Коньки

Был морозный зимний вечер. Солнце плавно уплывало за горизонт, окрашивая снег во всевозможные золотисто-красные оттенки. На деревьях сверкал иней. В России росло много деревьев, лежало много сверкающего белого пуха, светилось много звезд на черном небе, но Гилберту казалось, что в Германии все равно красивее. Пусть там зимой и не было-то снега, относительно. Мужчина шел, наслаждался хрустом пороши под дорогими немецкими ботинками, из натуральной кожи, между прочим! «В этом «СССР» никогда такой обуви делать не будут, сколько бы они не шли к пику своего коммунизма», - фыркал Гил в шерстяной шарф, купленный у советской бабушки на ярмарке. И свитер на нем был вязанный. Там же купил. Гилберт пересекал темный двор. Фонарей в этой стране, в этом городе, было много. Или вообще не было. Гила удивляло их рассредоточение: где-то все обставлено фонарями так, что светло, как днем, а где-то фонарей нет вообще. Так и здесь: один на весь двор. Он освещал левый угол катка, остальная часть детской площадки скрывалась в лиловых сумерках. Тем не менее, кто-то катался исключительно на темной стороне катка, не выезжая на освещенную. Гилберт почему-то остановился (его захлестнуло удивительное любопытство). Знакомая фигура изящно плыла по льду. Плыла быстро, очень быстро, но все равно как-то искусно расставляя ноги, руки. Силуэт выделывал мягкие прыжки, повороты и балетные па. - Хорошо катаешься! – крикнул Гилберт, сложив руки рупором, и засмеялся, увидев удивленное лицо Наташи. – Не ожидал тебя здесь найти. Она подъехала и поздоровалась. Все такая же хмурая и отстраненная, как и всегда. - Я не знал, что ты умеешь кататься. - А ты умеешь? – спросила она. Гилберт мотнул головой. – Я могу научить. А вот это уже на нее не похоже. Наташа сказала это так естественно и легко, как будто они были старыми друзьями. Они вовсе не были друзьями. Как-то Наташа сообщила Гилберту, что искренне презирает его и не желает видеть в их доме. Было ли этой правдой? Звучало убедительно, во всяком случае. Поэтому мужчина старался обходить ее стороной. Не столько потому, что она задела его гордость. Его пугали его чувства к ней. Чувства не ненависти, не отвращения, а интереса даже после того, что она множество раз говорила ему. Хотя, Гилберт обижался на нее. Понимал, что как-то это по-детски. Но продолжал дуться и отказываться помогать в каких-то мелочах, когда им приходилось сталкиваться. - Дома много коньков, – продолжила Наташа. – Наверняка, найдутся тебе в пору. А если нет, то отыщем размером больше – не беда, потерпишь. - Нет, не хочу, - пожал плечами Гилберт, сдерживая смешок. - Не хочешь как хочешь. Тогда до свидания. – И она отъехала от сетки, очень грациозно и легко, как будто не касаясь льда коньками. Катается и правда замечательно. Гилберт засмотрелся. Засмотрелся надолго. Он попросту завис, наблюдая, как она катается. Теперь она иногда выезжала на освещенную часть катка, чтобы проверить, тут ли он еще или ушел, наконец. Каждый раз, замечая внимательный взгляд ало-голубых глаз на себе, видя мужчину в той же позе, что он стоял и пять, и десять минут назад, она мысленно удивлялась. Внешне не позволяла себе такого. Оставалась все безразличной, отъезжала, будто и не бросала легкий взгляд в его сторону. «Почему этот дурак не уходит?» А его пальцы уже давно онемели от холода даже в теплых кожаных перчатках. Нос и щеки нещадно щипал мороз, так что они покраснели и сильно выделялись на его бледной коже. Он даже не думал о том, что стоит уйти. Он позволил себе полюбоваться ею, как он делал часто: на расстоянии, не прикасаясь, не разговаривая. Просто стоишь и смотришь. Когда заметит твой взгляд – быстро отводишь глаза. Только в этот раз глаза он не отводил. А зачем? Они тут вдвоем, кто еще может на нее пялиться? Да и он не пялился уже, не замечал ее последние десять минут. Просто следил за ее фигурой автоматически, а мыслями был не здесь. - Либо ты катаешься, либо не беси меня, - зло сказала Наташа. Она оказалась прямо перед ним неожиданно, держалась пальцами за сетку, разделявшую каток и остальной двор. - Прости, я задумался и совсем забыл о времени, - очаровательно ухмыльнулся Гилберт, выдыхая смешок и пряча легкое смущение. Наташа не ответила. Она съехала со льда, ступила на снег и провалилась в него лезвиями коньков. Села, развязала шнурки, стянула коньки и обула сапоги, которые стояли тут. Гилберт до сих пор их не замечал. Она встала, взяла его под руку и потащила за собой: - Либо катаешься, либо не беси меня, – повторила Наташа. – Пойдем домой, холодно уже. И они пошли домой.