— Ты бы мог свести с ума дьявола

Она касается тонкими пальцами его гладкой кожи и чувствует, как ее охватывает озноб. Он, мальчик, выкованный из стали, прошедший сквозь пламя адово, холоден, как ночи на умирающей Аляске. Изабель, разгоряченная и счастливая, целует его покусанные губы, проводит по ним кончиком языка и вспоминает: когда-то он не позволял ей этого. От Джонатана пахнет океаном, ночным небом и мятой. Изабель ненавидит мяту. Ее мальчик — льдина и дикий зверь. Если он берет, то без остатка; если впускает в свою жизнь, то клянется не отпускать. Ему нравится тонкий, певучий голосок его куколки-Изабель: особенно когда она, впиваясь ногтями в его жилистую спину, выкрикивает имя, принадлежащее ему. Она нежно проводит ладонью по его спине, считает количество выпирающих позвонков. — Ты бы мог свести с ума дьявола, — шепчет она, пока Джонатан оставляет кроткие поцелуи на ее, черт побери, таких острых ключицах. Его руки — руки охотника. Они грубы и шершавы, покрыты шрамами и мозолями. Да только касается он Изабель столь нежно, столь ласково, что ей хочется выть. Она в очередной раз тянется к его губам — таким родным, знакомым до боли в сердце От него пахнет солью океанских вод, небом и жвачкой с мятным вкусом. Изабель ненавидит мяту. Но, когда он в очередной раз прижимается к ее груди и, низко рыча, наматывает ее мягкие, волнистые волосы на кулак, она понимает, что лучшего и желать не может. — Ты тоже, — отвечает он, и она думает: уже