Оболочка

       Я сидела на краешке дивана и грела руки об остывшую чашку травяного чая, любезно предложенного мне Кирсти. Антеро убежал во двор играть все с тем же соседским псом, он упорно не верил ничьим словам о том, что папа не вернется. Сын обладал огромным преимуществом: он еще верил своему собственному мнению, в то время как все мы настолько научились слушать друг друга, что вообще забыли о том, что такое видеть жизнь своими глазами.        Мне казалось, что я схожу с ума. Отсутствие смысла жизни, Марко, не желающий со мной разговаривать, Флор, виновато опускающая глаза, сославшийся на проблемы с семьей Тони и посреди всего этого царства безразличия — Анетт и Тарья, что, как ни в чем ни бывало, готовились к этому проклятому юбилейному концерту.        Я вообще не понимала, что со всеми ими творится. Неужели они до сих пор не поняли, что Туомас не вернется? Мне не хотелось вспоминать тот роковой вечер, да и мало кто из ребят четко представлял, что вообще произошло, но одно я усвоила четко: спасатели не нашли даже малейшей зацепки, а это значило, что надежды бессмысленны.       Кирсти обошла журнальный столик и встала прямо напротив меня, закрыв собой свет от небольшой лампы.  — И что ты намерена делать дальше? Я испуганно взглянула на свекровь и расплескала чай. — Я…. Я не знаю…. Что я могу? — Для начала — взять себя в руки! И заняться ребенком. — Я держу себя в руках…. — Ага, я вижу, как ты глотаешь таблетки тайком от Теро, себя не жалко, так его пожалей. Кому он будет нужен? Мне тоже, видишь ли, далеко не восемнадцать лет.        Кирсти тяжело опустилась в кресло. — Я не понимаю, зачем жить дальше, — монотонно продолжала я, — Эта братия готовится к концерту, как они вообще могут, после всего, что случилось? Не все ли теперь равно, кто с кем помирится, если сами помирившиеся не понимают, для чего они все это делают?        Я разговаривала сама с собой, забывая, что свекровь меня слышит, а Кирсти долго и пристально смотрела на меня, барабаня пальцами по подлокотнику. Этот взгляд, видящий тебя насквозь…. Я уже видела такие глаза, видела…. — Знаешь, Йоханна, тебе было бы проще, если бы все тебя ненавидели, чем это безразличие, правда? — Я…. Кирсти… я…. — Молчи! Думаешь, им легко? Вот так взять и потерять все, еще и в преддверии чего-то грандиозного. Ты не задумывалась, что они прячутся в этих репетициях, в то время как ты сидишь здесь и обвиняешь Туомаса. — В чем? — на автопилоте отозвалась я. — В том, что посмел тебя бросить, в том, что оставил тебе ворох неразрешенных проблем, сына-подростка, которому так нужен отец, и вообще в том, что никогда не любил тебя по-настоящему! Так вот, дочка, прекрати разговаривать сама с собой, он тебя уже не услышит, и прекрати размазывать по лицу тушь! Всем вам есть, за что ненавидеть друг друга, придет время, когда вы поймете, как глубоко заблуждались.        Кирсти чеканила слова, а я слышала звон, от которого хотелось закрыть уши, зажмуриться и бежать прочь из этого дома. Прочь, не разбирая дороги, пугая прохожих безумным видом, бежать на то шоссе, где на деревьях висят траурные венки, бежать, падать на колени и кричать в дождь: «Как ты посмел?! Как посмел меня оставить?!».

***

       Время шло. Как-то незаметно пролетела осень, смешавшись с запахом пропахших дымом листьев, первым льдом, покрывшим наше озеро, криком птиц, улетающих в небеса, чтобы пережить зиму или не вернуться, да, пожалуй, пламенем костра, который мы с Теро по привычке разжигали вечерами.        Туомас научил меня любить пламя и словно бы вскользь привил эту любовь сыну. Огонь сжигал все плохое и разгонял ночные тени, что спускались на мир. Красноватые блики переливались всеми оттенками багряного, отражаясь от водной глади, согревая и даря надежду на живительную силу стихии.  — Мама, а листьям не страшно гореть? — тихонько спросил Теро, всматриваясь в пламя. Я сидела рядом, стараясь ни о чем не думать, наша собака носилась за какой-то ночной живностью, разговаривать не хотелось. — Нет, сынок, не страшно, они уже умерли, мертвые не чувствуют боли.        Теро вздохнул и опустил глаза. Дрова потрескивали, дым от сосновых веток щекотал ноздри, на небе собирались темно-серые тучи. — Значит, папе тоже было не страшно умирать?        Я промолчала. Да и что можно сказать, если не знаешь ответа. С самого детства я ненавидела эту фразу, считая, что взрослые таким образом расписываются в собственной несостоятельности, но некоторые вещи действительно приходят с опытом, с пережитым, просто с циничностью и холодностью, которая рано или поздно становится чертой характера каждого: «Вырастешь — поймешь!».        Понимала ли я сама хоть что-то из произошедшего? Понимала…. Листья, скручиваясь, догорали в пламени, пахло сыростью, звезды спрятались за тучами, на мир опускалась ночь. Я считала дни до концерта и вспоминала…. Честно? Лучше бы они бросили мне это в лицо, чем шептаться по углам, но, что сделано, то сделано. Наверное, пришла моя очередь взглянуть правде в глаза и понять, ради чего стоит жить.        Я шла к студии с твердым намерением отменить концерт. Еще этой пляски на костях нам не хватало! Я мнила себя женой Холопайнена, а это значило, что я могла распоряжаться оставшимся наследием как заблагорассудится. Из-за двери доносились отголоски ссоры. Ребята как обычно переругивались, не сойдясь во мнениях насчет чего-то, но в этот раз не было никого, кто бы успокоил их мановением руки. Мне было до слез смешно за всем этим наблюдать, мне казалась кощунственной сама мысль о «показательных похоронах», и я плевать хотела на их воссоединение!        Я подошла к дверям, дожидаясь завершения песни. Эмппу тренькнул струнами и закашлялся, беднягу мучила ангина.  — Может, Йоханна права, отменим концерт? — наивно спросил он.  — Что значит «отменим»? — переспросил Тони, тоже пожелавший принять участие в репетиции. — Слушайте, кто она такая, чтобы решать? — недовольно буркнула Анетт, - Вы, конечно, можете сказать, что наше дело маленькое, но, по-моему, это не ее дело, что и зачем мы решили сыграть! — Ну, ты палку-то не перегибай! Она, все-таки, жена Туомаса, — это Юкка, единственный, кто хоть как-то со мной разговаривал. — Да, как же! Если бы не она, он сейчас стоял бы рядом, допивал десятую чашку кофе и ругал меня, что я не попадаю в ноты! — визгливо заявила Анетт. — Она тут при чем? — не отрываясь от распевки, вставила Тарья.        Я, определенно, чувствовала себя чужой на этом «празднике жизни», но что-то не давало мне открыть дверь и ворваться в их уютный мирок. — А пусть Тони тебе расскажет! И ты, может, прекратишь вечно защищать Йоханну!        Эта реплика заставила меня насторожиться: Тарья меня защищала? Что-то новенькое. — Да нечего рассказывать, — словно отнекиваясь, буркнул мой кум, — Мне Туомас звонил перед самым рейсом. Нехороший вышел разговор.        Марко ударил по струнам, прерывая репетицию, что-то звякнуло, падая на пол. — Какая теперь разница, кто виноват? Что вы как сплетники? — Нет уж, пусть расскажет, пока она не явилась сюда со своими правами! — Анетт! — А что сразу «Анетт»? Пусть Тони расскажет, из-за кого мы оказались в этом дерьме! — Мы? — иронично спросила Флор, но ее, кажется, даже никто не услышал. — Ну, мне звонил Туомас. Жаловался, что поругался с Йоханной, что она выдумала себе какую-то ерунду, приревновала его к Анетт, что ли, в общем, я особо не вникал. Туомас говорил, что устал, что хочет покоя, уехать куда-то подальше от всех, от всего, далеко. Ему хотелось разобраться во всем, найти ответы на какие-то свои вопросы, вы же знаете какой Туомас…. Каким он был.        Я слушала этот рассказ, с трудом сдерживая слезы, с трудом сдерживаясь, чтобы не влететь в комнату и не вышвырнуть их вон. — Подождите, а Йоханна-то здесь в чем виновата? — это уже Тарья. — Можно подумать, ты никогда с женой не ругался или она тебе истерики не устраивала? — продолжил за нее Марко, - Ах, ну да, у вас же мужская группа. — А в том, что сразу после разговора с Туомасом Тони позвонила Кирсти, сообщила, что не может дозвониться до него. Ну, вы помните, когда Йоханна попала в аварию! — выпалила Анетт. — Все равно я ничего не понимаю…. — Флор, включи мозги! Туомас поругался с Йоханной, она ехала к нему в аэропорт, там отменили все рейсы, задержали или черт их еще знает, этих швейцарцев! Тут ему звонит Кирсти и говорит, что Йоханна попала в аварию, что он делает? Он нанимает чартерный рейс и мчится домой! И все из-за нее, понимаете? Из-за Йоханны!        Дверь с грохотом отлетела к стене, впуская в студию меня. — Единственное, что мы поняли, Анетт, так это то, что Туомас, уволив тебя, сделал правильный выбор, — припечатал Марко. — Это почему же? — Потому что, несмотря на все свои недостатки, он не привык окружать себя дураками, — отрезала Тарья, подходя ко мне, — Пойдем, Йоханна. — Все по местам, немедленно! Окрик Марко — это последнее, что я запомнила перед уходом.