Голубоглазый гвардеец

Скакавший впереди голубоглазый гвардеец прижимал к груди нечто розовое, завернутое в марлю. Цокот лошадиных копыт рассыпался по мостовой, как колотые орехи. Ветер трепал перо на клеенчатой шляпе. Прозвучало несколько отрывистых фраз. Караул расступился, скрипнули высокие железные ворота. Копыта зашуршали по мелким камешкам, которыми были усыпаны дорожки в парке у дворца Трех Толстяков.

***

Суок давно сидела одна в тесной прокуренной караульной. Гвардейцы, оставленные следить за девочкой, воспользовались всеобщим беспорядком и вышли на улицу, заперев тяжелую дверь на висячий замок. Суок слышала, как они галдят и переругиваются грубыми голосами, швыряя на землю засаленные карты. Суок обрадовалась, когда ее оставили одну: нельзя было сказать, что эти рослые люди в сапогах с тяжелыми шпорами испытывали к ней столь сильную ненависть, как высокомерные приближенные Толстяков, и все же один из караульных толкнул ее, а другой дернул за волосы и назвал дурой — не больно, но очень обидно. Девочку не особенно волновала ее дальнейшая участь. В сущности, ей было нечего терять: пожалуй, для девочки ее возраста Суок знала даже слишком много об огромном, трудном, великом деле, ради которого шли ко дворцу под залпами орудий ремесленники и городская беднота. Если гибнет народ, почему бы не погибнуть и ей? Главное сделано — Просперо на свободе, и все благодаря ей, маленькой бесстрашной цирковой артистке. Так уж сложилось, что смерть — это всегда грустно, но вот пришли времена, когда смерть может быть значительной и прекрасной. Так думала Суок, сидя на пустой пивной бочке. На измятых оборках платья таял жирный кондитерский крем. Суок задумчиво тронула одно из пятен пальцем и облизала его. Крем был сладким, и девочка вспомнила, что еще недавно ела с наследником Тутти неописуемо красивые цветные пирожные. Конечно, Суок любила балаганчик дядюшки Бризака и все на свете, с ним связанное: стук барабанных палочек, и грубую рогожу под ногами, и старый рассохшийся фургон с пестрыми афишами на стенках кузова, и убогое очарование самодельных декораций. Суок знала, как нужно ходить по проволоке, чтобы не упасть, испугавшись высоты, как скакать верхом, жонглировать, изгибаться, принимая немыслимые позы, как скручивать из обрезков бумаги прелестные цветы и как шить наряды из ярких лоскутов, подаренных изможденными женщинами с ткацкой фабрики. О, эти наряды были достаточно хороши, чтобы сиять роскошью издали, а, как известно, девочке, что танцует на проволоке высоко над головами зрителей, совсем не нужно иметь ослепительный вид вблизи. Вечерами при свете керосиновой лампы гимнаст Тибул учил девочку грамоте и счету. Суок нравились эти уроки не только потому, что старший товарищ то и дело хвалил ее за сообразительность, но еще и потому, что иногда Тибул откладывал перо и говорил: "Да, дружок, ясная у тебя голова! Вот поправим свои дела, и на будущий год ты сможешь пойти в школу, а там ребятам преподают уже другие, серьезные науки: арифметику, ботанику, физику и астрономию. Это куда интереснее. Ты, Суок, должна учиться, а не только выступать в цирке". Любила Суок и зрителей: оборванных детей и работниц, остроумных студентов в поношенных шинелях, маленьких курсисток со связками книг, огромных рудокопов и мастеровых. Все они смеялись и хлопали в ладоши, забывая усталость, голод, нетопленые каморки, где приходилось ютиться всей семьей. И вот теперь Суок больше никогда не увидит ни зрителей, ни друзей, никогда не переступит порог единственной городской школы для бедных, куда каждый день бегут, неся подержанные книги, другие ребятишки. Подумав об этом, Суок чуть было не заплакала, но потом вспомнила об оружейнике Просперо и улыбнулась. Она подула на ушибленное при разгроме кондитерской колено и прислушалась: крики гвардейцев снаружи неожиданно смолкли. Глухо звякнул замок, вскрикнули дверные петли. Фигура, появившаяся в караульной, заняла почти весь дверной проем. Фигура вдруг швырнула на пол нечто большое, розовое, шелестящее и позвякивающее; раздался стук, будто уронили глиняную миску, и миска не разбилась, а просто покатилась по полу. Руки в черных кожаных перчатках потянулись к девочке. Суок попятилась, но руки крепко схватили ее под мышки и потянули в душную темноту, где пахло конским потом, порохом и дрянным табаком. Рослый человек в гвардейской форме спрятал девочку на груди, вскочил на взмыленного коня и умчался прочь. А что произошло дальше, читатель, тебе давным-давно известно.