Бессонница

      Большую часть своей жизни Ник чувствовал себя маленьким — ему приходилось тянуться до ручек большинства машин, прыгать, чтобы позвонить в дверь, и махать лапами, чтобы привлечь внимание торговца снейками. Но в последние дни он будто вырос — так заметны стали мелкие зверьки, которые трясутся, суетятся и разбегаются от него, как от смерча. Торговля не идет. Да и с чего бы ей идти? Он слишком возвышается над своими клиентами, кажется им угрожающим. А ну как бросится, кто его знает. Вон, та полицейская крольчиха говорила ведь… Так, эти мысли прочь. Им нечего делать в рыжей голове при свете дня. — Может, ты станешь за прилавок, неблагодарный ребенок? — спросил Ник у фенека. — А нахрена? — Фенек лежит на дне ящика в расслабленной позе и бросает реплики, как плевки, попеременно доставая изо рта соску на манер сигары. — Я тебе сразу сказал — гиблое дело. Не после того, как эта твоя ушастая спиногрызка сделала нас всех мечеными. — Ой, какие же мы нежные да ранимые. Давай, становись. Ты помельче, рожа поприятней. Надави на жалость, пошевели соской — может, дело пойдет. — Да ну? — Фенек раскрыл рот, хвастаясь блестящим рядом белых клыков. — Им моя пасть ближе по росту. Я их порвать на бекон быстрей могу, куда тебе дохляку за этими хомячками гоняться. — Ха, ха, — кисло сказал Ник, возвращаясь за прилавок. К вечеру им удалось продать больше половины лапочек на палочке, но пришлось сбросить цену. Они отбили свои вложения в слоновью порцию мороженого и заработали еще, пожалуй, на кузнечиков быстрого приготовления — каждому по две порции. — Не наш день, — сказал Ник. — Не наш город, — парировал фенек. — Сворачиваем эту хилую лавчонку пока, толку-то никакого. Hasta la vista! — Махнули на прощание большие уши, и чихающий минивен укатил. У Ника нет денег на машину. На метро есть, но разве мелкому шулеру положено платить государству? Едва ли, и потому он шустро пролазит под турникетом. Рыжий мех яркий и отливает в флуоресцентных лампах метро. Пассажиры при его виде прижимают к груди сумки и застегивают карманы. Спроси его кто, он бы тогда рассказал, что барсеточники и карманники низшая каста и он сам до такого никогда не опустится, даже если есть станет нечего, а причин ненавидеть окружающих станет больше. В вагоне кучкуется стайка кроликов во главе с дородной мамашей — как всегда умилительное зрелище, но теперь с каким-то болезненным привкусом, хотя Ник себе в этом не признается. Кроличий матриарх бросает на солнечно улыбающегося Ника разъяренный взгляд и показательно уводит стайку в другой конец вагона. Лис думает, что и к этому привыкнет. Со временем. Уж точно быстрее, чем привыкал к клейму мелкого воришки и мошенника — до того, как реально стал таким. Будь у него деньги, он бы уехал отсюда. Ведь есть и другие города, поменьше, почестнее и не так сильно пытающиеся стать утопией. А деньги у него бывали. Да, он проворачивал и сверхудачные аферы, но следом неизбежно шли неудачные, а с ними возвращалась и нищета. До своего дома, далеко от станции метро, он добрался уже затемно; проскользнул сквозь дыру в заборе на территории законсервированного завода. Бывший цех на окраине уже несколько лет не работает, но за электричество хозяин исправно платит — вероятно, не слишком всматриваясь в счета, так как затраты нахлебника-Ника он не замечает, да и что там может накрутить лис? Помещение маленькое — подсобка цехового рабочего, цокольный этаж, голые бетонные стены. По правде, это место вовсе и не дом, просто угол для ночевки. Бывало, он живал на съемных квартирах, даже недешевых, но в последний год его удачи хватает только на то, чтобы сохранить целой шкуру. Нынче неспокойное время, слишком многим ему пришлось выплатить долги и слишком многим он все еще должен. Лис отодвинул подальше от окна раскладушку, залез под плед и свернулся калачиком, закрыв нос хвостом. Он надеялся, что устанет. В конце концов, он не спал уже вторые сутки, прошлой ночью сгружал нелегальный груз в Щучьем порту. Он вообще в последние дни старался браться за все, даже не послал привычно на хер совершенно безумного манула Гиллена с его очередной партией контрабандной кошачьей мяты, когда тот стал названивать среди ночи. Потому что когда он приходит один, сюда, мыслей слишком много. Так много, что его терзает бессонница. Раз — лемминг с эскимо, два — лемминг с пломбиром, три — лемминг с рожком… Он заполнил заявку на поступление в кадетский корпус… Как вообще ему в голову взбрело? Он? Коп?! Да если бы кто из его приятелей узнал, он бы последние крохи репутации потерял. Он не может представить себя в полицейской форме, это же нелепо. …А ведь он действительно тогда на минуту возомнил, что сможет. Единственное толковое, что он мог сделать после того, как заполнил бланк, это сжечь бумагу и съесть пепел. Но нет, он весь такая из себя ябида-обида, сунул ей заявку, как будто хотел, чтобы это что-то для нее значило. Как он вообще смел предполагать, что… …тридцать — лемминг с брикетом, тридцать один — лемминг с фальшивой десяткой, сскотина, тридцать… три? .. четыре? .. Раз — коп с наручниками, два — коп с морковкой… Как хорошо, что никто — кроме фенека, но он не болтлив, — не знает об его участии в этом деле. Город становится все неспокойнее, и он не хочет, всей шкурой не хочет, чтобы кто-то винил его в случившемся. Он носился за ней послушным рыжим хвостиком, не слишком-то задумываясь над ситуацией и отнекиваясь: вынужден, вынужден… Он показывал Джуди, как нужно говорить с журналистами. Ну почему он даже не подумал о том, что именно она скажет? Как он вообще… …двадцать семь — колония-поселение, двадцать восемь — тюрьма строгого режима, двадцать девять — смертная казнь… Жизнь не сложилась. Не получилось прожить ее хорошо, и все тут. Смешно сказать, он пугал этим Джуди. Не верил, что у нее все сложится, даже неуклюже пытался за нее заступиться перед этим быком, а оно вон как вышло. И кто теперь будет спать в коробке под мостом, а? Уж точно не героиня города, до безумия храбрый и хитрый кролик. Нет, если его выгонят из этого цеха, коробка ему обеспечена, а мост себе он уже приглядел. …восемь — голая слониха, девять — бешеный ягуар, десять — разгневанный бык… Город его пугает. Это просто смутная мысль, не одетая в слова, которая не хочет даже признаваться в том, что существует. Просто каждая прогулка по запруженным улицам становится пыткой, и даже среди других лисов Ник больше не чувствует себя защищенным. …двадцать… двадцать один… двадцать два… Как бы он ни устал, мысли не отпускали его, бегая друг за другом по кругу, да так отчаянно и громко, что голова вконец стала раскалываться. Сон не шел, и раздражало решительно все: свистящий в старых трубах цеха ветер, яркая луна, которая умудрялась заглядывать сквозь краешек окна, собственное фырканье и собственный же лезущий в нос, пасть, уши — всюду – мех. Ник со скулежом сдался — он подтянул к себе смартфон, от задней крышки которого ничего не осталось, а экран был разбит в нескольких местах. Он даже опасался выносить телефон за пределы дома — рассыплется к чертям собачьим, и он тогда вообще без интернета останется. Новостные сайты смаковали картину дня: хищники сходили с ума в прямом и переносном смысле, от чувства опасности сходили с ума травоядные, и комплексно сходил с ума весь мир. Ох, ну и кашу же ты заварила, Морковка. Нику стало интересно, не сойдет ли с ума и он. Может, мучительная бессонница — это первый симптом? Он вспомнил испуг в глазах Джуди и фыркнул. Не дождешься, морковная душа, я не свихнусь. Если он не может не думать — что ж, он тогда будет думать о чем-то полезном. Например, о том, на что дальше жить. Мороженое больше не прокатывало, слишком грозный он зверь, как оказалось, для мороженого, как насчет того, чтобы придумать новую аферу? .. Через пару часов разбуженный фенек орал на него в динамик смартфона. — Ты охренел, Уайлд? Ты в курсе, который час? — А что? — бодро спросил Ник. — Во фразе «четыре утра» есть слово «утро», так что все нормально. — Четыре ночи, мразота. — Да ладно тебе. Я придумал, что мы делать будем. Мы будем продавать противолисные баллончики! — Чего?! Ты тронулся?! Одичал вконец? Слишком няшен для того, чтобы глотки перегрызать, и вместо этого решил заняться вытрахиванием чужих мозгов? — Не, ну ты сам подумай. Возьмем в долю хомяка Бурундуса, он опять на мели. И будем разыгрывать такую сценку: я, весь такой рыжий и бессовестный, его атакую, а он — пыщь-пыщь на меня из баллончика, и я весь такой в агонии. А в баллончике вода конечно. Подкрашенная. Можно красным. Ты достанешь баллончики, этикетки на мне. — Засохни и отвались! — Да ладно тебе. Сам подумай, когда эти лопухи их вообще в ход пустят? Что, специально в лисий квартал пойдут? .. Ну, на крайняк можно в баллончик перца добавить, все-таки если влепить в глаз из баллончика перцем, то это и мамонта вырубит. Слушай, а мы ведь можем целую серию основать: растворы против тигров, гиен, кроликов, ягуаров… И оптовым покупателям скидки! И на рекламу тратиться не надо, центральное телевидение уже все за нас сделало. — Уайлд, ты вконец рехнулся со своей крольчихой с противолисным баллончиком! — А что, ты тоже заметил? — честно удивился Ник. — Заметил, что ты рехнулся! Выпей успокоительного, снотворного, слабительного, мышьяка, а лучше все одновременно, но не звони мне со своими истериками. — У меня нет истерики! — надрывно крикнул Ник в пустоту динамика, но фенек уже бросил трубку. — Ну и, — сказал лис телефону, — ты теряешь хорошую идею, а вот партнеров я себе всегда найду. Он начал листать список контактов, но тут до воспаленного от бессонницы разума дошла-таки здравая мысль, что четыре утра — не лучшее время для поиска коллег, и Ник отложил телефон. В мутном зеркале на металлическом шкафчике напротив отражается взлохмаченный зверь с тусклой шерстью. И все-таки он не спит уже третий день… Лис выпустил когти, поднеся их впритык зеркальной поверхности, подался вперед и, оскалив клыки и прижав уши, зарычал. Отражение безжалостно. В нем Ник настолько же страшен, насколько страшна пьяная ласка. А это рычание… Больше похоже на бульканье закипающего чайника. У кроликов слишком богатое воображение. Усталость привела его обратно к раскладушке. Он вновь свернулся под пледом, закрыл лапами уши, будто надеясь, что так не услышит собственные мысли. Раз морковка, два морковка, три морковка… Мысли не сдавались, но тело слишком устало. Его будто накрыло шелковым одеялом. И был сон, и в нем была счастливая Джуди в ореоле яркого света от вспышек фотокамер. Она надевает на Ника металлический ошейник и говорит ему: — Так надо. Теперь мы все сможем быть, кем захотим. — Хорошо, — говорит лис, смирившись, и прячет взгляд, не может смотреть в ее полные уверенности в светлое будущее глаза. — Теперь ты не сможешь никому причинить вред. Тебе все будут доверять. Разве не хорошо? Он трогает холодный ободок на шее, и в ответ его легко, едва ощутимо — просто как предупреждение, напоминание, обещание — бьет током. — Хорошо. — Конечно, хорошо. Это ведь Зверополис, где все животные могут жить в мире, вместе. Он не просыпается от кошмара, потому что это не кошмар. Это обычный сон, и он покорно его досматривает.