Сентябрьские сумерки

      Сентябрьские сумерки сгущались все сильнее, даже и не собираясь расступаться перед вечерним дождем, что сердито шагал по дорогам, травам, крышам, но который не посмел заглянуть в маленькую пещерку у подножия горы.       Именно в этой крохотной горной скважине прятались двое путников, которых недовольный дождь застал прямо посреди пути. Оба — и мужчина, и девушка — промокли до нитки, ведь не успели добежать до своей кареты. А до нее еще идти и идти — километра два так точно. Они ведь специально отошли подальше от оживленных улочек города и пыльных дорог, чтобы устроить чаепитие в тишине и уюте лесной природы — почему-то в обоих неожиданно проснулось чувство прекрасного.       Теперь же, вместо слушания пения птиц и наслаждения свежими запахами листьев и ягод, им приходилось отсиживаться в этом темном и сыром подобии на подземелье, слушать шелест дождя и вдыхать запахи мокрой земли.       Ночь впереди была длинная, и дождь мог спокойно омывать город свежей водой часы напролет, затапливая его хоть до самого основания, повсеместно распространяя кроткий, игривый, волшебный запах влажной земли, мокрых трав, свежей осени. А ведь запах действительно был чарующим…       — Госпожа, Вы не замерзли? — мужчина резко выпрямляется и тянется рукой к застежкам плаща: он теплый, он согреет.       — Вовсе нет, — девушка поспешно качает головой, но все же не сопротивляется и терпеливо ждет, пока слуга накинет свои белые одеяния на ее плечи. Пока он рядом, украдкой наслаждается его запахом, пытаясь запомнить его и удержать в подсознании как можно дольше. Когда же он отстраняется, то быстро опускает взгляд к холодной земле и невольно обхватывает себя руками, трепетно касаясь пальцами белоснежных рукавов. Плащ безнадежно велик, но действительно греет. Ведь его тепло все еще оставалось в этой одежде.       Какое-то время оба молчали, а потом девушка все же решилась прервать эту тишину.       — Скажи, Брейк… Ты ведь меня любишь?       Он удивленно сопит, не зная, как реагировать, затем роняет осторожное:       — Конечно…       — Как сестру, — скорее утверждение, чем вопрос.       — Разумеется, — отвечает тот все также с непониманием и пробуя на вкус каждый слог. Он любил ее, действительно любил — он это знал наверняка, чувствовал каждой клеточкой. Он любил ее больше собственного грешного существования. Но именно поэтому он никогда не признается ей в этих чувствах, не подаст даже самого крохотного намека, даже самой призрачной надежды на их присутствие. Эти чувства слишком необузданны, слишком порочны, чтобы даже думать о них. Но не думать он просто не мог. Особенно сейчас. Ведь сейчас она здесь, рядом, сейчас он чувствует ее теплое, равномерное дыхание на своей щеке.       — Брейк… — она неуверенно касается его руки кончиками пальцев, но тут же вздрагивает и отстраняется, стоило ему лишь перевернуть свою ладонь, чтобы обхватить ее запястье.       — Вы что-то хотели, госпожа? — спрашивает с горькой усмешкой на устах, но на удивление спокойным голосом. Как будто и не было только что этих робких прикосновений, боявшихся спугнуть наступающие сумерки, но осмелившихся всколыхнуть его безмятежный покой, натренированный за долгие годы.       — Н-ничего, — она шепчет неуверенно и тихо, все еще дрожа и упрямо пряча ясные глаза под челкой, но почти сразу же унимает эту странную дрожь и спрашивает чуть громче, но все еще слабо и неуверенно: — Скажи… А… Если бы тебе вдруг признались в любви… Как бы ты поступил?       На краткий миг он замер в изумлении: к чему такие вопросы? Но после все-таки отвечает, вкрадчиво и осторожно, будто насмехаясь, но и, одновременно, успокаивая и словно отговаривая от чего-то:       — Я бы незамедлительно отказал этой юной леди и назвал бы ее полнейшей дурой. Какая нормальная девушка полюбит клоуна-убийцу?       — Значит, я полнейшая дура и абсолютно ненормальная, — улыбчиво-грустный вздох с ее стороны и удивленно-испуганный выдох — с его.       — Но ведь… — пораженно обрывается на полуслове от нехватки воздуха, что скоротечно растратился на судорожные вдохи от изумления. Он понял ее намек. Определенно понял. — Госпожа… Вы, должно быть, шутите?       — Нет… — она поспешно отворачивается, устремляя свой взор к шершавым стенам пещеры, и нервно сжимает тонкую ткань многослойных юбок в негнущихся пальцах. Она была уже почти готова забрать все свои слова обратно. Но что это? Серая тень мягко падает на колени и зябко путается в складках платья. Она резко вздымает голову и видит его лицо неожиданно близко, прямо перед собой. — Бре… — он тут же приникает к ее губам, буквально впиваясь в них, заставляя ее смолкнуть. Непонятные, но до умопомрачения приятные ощущения мгновенно нахлынули таинственными потоками и унесли прочь и ее сердце, и последние капли рассудка.       Когда она робко и несмело ответила на его поцелуй, то он буквально почувствовал, как начинает сходить с ума. Но когда ее руки неуверенно легли на его плечи, затем обвили его шею, — уже чуть смелее, — а ее хрупкое, дрожащее то ли от холода, то ли от переизбытка чувств тельце непроизвольно прижалось к его груди, то здравый смысл окончательно улетучился, величественно позволяя мужчине свихнуться от переполнявших его эмоций и ударившей в голову страсти. Уже абсолютно не давая себе отчета в происходящем и совершенно не контролируя свои поступки, он прильнул к губам своей леди в очередном, пугающем своей вульгарностью порыве. И в этот миг леди поняла: ее слуга, ее любимый, пусть и названный брат любит ее далеко не как сестру. Он не говорил ей этого напрямую, но каждое его неловкое движение, каждое прикосновение изливало его душу, раскрывало его всего как на ладони.       — Зарксис…       Давно забытое, ныне редко произносимое имя опасно слетело с губ, безумно и звучно напоминая о провозглашенных для всех — в том числе и их самих — сестринско-братских отношениях. Но мужчина не отстранился, не вцепился в остаточное сознание, не разбудил в себе любящего и заботливого братца, а напротив, только с большим рвением отдался водовороту чувств, обуревавших его с новой силой.       Эта близость и нарастающая страсть опьяняли, и никто из их двоих уже не помнил, как и почему руки и губы скользили повсюду, пробовали на ощупь каждый сантиметр кожи, оказывались в самых неожиданных местах и тут же исчезали, чтобы через мгновение уже оказаться в новых. Сейчас они даже забыли, что находятся всего лишь в затхлой, пыльной пещере, из блеклого глаза которой страстно прорывался изящный свет печально-загадочной луны. Для них исчезло все в этот момент: песчаная пыль, шум дождя, запах влажной земли… Все слилось, смешалось, растворилось друг в друге, совсем как они сейчас, полностью отдавшиеся этому волшебному, будоражащему сердца поцелую.       …Сентябрьские сумерки медленно покидали город и лес, с уважением кивая рассвету сонными облаками. Теперь, когда настал их прощальный час, им пришлось расступиться и перед этим серым дождем, что сердито шагал по дорогам, травам, крышам, но который не посмел заглянуть в маленькую пещерку у подножия горы.       Именно в этой крохотной горной скважине прятались двое путников, которых недовольный дождь застал прямо посреди пути и которым, вместо слушания пения птиц и наслаждения свежими запахами листьев и ягод, приходилось отсиживаться в этом темном и сыром подобии на подземелье, слушать шелест дождя и вдыхать запахи мокрой земли. Но, увы, путники смогут насладиться всем этим великолепием, лишь когда проснутся. Сейчас же они мирно спали, прислонившись к прохладной шершавой стене, отдавшись чарам Морфея в объятьях друг друга.       Эта ночь была длинной, и дождь действительно омыл город свежей водой, практически затопив его до самого основания, повсеместно распространяя кроткий, игривый, волшебный запах влажной земли, мокрых трав, свежей осени, новоприобретенной любви. А ведь запах действительно был чарующим… (13 марта 2016 г.)