Аппарат искусственной любви.

Прошло две недели. Благодаря усилиям Мёнсу мне сократили мое наказание и я перестала наведываться в палату Джеджуна, изредка интересуясь об его самочувствии у медсестер. Легенда о смертельно больном уголовнике уже разнеслась по всей больнице и почти каждый считал своим долгом заглянуть в его палату, кроме меня, конечно. Дни шли мучительно долго, я все никак не решалась навестить его. И он тоже перестал беспокоить меня. Он знал о своем страшном диагнозе — злокачественная опухоль головного мозга. — Сходи к нему, — тараторила мне под ухо Нана ранним утром. — Ты понимаешь, что у него глиома, которую бесполезно оперировать? Он все равно умрет. А ты потом будешь винить себя, что так и не увидела его. Нана была права. Но, я не хотела этого признавать. Отчаянно боролась сама с собой, убеждая, что совсем не испытываю к Джеджуну никак чувств. И таких пациентов за нашу врачебную практику было и будет десятки, а может и сотни. Он просто один из тех, кому повезло меньше. Я вышла из раздевалки и пошла делать обход пациентов, стараясь не думать о Джеджуне, который лежал в палате совсем один. Но, с каждой секундой что-то внутри меня менялось и постоянно повторяло: ты должна сходить к нему, неизвестно, сколько ему осталось. И я сдалась. Я пришла ближе к обеду. Джеджун лежал на койке, уставившись в телевизор, который ему привезли мама с сестрой. Он смотрел какое-то дерьмовое шоу по MTV, когда я вошла. Его выражение лица кардинально изменилось, как только он заметил меня. — Привет, — выдавила я из себя, потому что ничего умнее придумать не смогла. — Прости, что не приходила к тебе все это время. — Я понимаю, ты испугалась, — спокойно ответил он, приподнимаясь на локти. — Несколько лет назад я тоже испугался быть с одной прекрасной девушкой и в итоге остался один. Я закатила глаза. Мне хотелось верить в эти слова, но сейчас за него говорила скорее опухоль, чем он сам. Такое часто проявляется у больных. Не став спорить с Джеджуном, я взяла стул и подсела рядом с ним. Он похудел и стал бледным. Это уже был не тот Дже, которого я знала много лет назад. — Что это? — он взял мой кулон в руки. — Не реанимировать. Что это значит? Я убрала его руки от себя. Не потому что не хотела, чтобы он прикасался ко мне или моему кулону, а потому что после этого я не желала больше отпускать его и делить с кем-то. — Если попаду в аварию, то врачи увидят мой кулон и не станут реанимировать, то есть спасать жизнь. Джеджун удивился и даже возмутился моему признанию. — После реанимации ломаются ребра, а потом следует долгая восстановительная терапия и еще на это уходит много денег. Лучше я умру так, чем буду мучиться больше полугода, а потом останусь инвалидом. Тебе не понять все равно этого, потому что ты не врач и не видел всех этих людей после реанимации. — Я был в тюрьме и видел, как молодых парней резали, вешали и избивали, только потому что они не соглашались с чьим-то мнением. Я видел, как они плакали и умоляли, чтобы их не убивали. И после этого ты можешь так легко говорить о смерти? — его голос явно повысился, глаза сверкнули злостным огнем. — Ты просто маленькая и глупая девочка, которая думает, что может решать, кому жить, а кому нет! В его голосе прозвучало отвращение ко мне. Я не поняла, почему он так резко начал говорить с такой злостью обо мне. Позже я догадалась, что это было одно из проявлений его опухоли. Но в тот момент во мне пробудилась другая Сучжон — разбитая и несчастная. Я вспомнила о том, какой же подонок все-таки Джеджун и как он оставил меня одну. — Ты сам убивал этих людей, а сейчас вдруг решил стать святым отцом? Я вскочила с места, потому что Джеджун замахнулся на меня, захотев схватит за волосы, но не смог и вместо этого ударился рукой, громко вскрикнув. Эмоции и боль сделали свое дело. Давление упало и он резко потерял сознание. Аппараты громко запищали и через несколько секунд в палату забежали другие ординаторы и нейрохирург, попросив меня выйти, чтобы не мешать.