***
Смелости подойти к родителям не хватает. Пасифика до сих пор вспоминает их окаменевшие вместе со всем телом взгляды, видит во сне. Она боится, что родители подумают, будто она их в чем-то обвиняет и уйдут. Она бежит к маме, с энтузиазмом размахивая только что нарисованным натюрмортом, но замирает, натыкаясь на холодный острый взгляд. Острие попадает прямо в сердце.***
Пасифика вела дневник, когда была маленькой. Ну, то есть как - маленькой... Одиннадцать лет, на два года меньше, чем сейчас. Она писала что любит Сесилию и ненавидит Мэйбл. Потом поняла, что это бред, но привычка писать в дневник бред осталась. Наверное, поэтому она так старательно вырисовывает на отдельной странице нескладного мальчишку в шортах и кепке с Елкой. Или это, все-таки, сосна?***
Пасифика не хочет идти к Хижине Тайн. Ее совершенно не интересует тринадцатилетие близнецов, пусть они и спасли Вселенную от всемогущего демона. Но папа сказал, что от расположения Пайнсов зависит их положение в обществе, и Пасифика скрепя сердце идет. В глазах Диппера отражается радость и предвкушение, кажется, что-то похоже на счастье. Мэйбл улыбается так, словно сама раздает подарки. Пасифика вспоминает про свитер с ламой и мысленно отказывается его выкидывать.***
Что бы не пойти провожать Пайнсов приходиться сдерживать себя. Ей совершенно наплевать на них и на их присутствие в городе, но хочется впитать счастье, пусть и чужое. Почувствовать его на себе. Ощутить, как это - справедливо быть счастливой. Да, она играла Королеву Драмы. Честно говоря, есть на это все права. Пасифике было правда плохо, она действительно чувствовала противную пустую безысходность. Больше того: она хотела страдать.***
Они приехали. Пасифика ждала не меньше остальных, ей были нужны их улыбки. Готова была высасывать счастье, как паук муху. Зато она теперь - хищник. Мэйбл дни и ночи просиживает у подруг. Пасифика её почти не видит. Зато Диппера она видит часто. И хочет - еще чаще.***
- Ты хочешь меня поцеловать? События несутся, стремительно кружа голову. Как всегда на карусели, чуть тошнит и мало воздуха, словно кто-то надел на голову огромный пакет, за пределами которого кислород заканчивается. - Я не умею. Пасифика тоже. И не стоит так смущаться. Это - нормально. Читая мамины бредовые любовные романы, она предполагала, что первый поцелуй - это всегда безумно, головокружительно и романтично. А сейчас ощущения хоть и похожи, но отнюдь не из приятных: почву словно выбили из под ног, которые свела судорога; лоб горит, как при температуре; а поцелуй прерывает сбивчивый кашель. Хотя, это нелепое касание вряд ли можно назвать поцелуем.***
Целоваться Пасифике не понравилось. Не Диппер поделился с ней счастьем, а она сама заразила его отчаяньем. Не понравилось в первый раз - не понравилось во все последующие разы тоже. Зато ей нравилось, когда Диппер держал за руку, пусть это и звучит абсурдно. Его сухая горячая ладонь дарила тепло. Спасительное. Впрочем, как и всегда.***
Мэйбл считает, что они красиво смотрятся вместе. Дура. Пасифика не знает, на кой черт она понадобилась Пайнсу, но ей он нужен лишь для того, чтобы жить самой. Чужое счастье - как наркотик, и она на него подсела, да. Приходится признать, что искать своё не улыбается. Поздно уже, наверное. А может, рано? Но даже если придет время, Пасифика не станет его брать, не будет пытаться дышать, не попробует жить. Она не умеет создавать. Она умеет брать чужое.***
Солнце заливает заваленную снегом тропинку, по которой тщетно пытается пробраться к дому Натаниэль Нортвест. Мама сидит внутри и вероятно читает какой-то модный журнал, в доме их полно, как будто мало лишнего мусора. Пасифика с папой снаружи. Он ругается и ходит туда-сюда, а она стоит и наблюдает. Она благодарна Дипперу. За то, что он дарил ей тепло и счастье. За то, что был рядом. И отдельно за то, что не дал ей ощутить себя счастливой в полной мере. Спасибо за то, что бросил, в общем.