Соната мертвых душ

В стенку гроба постучали. - Михал Иваныч, извольте на выход! - Позвольте, я же на год арендовал! - Нихрена, у нас тут люди ждут! Пожалуйте из могилы! Гремя костями и щурясь, бывший алкоголик Михаил Иванович, оставивший вдовой жену и сиротами двоих детей (хотя те, кажется, не очень горевали), вылез из гроба. Светила луна, снег поблескивал, и в этом скоплении сияния особенно зловеще выглядел и он сам, вытуренный из могилы, и те, кто пришли его выселять – гробовщики. Их так прозвали в народе. Гробовщиками по сути они не были, скорее сторожами и хранителями кладбища, следили за гостями, выгоняли лишних. Мест для захоронений критически не хватало, и новые постояльцы сменяли старых все чаще и чаще. Перенаселение земель сказывалось даже на смерти. - Но я же на год... – снова заканючил Михаил. – У меня жена, дети, куда мне? - Куда, куда. Туда! – оборвал его гробовщик. Фонарь в костяных клешнях угрожающе освещал темные одежды, капюшон и проглядывающую из-за него маску в виде лошадиного черепа. В глазницах того блестели звериные зрачки. – Иди к Хозяину, может, занятие тебе подкинет. - Да как же я... – снова занял алкоголик. По большей части ныл потому, что и при жизни вел себя так же. Пил, бездельничал, работал из-под палки, собирал тару, поколачивал жену, грозил ремнем детям. - Так же, как и все! – рыкнул второй гробовщик. Выглядел так же, как первый, только маска была массивным медвежьим черепом. – При жизни работать не хотел, так после смерти поработаешь, лентяй! Иди, ищи Погостного царя, пьянчуга! Михаил поныл еще немножко, потоптался на месте, понял, что от гробовщиков ничего не добиться, и тихонечко побрел, топча свежий снег. Тот хрустел под костями, а лунный свет мог бы слепить глаза, но тех у Михаила Ивановича давно не было, лишь пустые глазниц черепа да горевшее в них сероватое пламя – остатки духа или души. После смерти плоть медленно тлеет, исчезает, а кости с обрывками одежды – остаются. И частица души – остается. Алкаш брел по снегу, вглубь кладбища, между могил, свежих и уже совсем заброшенных, через холмики свежей земли у разрытых захоронений, откуда выселили таких же, как он, неудачников, вынужденных искать себе новое пристанище после мира иного. Хозяин кладбища, Погостный царь... кто это? - Меня еще Костяным хозяином кличут! – раздался где-то рядом, будто бы наверху, голос. Михаил глянул вверх. Ничего. Луна и отблески на деревьях. Тишина, никого рядом. - Да кто это?.. Пьяница не договорил. Сверху упала стая ворон, ударилась оземь и обернулась человеческой фигурой. Мужик, неопределенных лет, половина головы – черная, как смоль, половина – седая. Глаза горят каким-то мертвенным синим пламенем, зрачки – звериные, за ухмылкой видно клыки. Одеяние обычное – льняная рубаха и штаны, босой, на руках – причудливые плетеные браслеты с деревом и глиняными бусинами, на шее – вороний череп и какие-то нити украшений, все из мелких черепов, зубов, костей. И вокруг лба – повязка, тонкая, кожаная, перехватывающая пряди волос. - Я это, я. Гробовщики тебя ко мне прислали? Пойдем, мой хороший, придумаем тебе задачку, чем заниматься будешь, у меня вас таких нонче много, но всех обеспечиваю делом. После смерти извольте не лениться, раз из сырой земли выбрались, нечего по лесам без работы шататься. Голос гостя был хрипловат, басист, словно говорил не человек, а крупный хищный зверь. И глаза говорили о том же – ну зверь и есть. Вертикальные зрачки, мертвенно-синяя радужка, взгляд аж до костей. Хотя Михаил и был – сплошные кости, к слову. - Да ты голый у меня совсем, негоже так бродить. – В руках Костяного царя откуда-то появилась длинная тряпица. – На-ка, укутай кости, пьяница. Тот послушно завернулся в длинное одеяние, завязал на плече. Ну кости и кости, что с того? Вообще иногда вон после пьянки и полуголым до дома шел, и без одежды где-нибудь частенько валялся. - Я тебе поваляюсь! У меня не забалуешь! Жену бил, детей ругал? Грозный голос заставил поежиться. Хозяин кладбища был непрост, все видел и понимал. Наверняка знал, как Михал Иваныч остатки зарплаты пропил, заначку - туда же, с работы по причине любви к высокоградусному пойлу вылетел, потом по рынкам шатался да собирал пустые бутылки, бил от безнадеги жену, срывался на детей, бродил по синьке полуголым, а в итоге – умер в сугробе год назад по пьяни. Лег, уснул и замерз насмерть. Михаил был мастер на всякие фокусы. Один раз после бутылки водки укатил на первой попавшейся электричке куда-то в другой город, месяц там на улице жил, попрошайничал и воровал, даже работу не искал никакую. Потом так же, нетрезвым, прикатил домой. Никто после отхода в мир иной о таком пьянчуге не рыдал, не горевал, не убивался. Только вздохнули с облегчением. И жена была рада, наконец работать спокойно пошла - никто не воровал получку из серванта и не тратил на дешевую водку или лосьон «Огуречный». И дети в конце концов учиться стали мирно, выбились в круглые отличники, медалисты, гордость школы, серьезное блестящее будущее впереди. Оба отпрыска генами уродились далеко не в отца – и это к счастью, конечно. - Бил, пил, хулиганил... – робко согласился Михаил, смущено сверкая пустыми глазницами черепа. Костяные пальцы нервно перебирали помятую ткань одеяния. - А ты не преуменьшай мне тут, - хмыкнул кладбищенский хозяин, - я обо все умерших тут всегда и всё знаю. Я – это все вы, по частице ваших душ, памятей, жизней. Все вы больше сами себе виноваты, дни ни на что потратили и в забытье померли. Тем временем дорога уже обернулась перекрестком. Кладбищенским, обозначенным огромным камнем. На камне лежало несколько крупных конфет, печенье в яркой обертке, плитка шоколада. Все было разложено аккуратно, ровно, видать, только что принесенное. - О, вот и угощение мне доставили. – Костяной царь сгреб печенье, захрустел, довольно щурясь. – Эти любят меня попотчевать, я им плачу благословением. Пьяница сжался. Почему-то стало жутко. - А ты не трясись, ты у меня уже давно помер, это живым бояться надо. – Царь уже с аппетитом доедал последнюю конфету. – Мне подношения носят, кто хочет моей милости. Оставляют на главном перекрестке или рядом со старыми могилами. А я взамен по-своему благословляю. Я благодарен к тем, кто меня чтит. В руках погостного хозяина оказалась метла, совок и ведро. Главный по кладбищу вручил все Михаилу, улыбаясь. - На-ка, вымети мне тут главную тропу почище, видишь, ветки нападали, мусора намело ветром. Давай, работай! Уберешься тут, мети остальные тропинки, чтобы каждая дорожка чистой была. Не гробовщикам же с вениками бродить, у них дела поважнее есть. Глазом не моргнув, завернутого в тряпки и перепуганного Михал Иваныча не слушая, Погостный царь исчез так же внезапно, как и появился. Будто его и не было вовсе. ... Делать было нечего – действительно нечего, на кладбище развлечений особо не найти – и Михайло принялся за уборку. Вымел одну дорожку, другую, третью, скрипя костями и тихонько кряхтя. Так и стал коротать ночи – за приносящим пользу делом. Не он был первым, не он был последним, кого гнали из могилы прочь – то и дело мелькали еще такие же лишенные пристанища в следующие и послеследующие ночи. То меньше, то больше, но куда-то всех провожали гробовщики. Их было все так же двое, про себя пьяница так и прозвал обоих – Медведь и Конь, по названиям животных, чьи черепа носились. Иногда еще появлялся третий, в черепе, похожем на волчий, того новоиспеченный уборщик так и называл – Волк. Все гробовщики были одинаково одеты – что-то длинное, темных тонов, с капюшоном, босые. Кто знает, нежитью они были или нет, но судя по костяным рукам, сжимающим рукояти фонарей, людьми не были точно. Гробовщики вели себя смирно, иногда допускали пару шуточек в адрес Михаила, но не обижали. Конь любил посмеяться, Медведь был серьезен и грубоват, а Волк почти всегда молчал. Хотя говорить ни с кем из них бывший алкоголик и не пытался. Хозяина кладбища – Костяного хозяина, Погостного царя, как того только не звали – больше не было видно. Только один раз мелькнула где-то наверху стая ворон, но прошуршала мимо. Может, не хочет показываться? - А ты, Михал Иваныч, хорошо работаешь! – посмеялся Конь, как-то ночью провожая мимо пару мертвецов. Те брели неторопливо и обреченно. – Загляденье просто, тебе же еще повезло-то как! Погостный владыка тебя всего лишь мести тропинки заставил, а других, вон!.. Тот не договорил, указав на тропу из леса. Она вела к маленькому полю, за которым начинался город. Там ездили машины, горели окна домов, играла музыка, шумела жизнь. - А чего там? – не понял пьяница, глядя в поле. - Там люди вон... - Вы, дурни, ему не рассказывали?! Волк впервые подал голос и оказался волчицей. Это была женщина. Только сейчас, присматриваясь да приглядываясь, Михайло понял – как пить дать, женщина. На костяных руках висели медные браслеты, на шее бренчало что-то вроде ожерелья с костью и бубенцами. Под капюшоном проглядывались пряди светлых волос. - Ну не рассказали, он не спрашивал, - виновато пробасил Медведь. – Зачем ему знать-то... Волчица не слушала, повернулась к уборщику и строго-настрого погрозила пальцем: - Туда, по тропе из леса, не ходи! Не вздумай даже. Вы там не живете. Вас хранит Хозяин и кладбище, убежать – попасть туда, где нет ничего, кроме вечного пламени. Гореть будешь в нем, если убежишь. Это – и наказание, и защита, чтобы люди не видели. - А как же день?.. – Михаил начал и осекся. Днем все уходили в самый старый склеп и спали там до ночи. - А днем мы спим. Наше время – при луне. Запомни, не выходи с кладбища. Гробовщики скрылись уже где-то за деревьями, а пьяница все разметал дорожки - и думал, думал. Зачем тогда его оставили тут? Почему сам местный царь его не наказал? Как же так? А другим, значит, попадает по первое число? ... Уже прошла которая ночь, и Михайло привык к уборке, даже сросся с метлой. Ему откуда-то сверху – в прямом смысле слова – упал новый веник и еще один совок, теперь бывший алкоголик под редки смешки Коня и ухмылки Медведя скрупулезно обметал могильные ограды, сами холмики и кресты, убирал мусор и выкидывал завядшие бутоны роз. Семечки высыпал белкам и птицам, конфеты оставлял душам умерших. Поневоле даже полюбив новый род занятий, о бутылке герой уже и не помышлял. Даже вздыхал иногда – зачем начал пить, может, жизнь бы так и не закончилась. - Дядь, здравствуйте! Звонкий детский голосок Михаила напугал. Тот спрятался за дерево, побросав веник. Дети? В лесу? Ночью? Дядя? На дядю он не очень похож – как был, так и остался скелетом в тряпке. После смерти мясо не нарастишь. - Я не дядя, уходи отсюда! – замахал костьми алкоголик, не выглядывая, на источник голоса. - Дядя, ну вы смешной, я же вас вижу. – Голос зазвучал рядом. – Почему вы спрятались? Девочка лет десяти, обычная девочка – юбка в оранжевую клетку, желтая футболка с каким-то героем мультика, два хвоста с разноцветными резинками, зимние ботинки. Но никакой верхней одежды. Как же, зима же! Или девочка... - Я тоже умерла, меня сюда привели. – Синие глаза светились любопытством. – Мне тетя в черепе сказала побыть здесь. Волчица, значит, довела. Вот странно. Если девочка мертва, почему не скелет? Дух? А где тело? Тела нет? Похоронено не здесь? Может, ошибка тут какая? - Я страшный, - неуверенно отмахнулся Михаил, - не подходи! - Не страшный, а смешной! Меня Дина зовут. – Смелая гостья протянула ладонь. Рука была почему-то в царапинах, которые было странно видеть на привидении или душе. - Михаил Иванович, - тихо представился в ответ бывший пьянчуга и пожал детскую ладошку, робко сжав вокруг нее костяные пальцы. Так они и познакомились. ... Девочка оказалась действительно почти на днях умершей. Вот только не помнила, где ее тело, и захоронить его не смогли. Душа не обрела покой, вынуждена была скитаться, гробовщики привели бедную на кладбище, где и наказали оставаться, пока не найдется тело. Что, почему, как – ничего не известно. И никакой зимней одежды, и руки в царапинах, словно ребенок при жизни от кого-то отбивался. Михайло мельком слышал от Коня – тот был редкостным болтуном – что душа вот так и застывает в том виде, каком человек погиб. Оторвало голову – будешь без головы, порезало руку – будешь с ранами, умер в огне – привет, обожженная кожа. Но тогда получалось, что Дина умерла без верхней одежды и с поцарапанными ладонями. И это Михаилу не нравилось. Он много думал, пока они с Диной – ей был выделен специальный маленький веник и ведро – убирали кладбище ночами, почему его что-то тревожит в ребенке. Веселая девочка, его не боится, над гробовщиками хохочет, но будто что-то не так. Словно память детской души прочно спрятала в глубинах какую-то жуткую тайну. Ладони, царапины. Царапины, ладони. Царапины. Копала мерзлый грунт до смерти? Да вряд ли. Упала, когда бежала, ободралась? Может быть, похоже. Но от кого так неслась зимой, по льду, одна? Что-то гадкое, как склизкий червяк, заползло в разум и заизвивалось там, рождая сонм неспокойных мыслей. Может, за Диной кто-то гнался? Может, ее напугали? Хотели избить, украсть? Нужно было посмотреть, нет ли чего еще на призраке. Царапин, ушибов, ран... Но навскидку девочка была в порядке, только зимней одежды сверху не было. Убегала без пальто? Еще более страшные картины в мозгу бывшего алкоголика заставляли снова и снова возвращаться к попыткам додумать, закончить ход мысли, восстановить картину гибели девочки. Может, и умерла неподалеку, и тело рядом, но не нашли? Но Дина ничего не помнит. Ударилась головой? Голова. Надо посмотреть под волосами! Михайло засуетился. Они закончили убирать хвою с могил, ночь была лунной и нешумной. Гробовщики почти не бродили, пару раз мелькали где-то за деревьями – может, территорию проверяли, кто знает. Изредка кто-то наверху стучал о стволы – то ли дятел, то ли ветер качал высокие головы вековых сосен старого кладбища. - Дина! – робко позвал пьянчуга девочку. – У тебя вон все растрепалось, давай, волосы тебе поправлю? Звучало это неуверенно и нетвердо, но малышка с радостью согласилась – сама распустила рыжие пряди, протянула две яркие резинки собрату по несчастью и кивнула, мол, давай, заплетай мне что-нибудь сам. Плести косы или собирать прическу попроще отец двоих детей, из которых одна как раз была девочкой, не умел – все делала жена. Но тут надо было собраться и суметь. Аккуратно проверив под волосами виски, затылок... Левый висок был цел. Хрустя пальцами, мертвяк ровно – как мог, конечно – заплел подобие косы. Получилось даже неплохо, не совсем неряшливо, не очень растрепанно. Повздыхав, что надо было самому заботиться о дочери, пока еще не помер в сугробе, проклиная и водку, и свою дурь, и ту ночную пьянку, Михайло принялся за волосы справа. И остолбенел. Хорошо, что скелет – на то и скелет, ни кожи, ни рожи, ни мимики. Бровь вверх не поднять, глаза испуганно не расширить, рот тоже не очень выразительно распахнуть, ноздри не раздуть, опять же. Можно выразительно похрустеть пальцами, ну, тем, что от них осталось, поскрипеть голыми ребрами, но тоже не совсем понятно. На виске Дины, справа, был заметный кровоподтек. Словно туда вонзилось что-то средней остроты. Может быть, девочка бежала по льду, упала, расцарапала ладони и ушиблась головой? Ударилась о лед? Ведь мороз все же, а под снегом есть и глыбы чего-то твердого, и какие-то валуны, и железки, да что угодно. Поскользнуться – нехитрое дело, но почему тогда никакого пальто на привидении нет? Она умерла без него, так, может, откуда-то сбежала? Украли, связали? На кистях детских ручек нет следов от веревок. Значит, увели по своей воле? Дивная получается история. Нехорошая какая-то. Так же ровно – относительно ровно, но лучше, чем могло бы быть – мертвый алкоголик заплел младшей сестре по несчастью оставшиеся лохматыми волосы. Девочка была очень милой, глаза большие, синие, нос в веснушках, шевелюра завивается. Смышленая, бойкая. И совершенно не испугалась скелета Михаила. Да и гробовщиков не очень остерегалась. Другие мертвые, появляющиеся в кладбищенских просторах, тоже не внушали Дине боязни. Веселая и дружелюбная, славная девчонка, что же с ней случилось, почему погибла, где тело? И почему вроде бы активный ребенок, а больше молчит, улыбается, смеется, но разговаривает немного... Так. Ее же Волчица привела. Значит, знает, что и как? - Сиди тут, - Михайло дал младшей подруге веник, - сторожи, чтобы сверху еще иголки не нападали, а то мы с тобой только порядок навели на главном перекрестке. - Дядя Миша, а вы куда? – опечалилась Дина. - А мне по делам надо, - серьезно заявил тот, - скоро вернусь, стереги мой веник! Девочка была послушной, хоть и непоседливой, сомневаться в том, что выполнит просьбу, Михал Иваныч и не думал. За все ночи рядом с новой знакомой он к ней как-то прикипел. Вспоминалась родная дочь, да и сын, одолевала грусть и раскаяние, что оставил их наполовину сиротами – хотя жалели ли те? Жена точно не жалела, но дети... Так сильно стало их не хватать, так быстро возрастала ненависть к сгубившему жизнь горячительному пойлу, так остро ощущалась короткотечность жизни и трата ее куда-то впустую, словно звонкую золотую монету швырнули в грязное ведро – зазвенела, упала и обросла там пылью и мусором. И ладно бы бывший алкаш пил что поприличнее, а то ведь даже дешевым одеколоном или лосьоном не брезговал. Стыд и позор и ему, и детям, что такой убогий отец, и жене, что муж – никчемный жалкий пьяница... На тропе, ведущей вглубь могильных земель, бывший алкоголик встретил Волчицу. Почему-то одна, она стояла и перебирала нити бус на шее. Кость, похожая на череп мелкого зверька, какие-то медные бусины с узорами, резные костяные квадратики, металлические бубенцы тихо бренчали. Внутри закрывающего лицо черепа горели на удивление яркие зеленые глаза. Светлые волосы были не распущены - заплетены в косы, перевитые лентами. - Чего тебе, горемыка? Кого ищешь? - Тебя ищу! Расскажи про Дину, где нашла, как?.. Волчица издала тихий смешок. - А она тебе не рассказывала? - Она не помнит. У нее тут, - Михайло показал на правый висок, вернее, провел костяными пальцами по тускло блестевшему черепу, - рана какая-то странная, руки в царапинах... Она бежала, упала, почему?.. - Убили ее. – Голос женщины-гробовщика прозвучал мрачно и безысходно. – Похитил какой-то наркоман, был под дозой. Девочка сбежала, по темноте упала на лед и расцарапала ладони. Убийца был так зол под дозой, что как догнал Дину, сразу ударил, она отлетела и приложилась головой обо что-то. Мгновенная смерть – поэтому нет воспоминаний. Да как же так-то? Наркоман под чем-то убил, и не поймали этого зверя? Да почему же так? В голове Михаила эта правда никак не хотела спокойно укладываться, нутро то бушевало и клокотало, то становилось морозной пустынью. - И ты привела ее сюда? А как же погребение? Где тело? – если бы алкоголик мог бы леденеть от ужаса, то уже стал бы айсбергом, настолько страшно на мгновенье стало от попытки вообразить смерть девочки. – И куда делся убийца? - Нет тела, нет дела, - глухо хмыкнула Волчица. Бубенцы зазвенели, соглашаясь. – Оно где-то в поле, замело снегом, не нашли. Ее зимнее пальто лежит где-то рядом. Никто не знает, где искать, сюда мало кто ходит. - Так что делать-то?! Как же быть, она так и останется без могилы?! И того зверя не найдут?! - А люди все – звери, что ты дивишься. На себя бы посмотрел. Больше пьяница ничего спрашивать и не стал. До рассвета еще оставалось несколько часов, поле было не очень большим, а лопата валялась где-то у главного склепа. Ноги сами привели Михаила туда, за ней, а потом – к тропе, что вела с кладбища к полю. Там начинался город. Поле было не таким огромным, но, видать, живые его не любили, вот и не совались. Но найти, где лежит замерзший детский труп, раскопать, может, как-то отметить место... Точно, лопата! Он оставит там свою лопату – инструменты всегда забирались в склеп на день, значит, люди их видеть могли. А на лопату можно повязать свою тряпку, все равно скелет – это кости, они не мерзнут, можно как-нибудь обойтись и без этого подобия одежды, зачем она мертвому?.. ... Чистое поле было слишком большим, копать – не перекопать. Михайло чуть не сломал лопату, пока бил ею о снег. Прилично льда, прилично наста, трудно разбить. Все же морозы, февраль слишком суров, напоследок всегда старается охладить пыл ждущих весну. Тяжело копать, когда лопата плохо держится в костяшках, падает, да и сами... Кости. Кусок фаланги отвалился. И следом – еще один. Алкоголик начал рассыпаться на части. Вот что имела в виду Волчица! За гранью кладбища не живут – почему, да потому, что превращаются в кучи косточек, ничто не держит! Но как же, неужели не успеет найти тело, вот еще один палец отвалился... С ужасом пытаюсь побороть столбняк, сжав зубы – те еще не начали выпадать, но парочка уже ощутимо шаталась – пьяница продолжал битву с ледяной коркой поля. В свете луны не один метр был перекопан, но ничего не находилось, тела не было. Неужели все, вот еще палец отвалился, и кусок ступни отлетел, как же так... Лопата ткнулась во что-то мягкое. Упав на колени, Михайло нащупал ткань. Одежда! Пальто Дины! Может, тело где-то рядом! Находка придала сил, рассыпающийся на глазах скелет продолжал отчаянно бить лопатой лед. Удары стали глухими – что-то и правда было рядом, что-то мягче льда, похожее на маленькую... Волосы, кусок рыжих волос, вот и юбку видно, и футболку. Тело нашлось. Сцепив зубы, поборов ужас, Михайло стал бить лед, разбил, сколько смог – дальше отлетели все фаланги с левой руки. Осталась одна правая. Встать на колени уже было невозможно – ноги разломились. Кое-как вонзив лопату в прокопанную дыру, рядом с телом Дины, мертвяк стал зубами и одной кистью завязывать вокруг черенка сброшенную с рассыпавшихся костей тряпку. Завязал крепко, двойным морским – когда-то умел хорошо вязать узлы, в молодости, а талант, как известно, не пропить! – и попытался как-то опереться на ладонь, чтобы доползти до кладбища, но было поздно. Кости руки по локоть отпали, ноги развалились на кусочки. Сыплясь на мелкие части, Михаил подумал, что все-таки успел отметить место, где нашел тело девочки, а лопату с повязанной тряпкой издали точно видно, теперь Дину похоронят, обретет покой. Дети не должны страдать, да и никто не должен, из тех, конечно, за кем нет греха, но уж за кем есть... Додумать не успел. С глухим стуком череп Михайло упал с плеч на мерзлый наст и разбился. ... – Дядь Миш, дядь Миш! Дядь Миш! Откройте глаза, а то я скоро уйду! Дядь Миш! Михаил подумал, что спит. Он же все, того, совсем. Сломался же. Разбился о мерзлый снег. Умер заново. - Ну, дядь Миш! Давайте попрощаемся! На кладбище сияло рассветное солнце. Алкоголик прищурился, заслонив рукой глаза – слишком слепило. Рукой?! Ошалев от удивления, трагический погибший после смерти пьяница посмотрел на пальцы, которыми заслонял лицо. Обычные человеческие пальцы. Похлопал себя по плечам, животу, сел. Куда-то делись все кости – то есть не делись, а на них наросло мясо, вернулось привычное тело, что было до смерти и погребения. И тело было одето – в какую-то белую ткань, не саван, конечно, какие-то белые одежды и перевязанный золотой пояс. Дина стояла рядом. Тоже в белом, улыбалась. Царапины на руках пропали. - Дядя Миша, спасибо! Спасибо вам! Дайте, я вас обниму, мне уже пора туда, наверх! Михаил обнял девочку, погладил по голове, подумал, что не может плакать, а потом вспомнил, что тело-то есть, значит, глаза есть, плакать можно. И зарыдал. - Не реви, дурень, - над ухом зазвучал голос Погостного царя, - ты вон отличился, как немногие отличаются, не разводи мне тут мокроту! У меня кладбище, а не болото! Костяной хозяин был тут, словно и не пропадал никуда много-много ночей назад. Все те же звериные глаза, бело-черные волосы, побрякушки на руках и шее. И хитрая-хитрая улыбка. Будто то ли что-то знал, то ли вообще все знал и ничему не удивлялся. Наверно, так оно и было. - Иди, милая моя, тебя там ждут, а с этим мы еще побеседуем минут пять, - кивнул хозяин кладбища. Дина еще раз обняла бывшего скелета-мертвяка, отступила назад, пропадая в белом облаке. На горизонте уже совсем высоко вставало солнце, начиналось погожее зимнее утро. Гробовщиков не было видно. Снег сверкал в лучах дневного светила, как белое сыпучее серебро. - А я чего? – спросил было Михал Иваныч. - А ты встань для начала, образина! Что новые одежды портишь? Одежда была и правда хорошей. Белая, тканая рубаха, штаны, золотой плетеный пояс. Лапти какие-то, удобные, ладные, воздушные. Диво дивное – помер два раза, а второй раз совсем по-другому воскрес, одетым, обутым, да и человеком, а не ходячими костьми, завернутыми в старую тряпку. - Ай, молодец, не все так могут! – Царь заулыбался во все зубы, показав два острых клыка. Ну как есть зверь, глаза звериные, голос звериный, еще и клыки вон. – Собой пожертвовал, давненько я у мертвяков моих такого не видал! Ну, иди, значит, давай, куда заслужил. Не занимай мне тут место. - Идти? Куда идти? – не понял пьяница. И увидел, как ноги окутывает белое облако, растворяя. - К Дине иди, куда еще-то, наверх иди! Тут тебе больше делать нечего. А я себе нового дворника поищу, глядишь, еще один грешник у меня исправится. Труд – он ведь облагораживает душу! Кладбищенский хозяин захохотал и лукаво подмигнул Михаилу, испаряющемуся в белом облаке по пути куда-то вверх. Когда бывший ослушник исчез, Владыка погоста захохотал, ударился оземь, рассыпавшись стаей ворон, и разлетелся прочь в разные стороны. А над старинным кладбищем во всей красе горело февральское солнце, ласково баюкая спящих в могилах, втихомолку гадая, кто же из этих упокоенных станет новым дворником и возьмет в руки уже заскучавшую по работе метлу.