Колдунья

Придворные звали Жанну “добрая королева”, пасынки — “матушка”, и она хотела верить, что слова — не лесть её положению. Она верила в Бога и его милость, пыталась поступать по совести и заповедям, смягчать, как положено супруге короля, нрав правителя в том, что не касалось государственных дел — хотя бы в кругу семьи. Жанна каялась исповеднику, что наследника, Хэла, выделяет из всех — и жалеет, хотя он был и здоров, и умен, и удачлив, даже красив — если бы не шрам. Священник не мог добиться ответа, почему из всех чувств она испытывает лишь жалость — Жанна смертно молчала и покорно молилась, как привыкла молиться с детства, прося у Всевышнего сердцу — равной любви для всех, а духу — разумения и сил к дару вИдения незримого. С младых ногтей она умела чуять следы Дивного народа: волшбу, подарки из холмов — и людей, отмеченных вниманием сидов. Их следы, как золотые паутинные нити, оставались всюду, чего бы они ни касались и где бы ни ступали — и Хэла всего окутывали эти сети. Таким, спутанным, она увидела его в первый раз, так случалось и впредь. Юноша жил с ними, рос, мужал, Жанна же не могла не пытаться помочь ему, как и не могла узнать, что с ним — он не отвечал, а прочие не знали. В ход шли беседы, травы, заклятья — всё, что она могла вспомнить, прочесть, выспросить, втайне от приближенных и духовника купить у знающих женщин. И золото, и слова утекали тщетно — сеть держалась цепко, клеймо сидов горело на изуродованной щеке наследного принца. Одно утешало Жанну и давало ей надежду — Хэл не выказывал признаков той тоски, от которой чахнут смертные, однажды побывавшие в холмах. Король, её супруг, болел, и наследник почти перенял у него бразды правления государством, но крутой нрав обоих привёл к громкому скандалу — Хэл пытался доказать отцу, что тот излишне мягок к тем соратникам, кто на деле выполняет меньше, чем обещал на словах. Суть спора до Жанны донесли сплетники, сама же она не могла ни думать, ни пытаться примирить обоих — она молча молилась, истово прося у Господа подсказки совсем в другом: со встреченного в коридорах Хэла исчезли и золотая сеть, и клеймо со щеки, зато появилась печать на губах, и глаза то и дело взблёскивали нездешним серебром с примесью алого. Небо не давало ответов, рассудив, что испытание ей по силам, и Жанна, заботясь о тихо угасающем супруге, заодно пыталась следить, меняется ли пасынок. Тот менялся, но совершенно естественно: взрослел умом и телом, становясь из юноши мужчиной, порой заводил любовниц из придворных дам, но ни разу не довёл роман до скандала, управлял Уэльсом, воевал — и горело на губах золото, как след неутихающей страсти. Когда два года спустя умер Генрих Четвертый и воцарился Генрих Пятый, Жанна, добрая королева-вдова, выплакала своё горе и стала наблюдать за венценосным пасынком ещё тщательнее — и однажды узрела тень за его плечом. Не прямо, а краем глаза, не пристально, а вскользь удалось разглядеть его, коронованного, нездешнего, волшебного — сына насквозь лживого и противного роду человеческому народа холмов. И Генрих тоже его видел, чувствовал его прикосновения, светлел лицом, когда тот что-то шептал ему, и шёл за ним, когда тень звала за собой в спальные покои. Жанна могла бы поднять крик, прийти к королю с разговором по душам, попытаться себе на горе привлечь внимание дивного существа — но нет, она была мудра, вдова двух королей. Она испросила дозволения уехать за город и уже оттуда принялась рассылать верных людей по деревням, чтобы узнали — есть ли кто, способный ей помочь? Ей — и Генриху. Не может не быть у знающих людей средства, способного избавить короля от нечистого духа, иссушающего его тело и душу! И люди нашлись — древний, как камни, старик пришёл с внучкой. Так прямо и спросил: “Здесь хотят извести сида?” Жанна ответила, что хватит и отвадить, но узнала, что отвадить сида от избранного человека сложнее, чем убить. Но — тоже возможно, тем более что видящих дивный народ всё меньше, а сама она — слабая немолодая женщина. Старик учил её несколько месяцев: какие, когда и как собирать травы для зелья, как его готовить, что напевать и о чём думать, что представлять — и когда подлить его Генриху. Она училась жадно и страстно, как дети учатся ходить и говорить. Жанна грезила спасением пасынка, и когда зелье было готово, она вернулась в Лондон, в королевский дворец, где на следующий день её покои посетил король. Неожиданно — доверенные слуги не успели доложить заранее, и ей пришлось спешно подмешивать зелье в питьё, чтобы угостить Генриха. — Доброго дня вам, матушка! Он вошёл, решительный, быстрый — и за ним следовала тень сида. Тень увидела Жанну и прильнула к Генриху — зашептала. — Угоститесь, ваше величество, — рука Жанны, держащей кубок, была тверда. — Я узнала любопытный рецепт освежающего питья, моим дамам он пришёлся по вкусу. Женщины зачирикали что-то одобрительное — да, они пили, хоть и без добавок. Генрих кивнул, Жанна отпила из кубка и протянула его королю. Тот принял и приник губами — пил жадно, день стоял жаркий. А она смотрела и шептала то, чему научил старик. Сперва тихо, потом громче, потом кричала, срывая горло, слова на незнакомом языке. Придворные закаменели в ужасе. Король осушил кубок и поставил его на стол. Сид, утративший прозрачность, стоял с ним бок о бок, его рука лежала на плече Генриха, и смотрел дивный, златоглазый грустно и с пониманием, как человеческое существо. — Вы хотели меня заколдовать, матушка, — просто сказал Генрих. Не обвинял, нет — спокойно принимал случившееся. — Расколдовать, — слабо отозвалась она. — Но у вас не вышло, — он даже не стал опровергать её слова — что они значили против королевских? — и добавил: — Воздух Лондона вреден для вас. Сегодня вы соберётесь, а завтра отправитесь в замок Певенси, в Суссекс. — Но я… — И публично признаете, что колдовали, пытаясь меня отравить, — добавил Генрих и тихо попросил, приблизившись к ней совсем близко: — Не возражайте, матушка. — Не спорьте, — прозвенел колокольцами голос сида. — Кто он, скажи мне, скажи! — исступленно попросила Жанна, покорно принимая поражение. Значит, не настолько сильна её вера, чтобы избавить пасынка от дьявольского отродья. Вина — на ней! Генрих улыбнулся, покосился на сида и шепнул: — Мой дядя. Король Ричард, последний из Плантагенетов. ~*~ — Ты крут нравом, мой мальчик. Что ты сделал с этой прекрасной женщиной? Она почти святая. — Чем дальше эта святая женщина отсюда, тем дольше останется святой. Сами знаете, что творится при королевских дворах. Что при моём, а уж если ваш вспомнить… — Вот только не надо поминать, каким скверным я был королем!