весенее

♐ Lana Del Rey – Salvatore

All the lights are sparkling for you it seems On the downtown scenes, shady blue Beatboxing and rapping in the summer rain Like a boss, he sang jazz and blues

Капри – остров в Тирренском море, входит в состав итальянской провинции Неаполь в регионе Кампания (ее укромный уголок на юге Европы, где живет единственный человек, который по-настоящему ее любит). Капри – скалы, обрывистые берега с естественными арками и пещерами, где легко потеряться (Джульетте кажется, что лучше бы она потерялась где-то в гроте, чем в собственных мыслях). Капри – Рай на Земле, который легко поможет потерять голову. Плевать в какой сезон ты сюда попал.

***

У Джульетты над головой поздно-апрельское солнце, у нее кожа на пару тонов темнее обычного, со въевшейся солью залива на плечах и по линии позвоночника. У нее Уорнер за спиной: теплый, уже привычно-ласковый, с мягким голосом и своими идеальными костюмами. Уорнер, случайно встретившийся ей в садах дедушки, любящий говорить шепотом, вкрадчиво, будто в любой момент кто-то может их подслушивать, а он хочет, чтобы все осталось в пределах радиуса досягаемости только его рук. Уорнер, который ценит конфиденциальность едва ли не больше, чем комфорт и свои костюмы. Она же ценит приятную компанию и то, что он дает ей возможность забыть об Адаме и тех причинах, по которым она уехала из Нью-Йорка. Он воплощает ее ложь в жизнь, отвозит к старым виллам на неаполитанском заливе и они встречают рассвет в саду у фонтана Треви, пока Джульетта делает первые записи касательно архитектуры. Их «без всяких обязательств» летит в Тартары. (С каждый новым прикосновением\с каждыми прошедшими сутками\с каждым новым разговором\с каждым новым…) Его «на несколько дней проездом» тоже. (Он, конечно же, говорит, что здесь просто попалась выгодная сделка, и это не связано с ней никак, но Джульетта мало ему верит, и себе тоже) Потому что идет третья неделя их притворства, которое уже никому не нужно, потому что курортные романы настолько не затягиваются. Они подходят слишком близко к тому, чтобы официально стать чем-то большим, чем «случайно встретившиеся» - хоть и не говорят о личном, не говорят ни о прошлом, ни о родителях, ни о жизни, которая есть у них за пределами острова, ни о шрамах (она чувствует странное родство, видя эти реальные доказательства того, что он тоже прошел через жестокость – и он выжил). Они не говорят о будущем – они говорят о книгах и музыке. Они смотрят фильмы в старых кинотеатрах, на огромных экранах. Отдают дань классике и олдскулу – от «Бульвара Сансет» до «Манхэттена». Убивают вечера за просмотром черно-белых картин Кубрика и прочтением «Пересмешника». Три недели, всего двадцать один день – это немного, если отмерять в масштабах Вселенной и жизни в целом. Но это много, если отмерять в масштабах сердца Джульетты. Ей кажется, что она влюбляется – не уверенна точно, потому что раз она уже обожглась и ей не хочется повторять историю. Но ведь он – не Адам. Он совсем не Адам. И Джульетта так боится того, насколько он не похож на тех, кого она встречала раньше. Джульетта понимает головой, что дальше может быть только хуже для нее, потому что чем больше все тянется, тем больше они начинают замечать мелочи, детали, особенности, которые не положено знать посторонним людям. Он уже знает какой кофе она любит, и умеет одним прикосновением успокоить, если ей вдруг становится страшно (с ней иногда случается, что накатывают воспоминания и тогда паника хватает за горло, а он тут как тут: рядом, со своими ласковыми руками и мягким голосом), она уже инстинктивно понимает, когда к нему лучше не лезть с расспросами, а просто сесть рядом и посидеть в тишине. Она помнит, что он не может брать в руки посуду, которой касался другой человек, поэтому всегда строго следит за тем, чтобы забрать стаканчик с мороженным раньше, чем к нему прикоснется продавец. Когда ты осознаешь, что знаешь, что человек любит на завтрак\обед\ужин, что для человека важно, когда ты осознаешь, что знаешь, что может его расстроить и пытаешься этого не допустить – это уже первый тревожный звоночек. А может целая симфония тревожных звоночков. К концу третьей недели она решает, что надо сказать «стоп». Ее записная книжка полна пометок об особенностях архитектурного строения. В ее дневнике все меньше записей, которые начинаются на «я пережила этот день». Она полна вкусов белого-красного-розового сладкого-полусухого-сухого вина. И чувствтчувстчувств. Она полна чувств и это самое плохое. Ей надо бежать отсюда, пока еще есть возможность. Она решает это твердо. Она хмурит брови и пытается сделать очень серьезное лицо, смотря в зеркало, чтобы видеть себя, а потом представляет, что напротив не отражение, а Уорнер. Это не помогает. Она представляет его – воспоминания тут же летят лавиной и все слова теряются где-то в глубине ее разума, потому что она не хочет его отпускать. Поэтому она представляет, что перед ней родители. Мать, например. С ее вечным недовольством и беспочвенной злостью. Отец с безразличием и чувством стыда за не такую дочь. Тогда уверенности прибавляется в разы. Она репетирует эту речь, прибавляя в нее все новые и новые доводы. Два предложения превращаются в длинный список, который надо озвучить, как можно быстрее. Прямо сейчас. Она выходит из ванной. Пена шипит, лопаясь, стекла запотели от высокой температуры, капли стекают с тяжелых мокрых волос на спину, ее кожа пахнет лавандой, а дыхание морозно-мятное. Джульетта садится на постели, расчесывая мокрые пряди. Джульетта порывается забронировать билеты на ближайший рейс в Нью-Йорк, но откладывает это до разговора. Уорнер возвращается только через час, уставший из-за жары и не самой приятной компании, даже не разуваясь, ложится рядом, примостив голову у нее на коленях. Переплетает их пальцы, целует костяшки. Джульетта вот-вот ждет, что с его губ сорвется «скучал» или же «люблю», что-то из списка запрещенных слов, и внутри тут же забьют тревогу все инстинкты самосохранения, которые заставят ее бросится прочь, как можно дальше. Но он молчит и этим, наверное, спасает свое положение. А может он делает только хуже. Или же завтра. Она заходит в ресторан. Скрипка играет Рахманинова, панорамный вид залива из французских окон, королевские лилии у входа, услужливые официанты и метрдотель, который провожает ее к заказанному столику на втором этаже. Он уже здесь – пунктуальность, одна из тех черт, которые ей нравятся – улыбается искренне, обнимает. Они празднуют заключение новой сделки вдвоем, уже после того, как он отделывается от своих нынешних партнеров. Будто Джульетта и вправду как-то связанна с тем, что он делал. На столе бутылка «Кампари», закрытая винная карта и ламинированное меню, предлагающее все изыски блюд европейской и средиземноморской кухни. Здесь не хватает только свечей для полной романтизации действия. Но их нет, и это снова спасает. Джульетта обманывает саму себя, хватается глазами за какие-то обрывки формальности, хватается за слабое, трепыхающееся «никаких обязательств», хватается за ложные предположения, что если бы он что-то чувствовал, то уже бы сказал. Она просто профи по части самообмана, тут уже ничего не поставишь против. Вечер – приятен, «Кампари» – вкусное, блюда – восхитительны, Уорнер – … Лучше послезавтра. Она выходит на террасу. Босиком, утром, в шелковой ночной рубашке, накинутой на голое тело. Держит в руках фарфоровую тарелку с шоколадным мороженым, отмечает, что на часах только полседьмого утра. А его уже как целый час рядом с ней в постели нет. Уорнер – самый ранний из всех жаворонков, которых она встречала в своей жизни. Часто просыпается раньше шести, и если бы не ее слишком чуткий слух, она бы и не узнала, когда он уходит – настолько он осторожен каждый раз. Джульетта тогда только-только открывает глаза (зеленые цифры, единственный источник света в наглухо зашторенной комнате, показывают 5:45). Она старается ничем не выдать, что тоже проснулась. Даже когда он на какие-то секунды задерживается рядом. Джульетта тогда притворяется, что все еще спит, полагаясь только на слух и осязание: и поэтому слишком хорошо запоминает все секунды, когда он прикасается, пусть и кончиками пальцев, пусть тут же одергивает руку, если она вдохнет чуть глубже, но прикасается. И в нем тогда такая… нежность, которая остро ощущается именно кожей, что Джульетте хочется от нее плакать. Почему-то. Она позволяет себе перевернуться на спину и со вздохом уставится в небо потолка, только когда он тихо закрывает за собой двери. Ей начинает казаться, что там, между прикосновениями, есть еще слова, которые он беззвучно произносит, возможно, там, внутри тысячи признаний и стоп-слов, но Джульетте запрещено открывать глаза – поэтому она никогда об этом не узнает. Можно еще один день. Оно погоды не сделает. А с понедельника она (может) подумает о том, чтобы вернутся в колледж. Вспомнит, что это последний курс и у нее сдача экзаменов в начале июня. Ей можно очень много. У них ведь без обязательств. Она бронирует билет в Штаты на первое мая. Прямой рейс. Восемь с половиной часов полета. Из Рима в Вашингтон. И потом можно будет снова вернуться к родному английскому. Она даже переживет встречу с Адамом. И родителями. Она даже рада будет видеть Кэнджи и Алию. И Лили. И Соню с Сарой. Внезапно она вспоминает, что там, в Нью-Йорке, у нее есть друзья. Не самые близкие, но такие которые точно пустят ее на порог своего дома. На первое время этого будет достаточно. Она сможет пережить. И продержится еще неделю с ним. И не скажет, когда будет улетать. Не скажет даже куда. Возможно, не вернется сразу домой, но задержится в Вашингтоне. Хотя странно даже предполагать, что он бросится следом, когда однажды утром поймет, что ее больше нет на острове Капри. Джульетта верит, что выдержит встречу с Адамом расставание с Уорнером. За два дня до того, как она должна улететь прочь, они возвращаются домой с собакой. Дворняга – молодой совсем щенок – которую они вместе спасают от кучки озлобленных подростков-садистов, дрожит у Джульетты на коленях, пока они везут ее к ветеринару, пачкает грязью и кровью ее персиковое платье. Джульетта держит ее на руках, стараясь не смотреть на Уорнера и на его разбитые костяшки пальцев, старается сосредоточить всю себя на собаке, не вспоминать хруста вывихнутого плеча, сломанной руки, глухого удара по лицу, когда он сломал скуловую кость. Она не хочет думать о том, что у него могут быть проблемы. О том, что завтра в дом ее дедушки постучатся эти доблестные следователи-полицейские и его обвинят в нанесении тяжких телесных. Она не хочет вспоминать его лицо (абсолютно спокойное, когда он вывихнул мальчишке плечо, а потом вставил его обратно, будто профессионал-костоправ) потому что знает – у нормальных людей должны быть эмоции, когда они наказывают кого-то за плохие поступки. Она гладит золотисто-рыжий мех на загривке, пытаясь успокоить собаку, надеясь, что с ней все будет в порядке. Убеждая себя, что ничего кроме собаки ее не интересует. Когда они оставляют пса у ветеринара, Джульетта уводит Уорнера прочь и смывает кровь в умывальнике. Ее не пугает вид чужой крови. Джульетта просто вспоминает себя в тринадцать, вспоминает злых мальчишек, которые, точно эта свора, набрасывались толпой за то, что не дала списать контрольную работу. Она вспоминает, как тогда все закончилось синяками и царапинами, которые сходили больше двух недель и которые все равно не заметили родители. Она думает, могла бы измениться ее жизнь, если б в тот момент рядом с ней оказался кто-то, кто защитит. -Я тебя напугал? Спрашивает, будто из сна выныривает, оживает под ее прикосновениями. Она тоже возвращается в реальность, и вопрос застает ее врасплох. Джульетте надо сказать, что она боится. Надо. Это было бы правильно. Такой и должна быть реакция на человека, который знает, как умышленно причинить вред. Ей нужно спросить, где он этому научился. Нужно задать много вопросов о том, что же за шрамы у него на спине, как он их получил. Что с ним случилось. Но между ними только: - Знаешь, говорят, что жестокое обращение с животными это один из признаков садизма. Между его вопросом и ее ответом еще миллион несказанных слов. Несказанных, но услышанных. У него никогда не было проблем с чтением между строк. - Я не доверяю приютам. Оттуда ее сможет забрать любой желающий, и она снова попадет к какому-то живодеру. Она только кивает, когда они возвращаются к ветеринару. Осознание того, что случилось, бьет Джульетту только, когда они добираются домой под вечер, привозя с собой собаку, имя которой выбирают где-то между покупкой корма и ошейника. Перебирая сотню вариантов, они останавливаются на Чаплине, откидывая прочь Оруэлла, Доктора Сьюза, Хичкока и Чака Берри. Она наблюдает за тем, как пес ест, когда понимает, что они сделали. Это же собака. Это ответственность. Это же, как ребенок. Нельзя просто приютить, а потом бросить. И это говорит громче сотен любых признаний в любви. Сотен любых стоп-слов. У них есть собака. И билеты в Штаты начинают колоть ей руки всякий раз, как она натыкается на них взглядом.

***

В воскресенье вечером они выгуливают Чаплина на набережной, где чайки любят воровать еду. Пока Уорнер уходит купить ей стакан кофе (американо без сахара, горький и насыщенный, он знает, какой она любит), Джульетта отсылает смс Кэнджи о том, что завтра будет в Штатах и просит встретить ее в аэропорту. А Чаплин со своими доверчивыми карими глазами и мокрым носом прижимается к ее голым ногам, скулит, виляет хвостом, пытается привлечь внимание. Будто чувствует, что этот вечер последний, который они проводят вместе. Ответ от старого друга приходит мгновенно.

Salvatore can wait Now it's time to eat Soft ice cream