Вернись, я умираю

      Крики в полной тишине. Они заставляют тебя оглянуться. Хотя как бы ни оглядывался, ты не сможешь помочь той, кого каждую ночь мучают эти кошмары.       Непритворные и такие холодные - ты их никогда уже не забудешь!       Ее не отпускает, воздух каким-то образом не вдыхается. Она ненавидит это состояние, а пребывает в нем постоянно – каждую чертову ночь. Это когда тело начинает дрожать, а сердце биться, пробивая путь из грудины наружу. Когда осознание топит тебя заживо. Кто-то скажет: терпи молча. Но дело не в стойкости. Просто если ты окажешься глубже самой необитаемой океанской впадины мира, также, на глубине восьми тысяч километров, без света и даже мысли, что тебя найдут, ты будешь кричать? Конечно, от безысходности. Восемь тысяч сжались до жалкой стены с решеткой, которая отделяла одну одинокую камеру от другой. Эта девушка, даже если ее касаются рукой, всё также от них далека. А сейчас…       Прошлый раз ей с размаху дали под ребра, когда она стала вот так кричать. Прямо во сне, и этот синяк расползся, как язва, во все стороны. Но ей все равно. Чьи-то лица мелькают при обходе, некоторые полны надежды (единственное, что удивляет), но тюрьма не психбольница, она убивает. Хотя может ее насильственная смерть - не тюрьма - другое.       Есть только два ее лица – болезненно бледное и красное, опухшее от слез. Есть ноль вариантов для выхода. А еще воспоминания о прошлом, незаметно ушедшем сквозь пальцы навсегда.       Если бы в окружении было хоть что-то острое, она бы уже давно вытекла вместе с последней кровью из своих разрезов на коже. Господи, помогите – ударьте посильнее по голове! Ни капли сходства в ней и Элизабэт Стонем не осталось. Это не Элизабэт, нет, только гляньте – она абсолютно ничего не может, даже убить себя. А раньше могла.       Волосы тайными прядями седеют также быстро, как приходит очередная истерика, и новой Элизабэт остается лишь сказать: «Пора». Столько людей было рядом, сейчас же – никого. Доверять им оказалось жестокой ошибкой. Однажды лишь голоса, изголодавшиеся по чувствам, смогут заставить встать с железа, укрытого одеялом, - вот это больше похоже на правду.       На тебя смотрят исподлобья, впихивают еду чуть ли не в рот, но ты понимаешь – нет вкуса. Нажрешься, а потом тошнит. Организм это все отвергает. Он тоже хочет умереть? Окошко, если ту дырку можно было назвать этим словом, забили с древних времен, - наверное, чтобы совсем не сдувало с ног.       Элизабэт рылась в своих воспоминаниях, как в куче ненужных вещей (бумаг или тряпок), словно в поисках бриллианта. Копания в голове дали единственный результат – глупая, такая глупая Элизабэт вспомнила Фредди. Каждое утро просыпаться и открывать глаза с мыслями о нем – это ли не настоящее самоубийство?       По решетке (в которую так часто она билась в припадке) неожиданно постучали. Кто бы ни был, уходите. Все остальные, самые дорогие люди в жизни, проклиная на чем свет стоит, уже давно ушли. -Эй, Лиз! Вставай, блять! Вставай уже, давай! У меня нет времени. Человек передал тебе коробку. Мы ее проверили, там нет запрещенного. И еще он заплатил за тебя миллионы, только поэтому ты просидишь здесь всего пару недель, а потом на выход. Кланяйся ему в ноги, ну, или отсоси столько, сколько сможешь, - надсмотрщик сегодня такой веселый. Видимо, и ему отвалило. Только свои советы мог бы оставить при себе. Почему он так противно лыбиться? И почему она не верит? Это розыгрыш, - Я не шучу, серьёзно, ровно две недели, и у тебя начнется новая жизнь! Если начнешь зарабатывать шлюхой, может быть, выживешь, сучка! - всем своим видом Элизабэт говорила ему «заткнись», хотя… она выглядела так всегда. Ее безразличие чуть не вызвало у него желание снова ее избить. Но задобренный, он просто небрежно кинул коробку на пол. Надо же, другой, чувствуя ее беспомощность, однажды чуть не изнасиловал. Этот еще нормальный. Раньше и в ее руках была власть над людьми, их чувствами, всегда – хоть и маленькая, но власть, не то что сейчас. На себе только стало понятно, как же человек слаб. А вся настоящая сила в остатках сопротивления этому беспределу.       Оставшись в одиночестве, она не сразу решилась встать на ноги. Ей совершенно не хотелось кому-то верить. Только под вечер, чтобы отсрочить ночные кошмары, она принялась за вещи.       Сразу под крышкой лежали знакомые сигареты, которые когда-то ей приходилось курить в Бристоле. Руки сами к ним потянулись, а глаза загорелись. Точнее, и в Лондоне они продавались, но совсем на окраинах столицы. А еще давным-давно вышли из моды. «Кто же купил их?» задавалась вопросом девушка двадцати семи лет, которая впервые так рада чему-то. Между аккуратно сложенными лекарствами и тряпками спряталась маленькая, незаметная зажигалка. Неужели получится закурить?       «Это послабление мне дали только из-за него. В тюрьмах не разрешено курить и передавать теплые вещи. Носила ведь я, как все, что дают, несмотря на холод и ветер по полу камеры…» размышляла Элизабэт, нервно закуривая. Дым, как и на свободе, год назад, обжигал отвыкшее горло, а затем медленно растворялся в воздухе. Только позже она сняла свою старую бесформенную форму и надела чистенький теплый свитер. Это слишком хорошо, правда. Однако апатия глубоко вошла в привычку, и внешне казалось, ей это все было не нужно.       Сначала, услышав о посылке, она решила – это какой-нибудь маньяк, который запрет ее в комнате и будет делать со своей новой игрушкой все, что захочется. Но посмотрев на вещи, она поняла, что точно нет. Неужели Эмили простила ее? Ни за что! Нахрен ей теперь сдалась бывшая подруга. Единственный возможный вариант – это Кук, действительно, кто еще? Она чувствовала нутром, что это не так, но больше никого не оставалось. Если честно, она и сама бы на такую сволочь не тратилась. Если бы можно было, она бы сама смеялась на своих похоронах.       С тех пор каждый новый день приближал ее к назначенной дате, и само время вдруг вернулось, а не протекало мимо нее. Ей было не по себе, когда она смотрела на заключенных вокруг и уже не ругала их за веру, ведь сама больше всех здесь верила в свое будущее. Впервые появилось огромное желание высказаться, хотя бы написать ему коротенькое письмо, с мыслями, которые на следующую неделю уже невыносимо теснили голову. Ее истощенное сознание, также как не менее ослабевшее тело, быстро теряло силы от ожидания. Она думала, как же ответит Куку, и была уверена, что, даже встретив его, не будет что-либо чувствовать. Эта способность давно ею потеряна. В общем-то, и душа ее окаменела с очень давних пор, и ничто этого уже не изменит.       Еще и еще раз ей передавали вещи, вокруг неодобрительно поглядывали, и уж точно, открой кто-нибудь им решетку, набросились бы. Но повезло – так никто и не вцепился в шею. -Элизабэт Стонем, пройдите, - сказала нездешняя ухоженная девушка в полицейской форме, когда время пришло. Две недели. Как же непривычно было слышать этот женский голос, который не срывался в оскорбления. Наконец-то Стонем подняла голову, и перед ней раскрыли железную клетку. Рядом с полицейским она выглядела еще ужаснее(хуже некуда), даже больше замученной, чем было на самом деле. Свитер был ею спрятан, а дерьмовая выданная одежда висела на ней, как балахон. Конечно, когда сама девушка – кожа да кости. По лицу сразу было понятно, что его обладатель не спал больше недели.       Волнение давало о себе знать слышимым стуком сердца. Но это все пустяки. Там же просто Кук! Кук, и всё! Ну же, смелее передвигай ноги. Уже точно Элизабэт знает, что скажет ему и когда. Тогда зачем волнуется? Не надо вообще бояться. Кажется, Стонем постепенно успокоилась. Но только увидев его издалека, не выдержала…