Losing Hope

Ей определенно нужна была сигарета. И не одна. Ленивым и скучающим взглядом Хоуп, с балкона фамильного особняка, наблюдала за жизнью, что бурлила внизу — в самом сердце Французского Квартала. Сильные порывы ветра, то и дело вырывавшие карты из рук взволнованных туристов, взъерошивали её длинные светлые волосы, но Хоуп было всё равно. Ей лишь хотелось, чтобы чёртов ветер стер Новый Орлеан с лица земли, как это уже происходило чуть больше двух десятилетий назад. Принцесса Города Полумесяца. Красивая птичка в золотой клетке. Она еле слышно выругалась и, развернувшись на каблуках, зашла в помещение, со вкусом обставленное антикварной мебелью. На стеклянном журнальном столике лежала маленькая дамская сумочка, которую схватила Хоуп и, бросив быстрый взгляд на наручные часы, поспешила уйти. Отец не должен был вернуться так скоро, но перестраховаться никогда не помешает. Лишь когда джазовые мотивы Бурбон-стрит остались далеко позади, девушка сбавила шаг, а после и вовсе села за столиком одной из маленьких живописных кафешек под открытым небом. Хоуп откинулась на спинку плетеного кресла, достала из сумочки пачку сигарет и серебряную зажигалку. Она несколько раз щелкнула кремнем, наблюдая за одиноким искусственным язычком пламени и не спеша поднесла его к зажатой между пальцами сигарете. Клаус чётко дал понять: ещё раз увидит с сигаретой — убьет. Не её, разумеется. В последний раз катастрофически не повезло недавно обращенному гибриду, приставленному к Хоуп в качестве телохранителя. Отец пытался заставить дочь повиноваться любым способом, пусть даже провоцируя муки совести, вот только от воспоминаний об окровавленном сердце, которое ещё несколько мгновений до этого усердно билось о грудную клетку, курить хотелось ещё больше. Чего ещё стоит ожидать от семнадцатилетней девчонки, росшей в кругу тысячелетних социопатов? Её совесть умерла, так и не проснувшись. Спасительная затяжка — легкие наполняются серым никотиновым дымом. Приторно-сладкий вкус вишни остается на губах цвета то ли запекшейся крови, то ли выдержанного сухого Бордо. Ещё затяжка — можно выдохнуть с облегчением. Хотя бы несколько минут относительного спокойствия, за пределами её персональной тюрьмы, неизвестно почему именуемой домом. Хоуп часто задавалась вопросом, что бы сказала на это её мать, будь она живой. Наверняка пришла бы в ярость, возможно, ей бы удалось что-то изменить. Но Хейли Маршалл была мертва вот уже одиннадцать лет: после очередного полнолуния серую волчицу нашли мертвой на опушке леса. Две стальные пули из четырех пробили череп, ещё одна — прошила насквозь сердце, спустя некоторое время обнаруженное недалеко в кустах. Это и было началом конца. Или, может быть, всё началось рушиться, подобно карточному домику, ещё задолго до рождения Хоуп, вот только кульминация наступила именно тогда. Все свои чувства касательно смерти матери своей дочери Клаус умело скрывал за несменной маской равнодушия и цинизма. Разве что стал ещё большим параноиком, чем был. Элайджа же будто сорвался с цепи. Смерть Хейли стала для него последним решающим ударом, вынести который ему было не по силам. Клаус же не нашел выхода лучше, кроме как ударить брата в спину тысячелетним серебряным клинком. Фрея продержалась долго. Вот только однажды на рассвете собрала вещи и уехала, не оставив записки и так ни разу с тех пор не позвонив, уехала от семьи, которую искала столько времени и которая заняла почетное первое место в хит-параде разочарований её жизни. Клаус не мог уяснить одного — она не Ребекка, она не позволяла кому бы то ни было решать, какой жизнью ей стоит жить. Во всех бедах своей жизни, Хоуп, с присущим ей юношеским максимализмом, винила единственного близкого ей человека — отца. Не докурив сигарету до фильтра, она со злостью затушила её об дешевую пепельницу, приложив гораздо больше силы, чем требовалось бы, — тонкий пластик предательски треснул — громко выругалась и достала из полупустой пачки новую. Вдох — выдох. Слишком сильные затяжки, от которых першило в горле. Никотин, распространявшийся по её телу слишком быстро, от которого кружилась голова и дурманилось сознание. Эфемерные ощущения совершенного и нерушимого покоя, которые длились меньше секунды и рассеивались где-то в воздухе, подобно дыму, покидавшему её легкие. Присутствие вампира она ощутила ещё до того, как он появился в её поле зрения, дружелюбно улыбнулся и сел в кресло напротив. — Привет, Хоуп. Клаус тебя повсюду ищет. Пора домой. Вместо ответа Майклсон сделала ещё одну — последнюю — затяжку, выдохнула дым вверх в воздух и бросила тлеющий окурок на асфальт, одарив Марселя Жерара беглым незаинтересованным взглядом, как будто он был не более, чем надоедливой мухой. — Быстро же ты меня нашел. Неужто ведьмы снова любезно вызвались помочь? — язвительно произнесла девушка, щелкая зажигалкой, всем своим видом давая понять, что наблюдение за появляющимся на несколько секунд огоньком для неё гораздо интереснее незваного собеседника. Марсель громко вздохнул. Он знал эту девочку с рождения, но до сих пор так и не смог понять, что творится в её голове. А ведь было время, когда он с легкостью находил общий язык с одаренными ведьмами подросткового возраста. — Пойдем, Хоуп. Все кофейни уже закрываются… Кстати, я не скажу Клаусу, что ты курила. — Плевать, — презрительно выплюнула Хоуп, посмотрев ему прямо в глаза. Она поднялась с кресла, демонстрируя явное нежелание куда-либо идти. — Помню, последний, кто рассказал папе о сигаретах, был убит секунд через десять. Если вдруг захочешь умереть — твое дело, повеселись в аду, вот только трогательной надгробной речи обещать не могу, прости, не мой профиль. Да и вообще, — добавила Хоуп, садясь на переднее сидение авто Марселя и поджав губы, — ты меня бесишь. Хоуп лежала на большой кровати с балдахином и тупо смотрела на потолок, мысленно предсказывая то, что должно было произойти и заготавливая свои личные клише для предстоящего разговора с отцом. — Марсель сказал, что сегодня ты была с ним необычайно груба, — произнес Клаус вместо приветствия и заходя в комнату без стука. — Вот уж не думала, что он такой обидчивый. Уже успел поплакаться на твоем плече? — Хоуп! — её имя прозвучало гораздо резче и на несколько тонов громче, чем Клаусу хотелось бы. И почему его дочь была единственной, на кого он не мог найти управу? Одно из двух. Либо она была слишком похожа на свою мать — каждый раз, смотря на дочь, он видел призрак Хейли. Либо же он был откровенно хреновым отцом. — Что, пап? Что?! — Хоуп сорвалась с кровати, теперь она сверлила его взглядом, казалось, сжигавшим всё его нутро дотла. — Я знаю, я отвратительная дочь! Как же мне язык повернулся сказать такое Марселю? Конечно, я ошибалась! Его жизнь для тебя на порядок ценнее моей! Лишь тогда Клаус увидел, что её большие лазурные глаза полны слёз. Он никогда не мог смотреть, как его маленькая девочка плачет. Её слезы были для него жесточайшим орудием пыток, по сравнению с которым меркли худшие изобретения времен испанской инквизиции. Беспомощный. Слабый. Жалкий. Бесполезный. Когда дело касалось Хоуп, он снова ощущал себя до дрожи в коленах испуганным мальчишкой, раз за разом избиваемым Майклом. Ради дочери Клаус шел на всё, жертвовал семьей, любовью, жизнями сотен других, но по-прежнему оставался главной причиной её слёз. И почему она не понимает, что всё вокруг — этот город, будь он трижды проклят, армия гибридов, все ведьмы квартала на коротком поводке — лишь для её блага и только? Почему она не понимает, что за все прожитые столетия не было человека, которым он бы дорожил так, как ею? Его дочь, совсем ещё ребенок, его надежда на счастье, его личный центр галактики. Она не должна плакать. Никогда. — Послушай меня, Хоуп, я… — Клаус сделал шаг на встречу, собираясь обнять, но она попятилась назад, а единственная слезинка посмела скатиться по щеке вниз, девушка тут же вытерла её, не желая, чтобы эмоции в очередной раз взяли над ней верх. — Почему ты так ко мне относишься? Ты не понимаешь меня! Никогда не понимал! Ты хочешь, чтобы я сидела в четырех стенах и была идеальной дочерью, но тебе плевать, чего хочется мне! Тебя всегда заботили только собственные интересы! — она замерла на несколько секунд, смотря на Клауса его глазами, полными слёз. Не в силах больше сдерживаться, Хоуп разрыдалась и теперь уже не противилась объятиям отца. И пусть временами она его ненавидела, но он оставался её отцом. У них, по большому счету, не было ничего, кроме друг друга. Его объятия, редкий случай проявления отцовской любви, были одним из случаев, когда казалось, что её жизнь идёт верным путем. Жаль, что каждый раз ей это лишь казалось.