***
Сегодня она была неотразима. Это прекрасное платье, открывающее её изящную спину, эти туфли на шпильке, которым она оставалась верна всегда, и мне это нравилось, эта прическа, которая ей безумно шла, этот яркий, но очень красивый макияж, который она наносила в любой ситуации, делали ее женщиной. Она была молодой девушкой, но именно такой ее внешний вид делал из нее красивую, молодую женщину. В ней все было какое-то свое. Мне нравилось то, что она никогда не была растрепана, не накрашена или не одета должным образом. Вика всегда выглядела очень достойно, держала свою марку. Я был безумно рад тому, что знаком с ней. Вика была девушкой открытой, честной, безумно красивой и сексуальной. Её не интересовали мои деньги, её интересовал только я один, я, который не любил её, но уважал до глубины души. Я никого и никогда не любил. Любили меня, я испытывал симпатию, но ничего большего к девушкам не проявлял. Я старался быть с ними как-то построже, если можно так сказать, никогда не говорил ласковых слов и не обещал любви до гроба. Те девушки, которых это не устраивало, вычеркивались из моего списка и больше в нем не появлялись. Вика была одной из тех немногих, которых это полностью устраивало. Она занимала почетное место с моем сердце. Мы были вместе довольно-таки долго — целых четыре месяца. Друзья говорили, что Вика стала моей постоянной любовницей. Но я так не считал. Вообще, слово «любовница» не говорило мне ни о чем. Это просто пустышка в жизни человека, которую человек использует только для секса, чаще всего изменяя своей жене. По крайней мере, именно такой смысл я вкладывал в это слово. Даже не слово, а так, набор звуков. Вика же была для меня чем-то большим, чем просто бесплатное тело. Сегодня я вновь встретился с ней, и меня засосало в эту трясину. Это происходит, надо сказать, уже довольно давно. И раньше, до Вики, у меня действительно были любовницы, в которыми нас не связывало ничего, кроме постели. Но иногда даже на Вику нападали приступы ревности, и она выговаривала мне все свои обиды. Я просто обнимал ее и гладил по волосам, зная, что обычно это бывает у нее на две-три минуты, а дальше все происходит по плану. Даже лучше, чем по плану. В такие моменты она пытается доказать мне свою любовь, чтобы я ни в коем случае ее не бросил, а я и не собирался. По крайней мере, пока. Я бы обязательно бросил её после первой же истерики, если бы эта ревность была беспочвенна. Но почва была. Я бы даже сказал, фундамент, который строился годами, целых пять лет. Вика знала про мою жену. Я был женат на прекрасной девушке. Она меня любила до треска костей, до безумия, до лихорадки, когда тебя просто трясет от того, как любишь человека. Такое состояние называется судорожной любовью, и человек находится в нем очень нечасто. Хотя, откуда мне знать? .. Олеся была прекрасной женой: любящей, заботливой, готовой ради меня на все. Но меня такая любовь со стороны женщины пугала. Нет, она не накидывалась на меня каждую минуту с выкрикиванием глупого прозвища, например, «котенок», нет. Просто ее взгляд постоянно твердил мне о любви и верности, о том, как мы познакомились, о том, как я сделал ей предложение. Может быть, я и параноик, но именно столько всего я видел в родных глазах карего цвета. Она была мне родной, как сестра или племянница. Родной, но не любимой. Я жил с ней в одной квартире, спал в одной кровати, ужинал с ней вместе за столом и чувствовал, что она становится частью меня. Эту часть никак не выкинуть из жизни, но по-другому к ней относиться тоже было проблематично. Я пытался ее полюбить. Честно пытался. Дарил цветы, целовал в губы, утаскивал ее в супружескую спальню для того, чтобы проявить свои чувства. Но, увы, я ничего не чувствовал. Знал только, что не могу уйти от Олеси. Она держит меня очень крепко около себя и не собирается отпускать. И все я видел в одном её ласкающем взгляде. Жизнь шла вперед, а я так и не мог разобраться в себе и своём отношении к Олесе.***
Ночь сегодня была тихая и безлунная. Я вышла на балкон подышать свежим воздухом, которого мне сейчас катастрофически не хватало. Вдохнув спасительный кислород в легкие, я посмотрела на часы и усмехнулась. Три часа ночи. Интересно, ему совсем на меня наплевать? Или, может быть, общение с друзьями так затянуло его, что он не может оттуда вырваться? Он же прекрасно знал, что я его жду. Я всегда его жду. Каждую пятницу я стою на этом балконе, дышу воздухом и жду чуда. Жду, что Андрей придет домой хотя бы в половине второго. Жду, что он поцелует меня на ночь, а не придет, холодно поздоровается и ляжет спать. Жду, что он скажет мне слова любви, которых я не услышала от него ни разу за время нашей супружеской жизни, то есть за пять лет. Я очень завидовала девушкам, парни которых говорят им о любви. Да, эти признания порой лживы и не совсем правдивы, но они хотя бы ненадолго могут окунуться в атмосферу блаженства, услышав эту чудесную фразу: «Я тебя люблю». И мир перестает существовать в своем нынешнем воплощении, ты на несколько секунд улетаешь на небо и уже не хочешь возвращаться. Каждый день, когда я хожу на работу через парк, я вижу множество молодых и не очень пар, которые так прекрасно смотрятся вместе, так влюбленно смотрят друг на друга, что мне волей-неволей приходят мысли о том, что у нас с мужем такого никогда не будет. Это ужасное слово «никогда» рушит все мои планы, мечты о будущем да и вообще — всю меня. Мои волосы развевались на свежем летнем ветерке, который дул несильно, очень ласково, ведь это летний ветер, а лето — это мое самое любимое время года. Похоже только, что не в этом году. Нынешнее лето не радовало меня, а огорчало и убивало. Хотя, конечно, дело не во времени года. Услышав звон ключей и звук открывания дверного замка, я не поверила своим ушам. В этот раз Андрей пришел раньше, чем обычно, всего лишь в три часа и десять минут. Подобрав полы халата, я вышла в комнату, закрыв балконную дверь. Андрей на цыпочках крался в нашу спальню, даже не замечая меня. Я наблюдала за ним из темноты, поэтому он не мог меня видеть. Характерный запах алкоголя ударил мне в нос, и я затряслась. Я ужасно боялась Андрея в состоянии алкогольного опьянения. Конечно, никаких плохих ситуаций не случалось, он меня не бил, мы особо не ругались, но что-то ужасное в этом было однозначно. И основанием для такой трясучки стала моя детская психологическая травма, о которой я не люблю вспоминать. — Андрей, — тихо прошелестела я, направившись на кухню, куда только что зашел мой муж. Не услышав ответа, я повторила чуть громче: — Андрей… Привет. Он отставил стакан с водой, которую налил себе, увидев меня, в сторону и внимательно посмотрел на меня. Пару секунд мы просто смотрели друг на друга, а я понимала, что люблю. Отчаянно, крепко и сильно. Слишком люблю, чтобы злиться и обижаться… Слишком люблю, чтобы отпустить… А то, что нужно будет рано или поздно его отпустить, я знала точно. Вот уж не знаю, откуда в моей голове появились подобные мысли, но я понимала, что рано или поздно просто не смогу больше держать его рядом с собой, и он уйдет. К ней, другой, с которой проводит все вечера пятницы. — Привет. — На его лице не дрогнул ни один мускул. Хотелось кричать. Хотелось окончательно отчаяться и кричать, бить посуду и топать ногами, как все нормальные жены. Неужели я ему настолько безразлична? .. Хотелось выпустить все свои эмоции наружу, но вместо этого я просто проговорила: — Кушать будешь? — Нет, Олесь, спасибо, я с пацанами же в ресторане был, мы там неплохо поели. Олеся… В последнее время он снова стал называть меня Олесей. Не Лесенькой или просто Лесей, как звал всегда, а именно Олесей, так строго и официально, как будто бы у нас деловые отношения. — Ну ладно, — я потерла глаза руками и зевнула. — Олесь, ты, может быть, спать пойдешь? Я же пришел, со мной все хорошо. Я могла только слабо улыбнуться. — Я рада, что с тобой все хорошо, — я почувствовала, как на глаза начали наворачиваться слезы и, опустив голову, проскользнула мимо мужа в коридор, откуда собиралась пойти в спальню. — Спокойной ночи, — в последний раз повернувшись к любимому мужчине, сказала я. — Спокойной ночи, — задумчиво ответил Андрей и, сев на табуретку, стоявшую поблизости, зарылся руками в свои волосы, что обычно было у него признаком крайнего раскаяния.