Булочка с миндальной глазурью

Не так уж и много ранней осенью в Лондоне таких преувеличенно домашних, прекрасно теплых, а самое главное летних вечеров, когда даже агент на минуту может замереть, почувствовав несколько секунд отдыха. Его не хватает всем, как и взаимной улыбки, возможности находиться рядом и протяженного понимающего взгляда. Я откидываюсь на спинку стула, необыкновенно счастливо жмурюсь в лучах, падающих сквозь окно кухни, какого-то забавного персикового цвета. Всё вокруг меня и я сам — кофейных, бежевых цветов, как на пастельной картине. Нечасто приходится улыбаться вот так, правдиво, не ободряюще-истеричной усмешкой на опасном задании… слышишь стук, нет, уже барабанную дробь своего сердца. А сейчас? Мой взгляд падает на оставленный пакет с вещами. Не знаю, что там приволокла Люси, но говорила о каких-то простецких сюрпризах, мне и Джорджу. Давлю внутри себя совсем нестерпимое и детское любопытство, подхватываю пакет и почти бесшумно взбираюсь по ступеням на верхние этажи. Только хватит смотреть на меня, как на странного человека, если я секунды три-четыре задерживаюсь перед дверью. Не перед любой, конечно. Чтобы не утруждать себя объяснениями об отношениях между людьми просто толкаю дверь и захожу, попутно достаточно громко шурша пакетом. — Люси, ты внизу оставила, — смотрю на сидящую на кровати девушку насмешливо-осуждающим взглядом и кидаю пакет ей. — Вырабатывается плохая привычка оставлять вещи где попало, — она улыбается довольно сонно, прищуренными печальными глазами смотря куда-то вдаль. Я помнил, что последнее задание с Рейзами на Трафальгарской площади далось нам очень трудно, около пяти-семи часов мы не спали. Признаюсь, меня тоже охватывала сонливость, но я держал её внутри. Решив немного приободрить Люси, я грузно примастываюсь рядом с ней, пристально глядя на неё. — Боже, ты мне безумно не нравишься в таком состоянии. Люси, позволь себе часок отдыха… — я как-то слишком резко прерываюсь, чувствуя, как она немного облокотилась на мое плечо. — О… Прости-и… Пожалуйста, — Люси садится с неестественно прямой спиной, вновь вымученно улыбаясь и поднимая на меня взгляд. Красивые, зелено-карие, но такие сонные, что от одного вида хотелось насильно затолкать их обладательницу под одеяло, чтобы дать отоспаться. Похоже, я слишком долго и прямо смотрел на нее — Люси трогает меня за плечо и вопросительно хмурит брови. Тут до меня донесся запах. Я, не стесняясь, наклоняюсь ближе к ней, к её лицу и волосам, чувствуя слабый, но потрясающий запах пекарни и булочек. С миндальной глазурью, тех, которые такие безумно вкусные… И я, с улыбкой на лице, трусь щекой, как кот, о ее волосы, сильно-сильно желая того, чтобы Люси никуда не ушла, не отстранилась; я не хочу встречаться с ней взглядом, поэтому, зажмуриваюсь — казалось, пугливо — и дотрагиваюсь до её губ. Понимая, что я действительно боялся поцеловать ее, как бы ни прятал этот страх. И уже не размышляю, потому что Люси едва-едва подтягивается вперед и отвечает мне. Я широко распахнутыми глазами вижу, как в лучах вечернего солнца на ее волосах искрятся молочные блики, в полуприкрытых глазах — искры, а губы нежного персикового цвета. Мы тянем, тянем момент отстранения, потому что я не хочу этого, и она, по-видимому, тоже. Она дотрагивается ладонью до моей щеки, запуская вторую руку в волосы. Я тоже притягиваюсь ближе, подхватывая её за талию. Люси, держась за мою шею, обнимает меня, шумно и прерывисто дыша. Мы сидим уже в потемневшей комнате, не разнимая рук: она сидит у меня на коленях, в полудреме, сзади обхватив меня ногами. Я в забытьи перебираю её пряди волос, не думая, что же теперь будет между нами. Мне было, по чести говоря, все равно. И я уже не боюсь признаться себе, что сильно полюбил Люси, чего бы ни стоила мне эта привязанность.