взгляд. Дерзкий и вызывающий! И легкая, чуть ироничная улыбка. Хотя все ее общение со мной, как правило, сводится к решению чисто деловых вопросов, связанных с пациентами и их лечением.       Признайся, Илья Анатольевич! А ты ведь хочешь чего-то большего? Но ведь нет ничего невозможного! Ага, конечно! Евгения Павловна, наверняка ведь, счастлива в своем браке. Особенно если учесть то, как она всегда радостно и тепло улыбается при встрече в больнице со Степаном. Здесь мне ловить абсолютно нечего! Да, к тому же она явно до сих пор в полном неведении о романе своего мужа со старшей медсестрой. Впрочем, насчёт романа я, возможно, ошибаюсь…       Мои размышления прерывает стук в дверь. Вячеслав Александрович, войдя в кабинет, начинает с порога жаловаться мне на Евгению Павловну, которая постоянно мешает ему выполнять его прямые служебные обязанности. О! В воздухе явственно запахло конфликтом! Стараюсь внимательно выслушать его, чтобы понять и разобраться, в чем суть разногласий. Надеюсь, что это не просто междусобойчик.       — Она просто выходит за все мыслимые рамки! Стала при родственнице доказывать, что я не прав! — возмущенно доказывает мне Мамин.       С первых же дней моего пребывания в больнице от меня не могла укрыться существующая и почти нескрываемая взаимная неприязнь между Славой и Евгенией Павловной. Почему они так не переносят друг друга, мне пока что непонятно. Вполне возможно, что это столкновение и борьба профессиональных амбиций.       — А вы правы? — пытаюсь докопаться до истины я       — Конечно, я прав! Она — хирург, я — терапевт! Но дело не в этом! Королёва никого не слушает, пытается везде установить свои порядки!       — Ну, это я уже заметил. Это правда.— Здесь я с ним пока что полностью солидарен.       — А по делу, с кризом Щеглова мы справились моментально. У него сейчас 160 на 100. Он с таким давлением уже лет двадцать живёт. Сам сказал. Поблагодарил.       — В чем это выразилось? — спрашиваю с пристрастием, памятуя о бутылке коньяка от депутата, сумевшего таким образом «отмазаться» и проникнуть в палату к невесте.       — В словах… «Спасибо» сказал, — немного обиженно моим недоверием отвечает Мамин. — Но дело даже не в этом. Я не понимаю, чего добивается Женя Павловна? Неужели она не понимает, что все родственники хотят только одного — сплавить к нам своих бабушек и дедушек, чтобы не мешали им жить.       — Вы так плохо думаете о людях? — меня как-то неприятно задевают его слова.       — Насмотрелся, знаете ли, за годы! В богадельню сдавать вроде как неприлично, а в больницу — самое то. А где нам их держать? Об этом Королёва подумала? — снова жалуется Слава.       — Ну, с местами у нас не густо! — резонно замечаю я. И здесь он опять абсолютно прав.       — Да мест просто нет! Но зато есть более серьёзные случаи. Ну, так я выписываю Щеглова? — с довольным видом вопрошает Вячеслав Александрович, ощущая уже сладкий вкус победы своих профессиональных амбиций против мнения Королёвой.       — Скорее всего, — задумчиво отвечаю я, но тут же в голову приходит компромиссное решение, — только давайте я его сначала сам посмотрю, раз уж возник конфликт, — и не дав Мамину опомниться, забираю с собой карту пенсионера-ветерана. Мысленно при этом представляю подаренный мне в спину его не слишком дружелюбный взгляд.       По пути в палату к пациенту замечаю Евгению Павловну, беседующую с бомжом, который уже чисто одет, вымыт, побрит и даже пытается с ней слегка заигрывать.       Сначала я несколько поодаль любуюсь на эту картину — просто опять не могу заставить себя пройти мимо. Слышу краем уха, как наш уважаемый хирург серьезно и настоятельно рекомендует ему обратиться за лечением к наркологу и обещает помочь найти нужного врача. Тот, естественно, сразу начинает отшучиваться, говоря о том, что ему нужно подумать и посоветоваться с друзьями.       — Мне с вами все понятно! Если вы хотите гробить свою жизнь, то я точно вам не помогу, это вам надо прямиком в морг! — заявляет она с твердым намерением закончить этот бесполезный во многом разговор.       — В морг? Спасибо, доктор! — радостно отвечает он, до конца не понимая всей комичности этой ситуации, смело отправляется в направлении заданном Евгенией Павловной.       — А он прямо в морг и пошёл? Вы ему хоть адрес сказали? — наконец не выдерживаю я. Весь это невольно услышанный разговор почему-то очень сильно меня развеселил.       — Вы знаете, я его и так пожалела. У нас сейчас социальных приютов совсем мало в городе, вот они к нам все и ползут. Этот представляете себе голову пробил, чтобы помыться у нас и полежать на чистых простынях. Он мне тут такой сейчас цирк устроил, Вы не представляете! — слушая её такие милые непосредственные интонации, наблюдая за её глазами, губами и легкой жестикуляцией, снова замечаю за собой, как улыбка опять невольно появляется на моём лице. В который раз чувствую, как в её присутствии снова теряю над собой контроль.       — Вот видите, вы же можете соблюдать правила, если захотите! — пытаюсь усилием воли взять себя в руки.       — Интересно, а когда это я их не соблюдала? — непонимающе пожимает плечами она.       — А когда вы их уважали? — иронично отвечаю вопросом на вопрос я.       — Знаете что, Илья Анатольевич! — досадливо отмахивается от меня Евгения Павловна, и я тут же вспоминаю, зачем, собственно говоря, шёл.       — Я сейчас не об этом. По поводу пациента Щеглова. Почему вы решили оставить его?       — Потому что криз мы сняли, но он все равно находится в состоянии средней тяжести. — с уверенностью заявляет мне она.       — Восемьдесят пять лет — это уже тяжесть. Какие симптомы?       — У него кашель, у него температура, у него признаки межреберной невралгии. Понимаете, вроде бы по отдельности симптомы мне понятны. Он — курильщик со стажем. Но вместе-то — картина очень странная, — начинает убеждать меня она.       — Чем странная? Тем, что родственники решили сплавить нам старика, а у нас тут места нет? — вспоминаю я недавно услышанные слова терапевта.       — Причём тут родственники с местами? Это всё к Мамину идите: он вам расскажет! — морщится Евгения Павловна, видя, что я целиком и полностью поддерживаю позицию Вячеслава, взволнованно доказывает мне дальше:        — У него ЭКГ в норме, у него хрипы не прослушиваются, у него нет простуды. Ну, правда! Но кашель не прекращается! Ни странная картина?       — Сильно кашляет? — кажется, я начинаю вникать в ситуацию.       — Сильно кашляет. Я предлагаю сделать ему рентген и отправить в интенсивную терапию. Пускай его как следуют там проверят, — подводит итог сказанному она. И я снова вынужден с ней согласиться.       — Хорошо, давайте оставим его здесь ещё на сутки! Но, надеюсь, тем самым вы не пытаетесь насолить Мамину? — пусть знает, что я в курсе их непростых взаимоотношений.       На лице Евгении Павловны тут же появляется знакомая уже мне снисходительная улыбка:       — А он тут уже это… —  она стучит кулаком по столу, намекая тем самым на то, что Вячеслав, жалуясь на нее, таким образом сводит с ней счеты.       — Почему вы все так плохо думаете о людях? Мамин — крепкий профи, и он тоже пытается отстоять свою позицию, — пытаюсь вступиться за Вячеслава я.       Хотя сам прекрасно вижу, что Евгения Павловна придерживается совсем другого мнения на этот счёт. Услышав мои слова, она, не желая продолжать разговор, лишь подчёркнуто демонстративно отворачивается, теряя к моей персоне всяческий интерес.       Получается, что я снова пошел у неё на поводу? Ладно, старика мы на ночь оставим. На самом деле, если кашель очень сильный — нужно лишний раз проверить и узнать, в чем там дело. Жаль, что рентгенолог уже ушёл.       А вечером, перед уходом домой, в поисках оставшихся на смену врачей, заглядываю в ординаторскую, из которой доносятся женские голоса вперемешку со всхлипываниями.       Интересно! Захожу — и тут у меня просто дыхание перехватывает! Картина, достойная кисти великих! «Тайная вечеря»… Плюс натюрморт. Правда, апостолов всего двое. Но, судя по количеству пустых бокалов, их было явно больше! За накрытым столом, украшенным недопитой бутылкой шампанского и разоренными закусками — хорошо подвыпившая Галина, на лице которой на раз прочитываются все ее промилле.       Старшая медсестра сидит на диванчике рядом с Евгенией Павловной и, поливая той плечо слезами, надо думать, смешанными с шампанским, пытается поведать что-то важное, что-то женское… Исповедь прерывается не то всхлипами, не то икотой. Галина поднимает на меня глаза, и я понимаю, что сейчас она тоже видит картину. Только название другое: «Не ждали!..»       Ищу слова, такие, чтобы сразу и наповал. Ничего, одни эмоции!       — И как это понимать?! — гневно обращаюсь я к этой мило обнимающейся парочке.       — Да никак не понимать. Просто вот, после работы отмечаем день рождения сотрудницы. Всё! — смело отвечает мне за двоих Евгения Павловна.       — Напоив её до полусмерти?! — еле сдерживаюсь, чтобы не перейти на крик.       Тем временем медсестра молча встаёт и, проходя мимо меня характерной шатающейся походкой, все еще продолжая всхлипывать, выходит из кабинета. Я пытаюсь остановить ее:       — Галина!!!       Но она, никак не реагируя на мои слова, продолжает свой путь по направлению к сестринской.       Пытаюсь получить у Евгении Павловны хоть какие-то объяснения этому внезапному застолью:       — Кто ещё в этом участвовал? Наказаны будут все!!! — еще больше распаляюсь я.       — Ну, ладно! Не надо никого наказывать. Галя устала. Она работает с утра до ночи! Понимаете, она света белого не видит, плохо себя чувствует, — отдувается уже одна за всех Евгения Павловна.       — Она плохо себя чувствует из-за количества выпитого! А вы сегодня дежурите?       — Да, дежурю! — вставая с дивана, она подходит ко мне и встаёт совсем близко.       — Я надеюсь, вы-то трезвы? — непонятно зачем спрашиваю я, ведь прекрасно все вижу. Пару выпитых бокалов шампанского вижу точно.       — А что — это как-то нужно доказать? — она с вызовом глядит на меня.       — Да не надо! Поверю на слово! — меня смущает ее близость. Первый раз она не просто совсем рядом, она смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что в её глазах выгляжу каким—то деспотом, которому чуждо все человеческое.       — Спасибо! — с наигранной благодарностью отвечает она мне.       — Но это было последнее застолье в моём отделении! Больше никогда и ни по какому поводу! — надеюсь, что мои слова все же возымеют на неё какое-то воздействие в будущем…       Всё! На сегодня впечатлений уже хватит! Пусть Евгения Павловна спокойно дежурит. А мне пора домой.       Одевшись и запирая кабинет на ключ, неожиданно замечаю фигуру Степана, прошмыгнувшую в сестринскую к Гале. Видимо он был так взволнован, что даже забыл запереть дверь. Понимаю, что подслушивать нехорошо, но сам, проходя мимо, невольно останавливаюсь у полуоткрытой двери.       Между всхлипываниями пьяной Галины и упреками Степану, не поздравившему её с Днём рождения, слышу еле различимые фразы:       — Ничего я не говорила! — убеждает мужа Евгении Павловны наша медсестра и слезно умоляет его рассказать обо всем своей жене.       — Я скажу, в ближайшее время скажу! — заверяет её он.       Вот так дела! Больше стоять под дверью не имеет никакого смысла. Все и так предельно ясно. Не ясно только — чем все это в итоге может закончиться.       Неужели в отделении только мне известно о тайном романе Степана и Галины? Да, ситуация не просто пикантная, но скорее — неприятная.       Вспоминаю, как несколько минут назад Галина плакала на плече у Евгении Павловны. Видно, не зря мне тогда при первом взгляде на них пришла на память картина «Тайная вечеря». Или все видят да помалкивают? А жена, как всегда, узнает об этом самая последняя. Боюсь даже представить, как Евгения Павловна воспримет откровенные признания любимого мужа.       Опять долго не могу заснуть. Расскажет Степан или струсит? Уйдёт к Галине или останется в семье? Хотя мне казалось, что от таких жен не уходят. Но простит ли его Женя? Ну, допустим, простит! А меня-то каким боком касаются эти их проблемы, что я уже полночи думаю об этом и не сплю. Но так хочется, чтобы не простила…       А еще мучают сомнения по поводу конфликта двух врачей. Этично ли я поступил, пойдя на поводу у хирурга Евгении Павловны, проигнорировав при этом мнение лечащего врача, специалиста-терапевта? А вдруг, где-то на подсознании руководствовался личными симпатиями, а не здравым смыслом? Ладно! Всё! Пора спать! Утро вечера мудренее… 24 января       С утра спешу доложить суть спорного решения Шульману. Он-то уж точно сможет сказать своё мудрое слово и разложить всё как всегда по полочкам.       — Мамин купировал криз и уверен в том, что нужно выписать непрофильного старика. Но в чем-то он прав — мест действительно не хватает. Но Королёва воспротивилась, потому что сочла диагноз не до конца установленным, — объясняю я возникшую проблему Гиппократу.       — А! Все понятно, кроме одного… До каких же пор старики у нас будут непрофильными?! — глядя мне прямо в глаза, с укором спрашивает меня главврач. И все мои сомнения в правильности принятого мною решения, сразу же рассеиваются как дым.       А уже после рентгена, всем нам становится понятно, что у пенсионера-ветерана раковая опухоль лёгких уже в четвертой стадии…       Возвращаясь в своё отделение, находясь уже буквально перед его дверью, вдруг вижу немного поодаль, у парапета, Евгению Павловну с мужем. Они, не замечая никого вокруг, о чем-то серьезном беседуют друг с другом.       И я просто застываю на месте… Неужто Степан решил все-таки признаться жене в своей измене? Хотя лично мне, какое дело? Мы же просто коллеги. Или всё не так просто?       Ладно. Подумаю об этом потом. А сейчас — изо всех сил пытаюсь что-нибудь услышать или хотя бы разглядеть выражение ЕЕ лица. Но, нет! Сильно далеко! И незаметно подойти ближе — тоже не получится.       Пока они не ушли, надо что-то придумать, чтобы ОНА оглянулась и хотя бы просто посмотрела в мою сторону.       «Так сказал или нет?» — почему-то эта мысль никак не дает мне покоя. Но я прекрасно помню, что смена Евгении Павловны уже давно закончилась. Значит, узнать сегодня ответ на этот, непонятно почему волнующий меня вопрос, у меня просто не остаётся никаких шансов. И вдруг неожиданно даже для самого себя я громко кричу им вслед первое, что приходит в голову:       — Евгения Павловна, а вы смену сдали? — и тут же сам осознаю, что глупее вопроса трудно себе даже представить.       — Она смену сдала! — отмахиваясь, будто от назойливой мухи, отвечает мне Степан и, бережно взяв свою жену под руку, уводит её подальше от меня.       Ну да, ну да, Евгения Павловна, мы же с Вами ПРОСТО КОЛЛЕГИ…       А Степа — предатель!