Воронова пропасть

Между ними всегда была пропасть. Они жили в соседних комнатах – снимали их у столетней старушки на окраине города. Домик был маленький, скособоченный, с тремя спаленками и мрачной гостиной. А еще была кладовая, с высокими потолками и длинными рядами одинаково пустых деревянных полок, из которой они сделали кухню. Это было единственное место, в котором они натыкались друг на друга. Руфь приехала с далекого севера. Её устраивало их маленькое жилище, одиночество серых стен и терпкий запах полыни, наполняющий каждый уголок кухни-кладовой. Она просыпалась очень рано, когда спало даже солнце, на цыпочках кралась по скрипучему полу и заваривала чай. Пока дешёвые пакетики кружились в кипятке, она вставала на цыпочки и тянулась к книгам на самой верхней полке. Брала наугад, пробегаясь пальцами по вычурным корешкам, сдувала пыль, морщась и чихая, закладывала пальчиком нужную страницу и читала, пока комната не наполнялась ароматом свежезаваренного чая. На этот запах всегда заглядывала хозяйка, успевшая уже проснуться и сходить на базар. Она оставляла свежий хлеб и баночку молока на одной из бесчисленных полок, раскладывала по закромам морковь и зелень, с благодарностью принимала кружку чая и исчезала в глубине дома. Тогда Руфь прятала книгу и доставала из многочисленных карманов беспорядочные конспекты. Она взбиралась на табуретку с ногами, ставила на приспособленную под стол низкую полку стаканчик с чаем и утыкалась в свои бумаги. Тогда в комнату и заходила её соседка. Фео появилась в их доме внезапно, словно всегда тут была. Просто одним приятным утром раздались шаги, и из некогда нежилой комнаты выглянула высокая, худая как жердь девица с серым лицом, сливавшимся со стенами. Она сухо представилась и потянулась на верхнюю полку за всё теми же книгами. В кухню зашла и старушка-хозяйка, объявила, что наконец нашла, кому сдать пустующую комнату. Руфь, конечно, покивала, заверила, что новая соседка ей никак не помешает, и смущенно уставилась в свою кружку, не поднимая взгляда, пока Фео не вышла из комнаты. Долгое время девушки лишь обменивались кивками и в молчании проводили рассветные полчаса, а потом расходились. Руфь спешила в колледж, распихав обратно по карманам конспекты и засовывая наугад краюху хлеба. Фео мерно шагала на работу, нацепив на костлявые плечи теплый пиджак. Руфь понятия не имела, где та работает – наверное, в какой-то конторе. Задумываться ей как-то было недосуг – всякий раз перед выходом она вспоминала, что не повторила какую-то тему или напрочь забыла о не решенных с вечера задачах. Она носилась по всему дома в поисках «того самого конспекта» или огрызка карандаша, чтобы на ходу дорешать уравнения. Фео всегда морщилась, скрестив руки на груди, и медленно, спокойно выходила из дома, ритмично поскрипывая половицами коридора. Она всегда проводила пару минут на пороге, вдыхая холодный утренний воздух, а потом, спустившись по ступенькам, все так же размерено шла по пыльной дороге. Больше они не виделись за целый день. Вернувшись вечером, усталая и осунувшаяся, Руфь вытряхивала на кровать новые бумажки, исписанные убористым почерком, переодевалась из серого форменного свитера в домашнюю футболку и шла в гостиную, прихватив очередной учебник или порцию конспектов. Она проводила длинные вечера вместе с хозяйкой. Та вязала, бормоча что-то под нос в такт черно-белому телевизору, а Руфь решала задачки, исписывала пустые места в старых газетах мудреными вычислениями или перечитывала собственные записи, расшифровывая самые непонятные места. Потом они вместе со старушкой решали кроссворды, пересчитывали оплату жилищно-коммунальных услуг или траты на продукты, смотрели старые фильмы на дряхлом телевизоре, покрытом тоненькой вязаной салфеткой. Когда за пыльным окном окончательно темнело, Руфь шла на кухню в поисках чего съедобного – нарезала хлеб и сыр, иногда овощи, заваривала вечерний чай и относила всё это в гостиную. Они со старушкой ужинали под тихую речь телеведущей, вполголоса обсуждая новости, оставляли на широком дубовом столе еду для Фео и расходились под бой древних часов. Руфь ни разу не натыкалась на свою молчаливую соседку. Иногда та проскальзывала сквозь двери, пока Руфь возилась с овощами или заваркой, иногда возвращалась очень поздно и будила весь дом скрипом деревянного пола. Иногда она тенью кралась вдоль темных стен, освещая свой путь лишь бледной луной за прозрачными занавесками, и в такие моменты Руфь очень хотелось окликнуть её, назвать тихое, звенящее имя, и всякий раз она одёргивала себя, наклоняла голову и проскальзывала обратно в темноту спальни. Сначала она удивлялась странному прозвищу соседки, пока не увидела забытый на столе паспорт. В нем черными маленькими буковками было напечатано «Феофания», и тогда Руфь залилась смехом, раздумывая, кто догадался назвать эту простую девушку столь вычурно. Однажды утром она все-таки попыталась поговорить с Фео, когда та заглянула на кухню и потянулась за свежим хлебом на одной из полок. На пожелание доброго утра она зябко передернула плечами в желтоватой ночной рубашке, негромко откликнулась, эхом повторив приветствие, и спряталась за широкими шелестящими листами утренней газеты. Какое-то время Руфь читала заметку на том самом месте, где у Фео должны были бы быть глаза. Сообщение об открытии новой транспортной линии заинтересовало её – авось теперь не надо будет добираться до колледжа двумя пересадками – и когда газетой снова зашелестели, тихо попросила почитать. Фео мгновенно протянула ей газету и встала, снимая с полки очередную книгу. Когда Руфь разочарованно оттолкнула от себя бумагу, просчитав, что проезд по новой линии не уменьшит расходы, но сильно сократит и без того небольшую стипендию, Фео внезапно покачала головой. Руфь удивленно взглянула на неё, быстрым глотком допивая остынувший чай. Соседка усмехнулась одними уголками тонких губ, и, забрав газету, вышла из комнаты, мягко ступая домашними тапочками. Руфь скользнула взглядом по старому будильнику на одной из полок, поняла, что жутко опаздывает, в панике подскочила, принялась поднимать разлетевшиеся конспекты, опрокинула на себя остатки воды из чайника и тихонько взвыла – вода все еще было горячей. Ругаясь, она бросилась к себе в комнату, на ходу запихивая в карманы тонкую линованную бумагу. Она носилась по всему дому, натягивая свитер поверх пижамной футболки, переворачивала вверх дном всю гостиную в поисках хоть чего-то, чем можно писать, и одновременно пытаясь завязать короткие мышиные волосы внезапно найденной резинкой. Фео стояла посреди этого бедлама спокойная, как статуя, оставаясь единственным островком порядка в буре хаоса. Она уже была готова: с аккуратной косой, перевязанной тонкой темной лентой, в чистой, идеально выглаженной блузке и своем неизменном пиджаке, потертом, но чистом. Руфь в тот момент прям-таки ненавидела её – и как только можно оставаться такой правильной и собранной, когда сама Руфь едва успевала схватить стопку вчерашних вычислений и обгрызанную ручку, найденную под креслом?! Они были слишком разные. Уборка дома лежала на жильцах, и каждую субботу Руфь проходилась по всему дому с веником, чихая и одновременно разучивая формулы. Гостиную, кухню-кладовую и уборную она проходила быстро, взметнув ввысь едва заметный слой пыли, но в собственной комнате приходилось задержаться. Руфь откидывала в сторону веник, громогласно чихала и принималась поднимать разбросанные по полу вещи, закидывая их на кровать поверх конспектов. Шкаф у неё был, но пустовал, заполненный лишь затхлой ветхой пылью, и его роль выполнял кособокий стул с изломанной спинкой. Когда наконец удавалось добраться до пола, раскопав деревянные половицы из-под одежды, обуви, мелких вещиц и старых вычислений, у Руфь пропадало любое желание убирать, и она наскоро проходилась веником по полу и стенам, потирая слезящиеся глаза. Зато, заглядывая в комнату Фео, она пораженно замирала, едва не роняя веник. Тут не было шкафа, зато был рабочий стол едва ли не на полкомнаты, а на нем – бумаги в невысоких стопках. Постель была аккуратно прибрана, одежда – развешена по кривым крючкам, вбитым в стену. Кажется, девушка не гнушалась прибираться и держала свою комнату в чистоте, по крайней мере, ни хлебных крошек, ни обрывков бумаг у неё на полу не было, и всё, что оставалось Руфь, это провести веником по половицам и быстренько исчезнуть, пробежавшись нехитрой уборкой ещё и по комнате хозяйки. В обязанности Фео входили, напротив, влажная тряпка и бесконечные ряды деревянных полок. Она стучалась в комнату Руфь ранним утром, помахивая мокрым куском ткани, морщилась, оглядывая бардак, проводила тряпкой по полкам и даже не гнушалась встать на цыпочки, чтобы смахнуть пыль со шкафа. В такое время Руфь была ещё в постели, и, подтянув простынь до подбородка, она долго моргала слезящимися красными глазами, пытаясь понять, кто эта темная тень на фоне тусклого света лампы. Потом, опомнившись, желала доброго утра, но Фео уже исчезала за порогом, скрипя половицами. Руфь скатывалась с кровати на пол, переодевалась и шла на кухню, по привычке заваривала чай, прислушиваясь к шорохам в гостиной. С недавних пор Руфь всё-таки решалась заговорить со своей молчаливой соседкой, протягивая ей чай или нарезанный хлеб. Фео отвечала односложно, негромко, а её шуршащий голос разносился по кладовой, гулким эхом отдаваясь между скрипучих полок. Руфь не была болтлива, но с утра её тянуло поговорить, поразмышлять вслух, и Фео выслушивала её молча, время от времени кивая и потягивая чай. Потом уходила, напоследок желая хорошего дня, и Руфь считала это успехом. С каждым словом она, казалось, подкладывала новый камешек в мост над пропастью между ними. Они жили в соседних комнатах, разделенные всего одной стеной. У Фео эта стена была чистая, без пыльной паутины, в кривых крючках и аккуратно развешенной одежде, у Руфь – в клочках бумаги с бесчисленными формулами, в вырезках из газет и громадных листах с расписанием занятий, неизменно меняющимися каждую неделю. Они нехитро проводили рассвет за рассветом, негромко обмениваясь новостями из газет или слушая потрепанное радио. Потом расходились в разные стороны, Фео – спокойно, медленно, уверенно, закрываясь от ветра высоким воротником пиджака, а Руфь вприпрыжку, на ходу повторяя новую тему, пытаясь что-то вычислить и вслух бормоча формулы. Они редко сталкивались по вечерам, рассыпались в извинениях и снова исчезали. Однажды вечером, когда старушки-хозяйки не было в гостиной – она досматривала очередной сериал у кумушки из дома напротив – Руфь сидела на кухне, закопавшись в свои конспекты. Полка, из которой они сделали своеобразный стол, была завалена бумагами и учебниками с загнутыми уголками и десятками закладок. Руфь даже не заварила чай по привычке, просто потому, что коробка с дешёвой заваркой оказалась пуста. Без привычной кружки в руках было даже как-то зябко, и девушка подогнула ноги, кутаясь в найденный где-то объемистый свитер. Буквы перед глазами уже плыли, а закорючки вычислений сливались в одно чернильное пятно, когда дверь внезапно скрипнула, и холодный сквозняк принёс с улицы шум подходящего к концу дня и запах дождя. Руфь машинально скользнула взглядом по циферблату будильника, блестящего при тусклом свете единственной лампы. Сериал должен был закончиться ещё только через час. Кого же принесла нелегкая? Руфь повернулась в сторону порога и удивленно подалась вперед. В темном дверном проёме стояла Фео в необычное для себя время – она работала допоздна. Руфь так удивилась, что забыла даже поздороваться. Фео поприветствовала её кивком и тихим пожеланием хорошего вечера, протянув что-то в серебристой фольге. Руфь машинально взяла вещицу и повертела её в руках, громко втянув в себя воздух. Помимо горького аромата полыни и старой бумаги, пахло чем-то вкусным и сладким. Поковыряв обертку, девушка удивленно моргнула. Шоколад… Она съела его почти мгновенно, облизав и пальцы, и тонкую фольгу. Она просто обожала сладкое, но цены в последнее время возросли до небес, и даже любимый чай приходилось пить горьким, с привкусом кипяченой воды. Фео стояла, опершись об очередную полку, и безмятежно улыбалась. Само это зрелище уже могло удивить кого угодно. Молчаливая, флегматичная соседка редко выражала свои эмоции: могла слегка нахмуриться в знак неодобрения или качнуть головой, приподнять уголки губ, оставляя глаза спокойными и слегка грустными. Руфь смяла пальцами обертку и бросила в мусорную корзину, отряхивая пальцы и вытирая рот. Она пробормотала несколько благодарственных слов, снова смутившись, как в их первую встречу. Фео пожала плечами. Забулькал чайник. Руфь от внезапности подпрыгнула, удивленно зыркнула на кипящую воду, точно помня, что сама ничего не включала. Фео все так же молча залила пакетики с заваркой, помешивая чай тонкой ложкой. На молчаливый вопрос Руфь она пожала плечами. – Утром чай закончился. Я знала, что ты его любишь и что ты забудешь его купить. Они выпили его молча, вслушиваясь в звонкий шелест капель дождя. В конце концов Руфь снова принялась благодарить соседку, но та лишь махнула рукой, отставила ещё горячую кружку и ушла в свою комнату, сдергивая с мокрых волос тонкую ленту. В тот вечер Руфь казалось, что пропасть между ними почти пропала, что её и не было никогда вовсе, а была лишь нелюдимая работница и рассеянная студентка, чьи взгляды просто различались, а расписание – расходилось. Теперь они проводили вместе и редкие вечера, особенно те, в которые показывали новую серию и старушка-хозяйка пропадала вне дома. Руфь казалось, что Фео чувствовала её опустошенность, когда приходилось оставаться наедине с самой собой и своими страхами; соседка специально отпрашивалась пораньше, чтобы своим молчаливым присутствием отогнать длинные тени тревог. В свою очередь Руфь просыпалась пораньше, хотя казалось бы, куда, и проводила с соседкой очередное утро, рассказывая небылицы или вслух зачитывая конспекты. Она чувствовала, какой хмурой и тоскливой была Фео с наступлением нового дня, хотя по отрешённому лицу девушки этого было не понять. На Руфь апатия и уныние находили с закатом, на Фео – с рассветом, и они поддерживали друг друга, как могли, негромкой болтовней и очередными чашками чая. Руфь уже начало казаться, что они стали друзьями, насколько это вообще было возможно. У неё самой никогда не было друзей – может быть, пара знакомых или одноклассников, которым можно было спихнуть с языка пару сплетен, но не более. Фео как-то призналась, что и у неё не было друзей. «Да и куда уж мне, – замечала она, – я предпочитаю молчать». Но как-то раз такой хрупкий мост над пропастью между ними рухнул. Всё испортило одно-единственное письмо, внезапно, в один неуютный день оказавшееся на столе в гостиной, поверх очередных нерешённых кроссвордов и длинных, вычурных формул. Руфь, только заметив его, с любопытством схватила и всмотрелась в тонкий убористый адрес, но разочарованно выдохнула, когда прочитала имя соседки. Как раз открылась дверь, выглянула Фео, и Руфь бросила письмо прямо ей. Девушка ловко схватила его, улыбнулась и перевела взгляд на конверт. Потом резко выдохнула, отпрянула, внимательно посмотрела на марки, потом на обратный адрес, и скрылась в своей комнате, хлопнув дверью. Это было так непохоже на её обычные флегматичные движения, что Руфь ещё долго с удивлением косилась на комнату соседки, ожидая, когда та выйдет и можно будет обо всем расспросить. Но время шло, будильник тикал, и мало-помалу пришлось убраться восвояси – опоздать в колледж никак было нельзя. Фео не вышла ни в тот вечер, ни на следующий день. Хозяйка обеспокоенно посматривала на закрытую дверь, то и дело оставляя у её порога еду и чай. Тот остывал, оставаясь нетронутым, а еда только зазря черствела. Руфь всё не решалась постучать. Она нарочно шуршала бумагами и звякала чашками, просиживала всё время напролет в гостиной, даже ночуя на пыльных старых креслах. Её съедала тревога и временами даже паника, страх. На третий день Фео всё-таки вышла – бледная, осунувшаяся, с темными кругами под глазами и длинными неубранными прядями волос вокруг пергаментного лица. Она ничего не говорила, ни на что не смотрела, лишь молча съела чуть-чуть хлеба и пусто уставилась на приближающийся рассвет. Она не отвечала ни на тихие, опасливые приветствия, ни на расспросы. В её комнате, убираясь, Руфь нашла клочки злополучного письма. Пропавший без вести... Официальное уведомление... Считается погибшим... Речь шла, судя по всему, о ком-то очень дорогом для соседки. Они немного пошептались со старушкой, решая, что делать, но так ни к чему и не пришли, продолжая заваривать для Фео чай и кормить её едва ли не с ложки. «Горькие новости принесли на крыльях чёрные вороны», – бормотала старушка, зачесывая темные волосы Фео с бледного, мокрого лица и прикладывая ко лбу холодный компресс. Руфь только передергивала плечами, кутая увядшую соседку в одеяла и уговаривая её съесть ещё кусочек. Пропасть между ними, казалось, стала такой большой, что и не видно противоположной стороны. Но Руфь всё равно надеялась протянуть мост. Она продолжала вести себя так, будто ничего не случилось. Рассказывала Фео новости и городские сплетни, тешила байками, зачитывала вслух конспекты и ругала преподавателей, задавших слишком много упражнений. Иногда ей казалось, что Фео её слышит, по крайней мере, хочет услышать, и тогда Руфь с удвоенной энергией принималась вслух решать задачи и советоваться с соседкой, не ожидая от неё ответа. Через неделю прислали из конторы справиться о Феофании, и Руфь сказала, что та больна, стараясь сохранить за ней место. Она ухаживала за соседкой как могла, проводя с ней всё свободное время, и благодарила хозяйку за то, что та оставалась с Фео во время учебного процесса. По камешку, по перышку, она снова восстанавливала мост, болтая небылицы, рассказывая истории, заваривая чай и шурша фольгой от шоколада. Так прошло ещё много недель, и постепенно взгляд Фео сфокусировался, а тонкие белые пальцы крепко сжали подлокотники кресла. В один прекрасный день Руфь потянулась и встала с кресла, в последнее время заменившее ей кровать, и, переодеваясь в униформу, по привычке принялась болтать, задавая вопросы. Старушка выскользнула из дома на базар. Хлопнула дверь. Сквозняк взметнул вверх вороные крылья волос Фео. – Розовое, – внезапно сказала она. Руфь от изумления выронила книгу, которую держала в руках. Она во все глаза смотрела на Фео, которая слабо улыбалась и вертела в руках один из её конспектов. – Ты спросила, какое платье больше тебе пойдет, розовое или желтое. Мне кажется, розовое, - спокойное пояснила Фео, поворачиваясь к рассвету. Руфь истерически выдохнула и резко, порывисто рассмеялась, снося своим хохотом пропасть между ними. – Спасибо, – тихо сказала Фео, прикрывая веки. Комнату освещали мягкие лучи рассветного солнца, окрашивая в чудесные цвета. Так они сидели долгое время, улыбаясь и встречая новый день.