***
Бёль была смышленым ребёнком, да и вообще в двенадцать лет уже не ходят за незнакомцами, предлагающими конфеты. Поэтому её пришлось на самом деле украсть, а не заманить. Хорошее обращение и увлекательные закулисья «Пятницы» за пару дней успокоили девочку, которой объяснили, что её прячут ради её же безопасности, потому что её старший брат вляпался в неприятности. В это она поверила без труда, потому что знала, что Ханбин – хулиган. Какой именно и как он хулиганит, Бёль не совсем понимала, но то, что он «плохой парень», где «плохой» равнялось «крутому» жило в её сознании безусловно. Всё время пребывания в заточении, она больше волновалась о нём, чем о себе, ждала новостей о брате и возвращения домой. Впрочем, отсутствие надобности ходить в школу было отличным бонусом. Её вернули на Рождество, за несколько часов до того, как на ужин должен был прилететь их с Биаем отец. Сдерживая свои истинные эмоции, тревоги и ужасное волнение за сестру, чтобы не напугать её, Ханбин обнял Бёль в прихожей, подняв и закружив. Они минут пять не могли отойти друг от друга, улыбаясь, убеждаясь, что видят друг друга, продолжая обниматься. Наконец, Бёль первая, с деловым видом, поправив косички, перехваченные оранжевыми резинками, выдала: - Хорошо, что с тобой всё в порядке. Ты разобрался с теми, из-за кого меня пришлось прятать? - Разобрался? – Ханбин почти растерялся, но вовремя сообразил, что сестре выдали какую-то интересную версию происходящего. – Да, со мной всё хорошо, а… тебе сказали, почему тебя спрятали, да? - Потому что ты во что-то вляпался, - пожала она плечами, гордая от причастности к какому-то «тёмному» делу. - Да, так вышло, прости. С тобой хорошо обращались, правда? – натужно улыбнулся он. - Всё было классно, не волнуйся. Несколько красивых девушек со странными именами учили меня играть на каягыме*, я выучила две коротких песенки. Эти девушки – твои бывшие? – Ханбин, не представляя, о ком идёт речь, мог только невнятно покивать, поправив: - Нет, подруги. - Мне кажется, они проститутки, - заметила девочка. - Бёль! – ахнул Биай. – Что за слова? – Сестра потупилась, поняв, что немного забылась. Это же наивный старший брат, он думает, что она хорошая девочка и не знает, что она в школе жуёт жвачку на уроках, а иногда только делает вид, что занимается домашним заданием, в то время как переписывается с подружками в телефоне. И словечки она давно грубые имеет в лексиконе. А как весело было с этими накрашенными дамами! Они разрешали ей покрывать лаком ногти, мерить их туфли, клеить накладные ресницы. Некоторые из них знали в совершенстве иностранные языки, свободно на них говорили. Вот бы тоже научиться! – И вообще, - прощающе ухмыльнулся Ханбин, - ты что, подумала, что проститутки могут быть моими бывшими? - Ой, с какими ты только не гулял, - закатила глаза Бёль. Брат усердно прятал от неё свою распутную жизнь, но всё же маленькая сестрёнка не стационарный аппарат, который можно задвинуть в сторону от событий. Какими-то урывками, возвращаясь из школы, выглядывая из окна, прибегая пару раз в университет к Ханбину, она всё равно что-то видела и узнавала. Делая вид королевского одолжения, она заявила: - Не бойся, папе я ничего говорить не буду. Он ещё не прилетел? - Нет, но скоро будет. Иди, переодевайся, и будем готовиться к Рождеству! – Успокоенный, наконец-то сумевший без нервов сделать вдох и выдох, Биай проводил Бёль глазами в её комнату, и пошёл в свою спальню, где застал Хёну, собирающую свои немногочисленные вещи, мелочи, которые оказались тут, пока она временно проживала у него, в качестве поддержки: дезодорант, сменное бельё, кружевную сорочку, бижутерию, выходное платье и колготки. Зубную щётку она вытащила из стаканчика сразу, как только раздался звонок в домофон, рывком метнувшись в ванную. – Ты что делаешь? – нахмурился он. - Собираюсь домой, - не оборачиваясь, не прекращала она своего занятия. – Сегодня Рождество, семейный праздник. - Вот именно, сейчас приедет отец и… - Хёна распрямилась, отвлекшись от сумки. Посмотрела сосредоточенно в глаза Ханбину, пытаясь не выпустить из кулака волю. - И я знаю, что ты не знакомишь его со своими любовницами, не любишь, чтобы он знал что-то о твоей жизни. И я не буду мелькать перед глазами Бёль, чтобы у ребенка не было примера распутной женщины. Я поеду к родителям, если что-то понадобится – звони. – Пока Биай, соображая что-то, вперивал руки в бока, стоя у двери, Хёна закончила сборы и, закинув ремешок на плечо, уже одетая, подошла к нему, звякнув тонкими браслетами, намекая на освобождение пути. Слегка нанеся на лицо косметику, в светло-кремовом джемпере и узких джинсах, она была очень красива. Эффектнее в университете девчонок найти было можно, а вот прекраснее в естественном стиле вряд ли. Не отходивший от двери парень явственно вспомнил, как захотел когда-то покорить её, затащить в постель, и для этого соблазнил, использовав все свои коронные штучки, сработавшие так хорошо, что соблазн держался до сих пор. – Ужин я приготовила, мясо разогреете, если остынет к приезду отца. Ханбин не сдвинулся ни на миллиметр. Они столкнулись взглядами и давили ими, один на другого. Недовольно раздув ноздри, парень прислонился спиной к двери, захлопнув её. Теперь руки скрестились на груди. - Распутная женщина, скидывай свою сумку и наряжайся к ужину, праздник, всё-таки. - Семейный, - напомнила ещё раз Хёна. – Я не хочу униженно себя чувствовать при твоём отце, читать в его взгляде: «Зачем она здесь? Для чего ты её притащил сюда?». - Вздохнув, Ханбин потёр веки, подвигал челюстью, будто перемалывал слова. Они цеплялись за зубы, не желая вырываться, слишком непривычными были, не свойственными ему. - Я купил подарок, и хотел вручить тебе его сегодня. – Он потянул сумку с плеча Хёны, и после её кроткого сопротивления всё-таки стащил прочь, бросив на кровать. – Это кольцо. Я представлю тебя отцу, как невесту, а не любовницу. – Хёна округлила глаза, руки её безвольно упали. – Пошли знакомиться с Бёль. Уверен, ты ей понравишься.***
Хосок продолжительное время стоял перед дверью домой, сначала не доставая ключи, а потом достав, и не вставляя в замочную скважину. Он готовился морально к упрёкам Ханы, которые будут вполне заслуженными. Но разве мог он иначе? Понимая бессмысленность предметного задабривания, на этот раз он был без подарков и цветов. Жене не хватало именно его, чем же он заменит своё присутствие? Настроившись, Хоуп нарисовал на лице улыбку, приосанился, и, открыв дверь, перешагнул порог. В зале горел свет, слышались звуки какого-то фильма. Хосок тихонько дошёл до туда и выглянул из-за угла. Хана сидела на диване, поджав под себя ноги, в халате, причесанная, но бледная, с покрасневшим носом. Вид у неё был блёклый, больной простудой. Молодой человек обеспокоенно поспешил присесть рядом, беря девушку за руки. В одной из них лежал пульт, который пришлось отложить в сторону. - Хана, милая, с тобой всё хорошо? – Пошмыгав носом, она кивнула, забирая одну ладонь обратно, чтобы протереть влажные глаза. – Ты что, плакала? - Я смотрю очень грустное кино, - указала она на экран. Хоуп быстро покосился в ту сторону и обнаружил идущего «Гринча, похитителя Рождества». Да, печальнее некуда. Вздохнув, он обнял Хану и прижал к себе, прислонив её голову к своей груди. Словно прорванная плотина, она зарыдала в его пуловер. Погладив её по волосам, Хосок попытался отделаться от мук совести, но ничего не вышло. Он был виноват в её состоянии, это он заставлял её плакать. - Прости, Хана, серьёзно, прости, я знаю, что должен был быть с тобой на Новый год, но не вышло. - Что извиняться? – справляясь со слезами, отстранилась она, такая юная, скромная, очень простая. В её лице не было никакого подтекста, никакой злобы, в этом была вся Хана – всё наружу, мысли, эмоции. Не очень разнообразные, но честные и добрые. В ней была обида, в ней родилось непонимание. Она пыталась сдерживать слова, что у неё чаще получалось, но не потому, что у неё был сильный характер, а потому, что она считала себя не умеющей красиво изъясняться. Рядом с ярким и говорливым супругом девушку регулярно сковывало смущение, осознание собственной мелкости, того, что она была избранна на эту роль незаслуженно. Хосок вспоминал, как отучал обращаться к нему на «вы», и осознавал, что часть этой пропасти между ними до сих пор не устранена. И дело не только в том, что Хану пугают его деньги, но и в том, что он не открывается ей полностью, не доверяет своих золотых секретов. – Зачем говорить «прости», - продолжила жена, достав из кармашка халата платок и вытерев лицо, - если продолжаешь поступать так же, как и раньше? - Хана… - Хоуп замолчал. Что говорить? Она права. Он только и может, что извиняться, но изменить образ жизни он не в состоянии. Подарки не радуют, извинения не работают, исполнить желание жены и быть с нею рядом всегда он не в состоянии. Замкнутый круг, что делать? – Папа звонил? - Да… да, - уцепилась за отвлеченную беседу и Хана, понимая, что иначе они поругаются. Ей не хотелось этого, ей хотелось успокоиться, что получалось с трудом. – Я сказала, что это наш первый Новый год вместе, мы хотим быть вдвоём, и он не стал настаивать… - к последним словам её голос опять задрожал и она принялась хныкать. Хоуп забрал у неё платок и сам вытер её глаза и щёки. - Ну, всё, всё. Я вернулся. Теперь мы вместе. Улыбнись, солнышко, пожалуйста. - Я не могу! – жалобно простонала Хана, однако с удовольствием вернувшись обратно в объятия мужа. - Понимаю. Я не буду больше произносить пустых извинений, но я знаю, что должен был быть с тобой, милая… - Дело ведь не в том, что ты должен, - подняла она на него глаза с мокрыми ресницами. – Хотел ли ты быть со мной в эти дни, Хосок? - Будда, что за вопрос? Само собой, я хотел, - заверил он, но в то же время подумал, что в Китае было здорово. Он был в нескольких метрах от Черити Лавишес, ещё немного – надрал бы ей задницу. Отличная заваруха была на крыше! А чего стоили напряженные часы, проведенные бок о бок с врагом, который теперь стал одним из них! Хоуп не мог сказать, что жизнь золотого – это только долг. Ему это всё нравилось: разъезды, опасность, риск, нападения, драки. Он не мог бы жить без подобных авантюр во имя добра, это делало его судьбу насыщенной и что-то стоящей. Но это не значило, что ему не хотелось быть с Ханой. С тем же удовольствием он бы провёл те дни и с ней, но не порваться же ему? Те дела были важны, они наконец-то спасли Элию, девушку, которая погибла бы без их участия. А дома не было ничего срочного. Он выбрал правильно, он всё сделал правильно. Хоуп прислушался к звукам квартиры. – А твои родители? Они приезжали? - Нет, - успокоилась Хана, сложив платок и убрав в карман. – Они хотели, но я сказала то же самое, что твоему папе. Иначе мама бы начала говорить плохое о тебе и нашем браке, что я зря вышла замуж, что все богачи – негодяи. А то ещё и позвонила бы твоим родителям. Нам же это было не нужно? - Конечно, спасибо, что подумала об этом. Так… с кем ты отмечала Новый год? – поинтересовался легкомысленно Хоуп. Хана опустила глаза, промолчав. – Нет, правда, если ты приглашала подруг, я же не имею ничего против. - Ты же знаешь, из-за того, что я слишком прилежно училась, подруг у меня не завелось. Есть школьные, но они не смогли бы приехать. Намджун звал праздновать с ним, с Юнги и Джинни, их родителями, но я не пошла. – Пронзённый очередным приступом раскаяния, Хосок нахмурил брови. - Ты была совершенно одна эти дни? - Да. – Он откинул голову на спинку, закрыв глаза. Да, ему-то в Китае скучать было некогда, а вот Хана тосковала в одиночестве, без кого-либо рядом, не зная, чем и для чего занимается её непутёвый, безрассудный супруг. - И всё-таки, прости меня, Хана. Я тебя недостоин. - Не говори так. - Хана, я хочу, чтобы ты знала: я совершаю хорошие дела, это действительно важно, то, что я делаю. Я распоряжаюсь финансами, достающимися мне от отца, не совсем так, как он думает. Да, у меня есть очень дорогие вещи, для видимости, но на самом деле… большую часть своих средств я трачу на благотворительность. Я помогаю людям. Папа никогда не одобрил бы этого, он считает, что каждый человек должен помогать себе сам, и кормить тех, кто не прокормит себя сам – глупость, поэтому я скрываю от него всё, что делаю. Я помогаю не только деньгами, есть ещё ситуации… - Хоуп запнулся, но вспомнил, что жена не тот человек, от которого скроешь шрамы и ранения, она всегда видела, когда он возвращался из бойни. – Приходится сражаться, Хана, с оружием в руках. Мы спасаем людей. В этот раз мы спасли девушку, чуть моложе тебя. Она бы погибла, если бы мы не вмешались. Супруга продолжительно промолчала, переваривая. Ей хотелось поддерживать Хосока во всём, быть терпеливой, умной и понимающей, но эмоции и чувства, самые земные, самые женские не могли угаснуть, они хотели чего-то для себя. - Я пытаюсь понять это, Хосок, - прошептала Хана. – Но из головы не идёт то, что ты предпочитаешь это всё мне. - Да нет же! Пойми, то ситуации, не требующие отлагательств. Если бы ты была в опасности, я бы никогда не отлучился! Мы помогаем слабым и беззащитным. - Я слабая и беззащитная, Хосок, - посмотрела она ему в глаза. – Я, правда, хочу смириться с тем, что у тебя есть очень, очень, очень важные дела. Но не получается. Что я могу сделать? Мне обидно, мне плохо, мне кажется, что мама была бы права, если бы сказала, что мы зря поженились… - Сказав это, Хана сама испугалась и, спрятав лицо в ладонях, принялась душить слёзы, вновь попросившиеся на глаза. Хосок, недовольный самим собой, поднялся и отошёл к окну. Тут уже обычными объятиями не поможешь. Хана усомнилась в том, что их брак способен сделать их счастливыми, а он, как золотой, да и как настоящий мужчина, обязан был сделать счастливой в первую очередь свою женщину, а там уж заниматься хоть убийством злодеев, хоть вычисткой канализации. Так никуда не пойдёт. Да, когда они женились, полгода назад, он не совсем был уверен в том, что любит Хану, он знал, что так надо поступить, потому что обесчестил её, и он знал, что она замечательная, добрая девушка, заслуживающая заботы и хорошего парня, которым он себя без сомнений считал. Он сказал себе, что полюбит её, и было множество моментов, когда он испытывал любовь к ней. Не выдуманную, не постановочную, а искреннюю и горячую. Когда он смотрел на неё с утра, когда она стыдливо готовила завтраки в медовый месяц, когда краснела от его откровенности в постели, когда смеялась от игривых догонялок по квартире. Она стала ему дорогой и обязательной. Хоуп испытывал ревность, едва задумываясь о том, что кто-то другой тронет Хану. Она была его первой и единственной девственницей, и ощущение ответственности шло в ногу с дичайшим чувством собственничества. Хана принадлежала ему, но за эти полгода они редко подолгу были вместе, и именно это не давало им стать родными друг другу, близкими до конца. Между ними оставалась стена, и как её преодолеть Хосок не знал. Раньше он мог бы посоветоваться с Нури, но та вышла замуж и умотала неизвестно куда. «Хватит, я взрослый мужик, я могу и без советов разобраться в собственной личной жизни». Он подошёл к жене, подхватил её на руки, подняв с дивана, чем немало ошарашил. Хана ухватилась за его шею, чтобы не упасть, не понимая, что происходит. - Когда разговор заходит в тупик, надо решать вопрос радикально, - сообщил Хосок, быстро дойдя до спальни, включив локтем свет и кладя супругу на кровать, забираясь сверху. – Как муж и жена. - Хосок, - пристыжено запахнула халат на груди поплотнее Хана, - я не знала, что ты сегодня вернёшься… - И что? – выпрямился он над ней на руках. - Можно… я в душ сначала схожу? Я не была в душе сегодня. - Будда, что ещё? Ноги не побрила? – Пренебрежительно цокнув языком, Хоуп сказал: - Мне всё равно на это. - А мне нет, - поалевшая, Хана уперлась ладонью в него, чтобы он не продолжал. Она до сих пор не научилась обсуждать с мужем тонкостей быта, не умела сказать о каких-то своих нуждах или нормальных природных проявлениях. Признание в том, что хочет помыться – настоящий подвиг для неё, а уж о небритых ногах она бы никогда вслух не произнесла. Слово «месячные» тоже давалось ей трудно перед лицом молодого человека, поэтому Хосок привык сам следить за календарём, чтобы не заставлять жену конфузиться, намекая на обстоятельства. – И вообще, - запыхтела Хана, пытаясь быть суровой, - что у тебя сразу всё через постель решается? - Ну… словесные конструкции – женский метод, я как-то больше по части практики, - улыбнулся он. - Не прибедняйся, ты и фразами хорошо жонглируешь. - Я на все руки мастер, стоит признать, с мужем тебе повезло. – Желая что-то возразить, Хана не устояла перед очарованием своего бесстыжего разгильдяя, и убрала руку, позволив ему опуститься и поцеловать её легко в губы. - Хосок, мне недостаточно только… - Секса? – понял её он, и, поцеловав ещё раз, завалился рядом, заняв соседнюю подушку. – Я понимаю, милая. Я не собираюсь никуда больше до конца месяца, у нас будет время на всё. - Ты так уже говорил, а потом раздавался звонок, и твой и след простыл. - Не всё зависит от меня. Я говорю правду, что до конца января у меня нет никаких планов, кроме как быть с тобой. – Хана на это только устало вздохнула. – Я не понял, и чего мы ждём? Ты хотела в душ, давай-ка! А потом одевайся, и поедем гулять по Каннаму. Там неимоверно красиво! Снег, огни, витрины в гирляндах. Поднимайся, поднимайся! - Эй, не сталкивай меня с кровати! – засмеялась она. - А ты не тяни, всю зиму пропустишь. Ты умеешь кататься на коньках? - Умею. - Отлично, поедем кататься на коньках. - Но мы не ужинали! - Потом заедем в ресторан. - Не слишком насыщенная программа на сегодня? – встала Хана, развязывая пояс халата. - Нам нужно нагнать, дальше будет немного полегче. – Видя, что ему удалось поднять настроение жены, и она стала улыбаться, Хосок почувствовал облегчение. Дотянувшись до её руки, он ещё раз привлёк её к себе и поцеловал в губы уже серьёзнее, горячо и продолжительно. – Ну, признай, мы же не зря поженились? - Не зря, - забывая о своём пятидневном слёзном запое, шепнула Хана и добавила, прежде чем уйти в ванную: - Я постараюсь быть сильнее, любимый. Я буду сильной, чтобы научиться терпению. - В ближайшие недели тебе силы потребуются только для одного… да и терпеть придётся разве что меня, - подмигнул Хосок и отпустил жену. Новый год начался с успехов на воинском поприще, следовало развить эти успехи и на другие сферы жизни. Этой же ночью, побывав во всех интересных местах столицы, намёрзшиеся, накатавшиеся не только на коньках, но и с ледяной горки, Хоуп с Ханой вернулись домой далеко заполночь и занялись любовью. И Хосок убедился, что всё-таки способен сделать свою жену счастливой.***
Пять лет назад Тэяна посадили в тюрьму, отобрав у него притон под названием «Дыра». Бобби стоял перед тем же зданием и не узнавал его. Клуб «Пятница», роскошный и легальный, не имел ничего общего с нарко-борделем, прячущим подпольное казино, которое курировал его старший брат. Вдоль стены не стояли дешевые шлюхи, тротуар был чист, в переулок не юркали подозрительные типчики, никаких драк и пьяниц. На стоянку заезжают автомобили класса люкс, оттуда выходят олигархи, политики, артисты, банкиры. Кто-то со спутницами, кто-то в поиске таковой. Тэян успел отмотать три с лишним года, и благодаря связям и заступничеству Джиёна ему скостили срок, выпустили раньше. Теперь он не был независимым криминальным авторитетом, сам стал драконом и работал на Сингапур. Теперь Чживон пришёл сюда не как почётный гость, а как подозрительный новичок, с которым пока никто считаться не собирался. Ёндже и Ёнгук подвезли его, проводили в холл, вручили заботам охраны клуба и уехали, договорившись, что заедут за ним завтра, чтобы улетать в Нью-Йорк. Мог ли Чживон когда-либо думать, что свяжется с предателями собственного брата? И что эти люди на деле окажутся вроде как праведниками, боровшимися с преступниками. Он знал, что теперь директором заведения был Серин, бывший личный телохранитель Тэяна, к которому ушла после суда девушка Тэяна Сэй. Он встретил её возле лифта, с наметившимся животом, свидетельствующим о скором пополнении. Так и чесалось бросить оскорбление, напомнить, кем она была, кого предала, просто обозвать шлюхой – уже бы стало легче, но Бобби сдержался, сжав кулаки. Она наверняка его вспомнила и узнала, но только поздоровалась натянутым кивком. Что дадут склоки и вымещение злости? Утёс богов научил Эвра одному: проигравший всегда виноват сам, и плакаться бессмысленно, а уж тем более винить победителей. Тэян сам испортил свою судьбу, заигрался, полез туда, куда не надо было, не рассчитал силы, много чего ещё, но всё-таки сам. И перед Драконом он теперь пресмыкается сам. Бобби выбрал этот путь, потому что увидел для себя возможность свободно дышать и уважать самого себя. Представившиеся Суёпом и Эпсилоном золотые в неизменных черных кожаных штанах проводили его до третьего этажа, указав на комнату, где его ожидала Дохи, после чего якобы ушли, но их незримое присутствие неподалёку не могло не ощущаться опытным наёмником. Они ещё долго не будут сводить с него глаз, оценивая каждый поступок, каждое слово, каждый шаг, каждый жест, и это логично. Пока они шли по коридору, им попались две девушки, откровенно одетые, с манящими взглядами. Одна из них бросила Бобби, что он красавчик, но он даже не обернулся. Открыв дверь небольшого, типового гостиничного номера, Чживон увидел своего Хомячка, и забыл обо всех тревогах, что пришлось пережить с момента их последнего расставания. - Бобби! – радостно крикнула она и, соскочив с кровати, прыгнула ему навстречу. Поймав её, Чживон поцеловал девушку и не отпускал, пока она не начала отбиваться, хихикая ему в губы. – Ну, ладно тебе, рассказывай, что там случилось? Я тут вся как на иголках. Вы спасли ту волшебную Элию? - Да, они вернули её себе, повезли куда-то в особо секретное укрытие. - Хорошо, я рада, что с ней всё нормально, хоть я её и не знала, - Дохи села обратно на кровать. Чживон повесил куртку на вешалку и присоединился к студентке, которая, как он, скоро будет отчислена за отсутствие на лекциях, да и вообще в университете. – Ты сам как? - Рядом с тобой я могу быть только замечательно, ты ещё спрашиваешь? - Я по поводу твоих отношений с этими ребятами, у них ещё остались к тебе претензии? - Ну… - Бобби прищурился и, дождавшись, когда Дохи пихнёт его в бок, не выдержав паузы, сказал: - Теперь я могу вполне искренне называть их своими товарищами, потому что вступил в их ряды. Они меня приняли. - Куда? – удивилась Дохи. - Я забыл у них спросить, могу ли я тебе рассказывать? – почесал затылок Бобби. - Эй! – толкнула его снова девушка, требовательно затыкав пальцем в здоровое плечо. – Мне вот это вообще не нравится, мне хватило, что ты оказался бандюганом, куда ты опять свою задницу суёшь для ловли приключений? - Давай я схожу в бар за шоколадкой? – Дохи замерла. - Зачем? - Отвлечь твоё внимание. - Чживон! – выставила она локти в стороны, упрямо уставившись на молодого человека. – Рассказывай. - Слушай, ну неужели ты считаешь этих пацанов плохими? Скажи сама, они похожи на преступников? - Ви – точно нет, хотя он мутный. Может, он наркотиками торгует? - А Хоуп тебе чем не нравится? - Хоуп? С Хоупом всё в порядке, он крутой, он тебе жопу тогда за Джинни надрал. - Ты на чьей стороне вообще? – приподнял бровь Чживон. - На стороне справедливости, если бы он тебе мозги не отшиб, может, ты бы никогда не понял, как меня любишь? – улыбнулась Дохи, поцеловав его в щёку. – Конечно, я на твоей стороне, дурище, на чьей же ещё? - Тогда просто расслабься, и доверься мне, ладно? – Девушка вспомнила ночь в Шаньси, когда её схватили какие-то мужчины, куда-то поволокли, она кричала, сопротивлялась и звала на помощь, они пытались раздеть её на глазах у Бобби и той одновременно красивой и страшной женщины, но Бобби спас её. Невероятным усилием он оборвал наручники, рискуя быть пристреленным, он разметал всех и испугал даже ту грозную Черити, которая предпочла прыгнуть в окно, но не связываться с наёмником. Может ли после такого Дохи не довериться ему? Она знала, что он вытащит её отовсюду, он сделает для неё всё, как и она для него. - Ладно, - сказала она, обняв его. Чживон завалился на спину, утянув её за собой. Они целовались, лёжа поперёк кровати, медленно, неспешно, наконец-то зная, что у них есть завтра, и послезавтра, и теперь можно проникаться друг другом, изучать друг друга, осознавать обоюдную принадлежность и связь. - Мы с тобой полетим в Нью-Йорк, - вспомнил о важном Бобби. – Ты же не против? - Вместе же? Тогда не против, - проводя рукой по тёмной водолазке парня, ответила Дохи. – А зачем? - А чёрт его знает! Подальше от одних неприятностей, поближе к другим. - А, ну это нормально, - захихикала девушка. Убедившись, что сообщил всё необходимое, бывший наёмник и новый золотой переключился целиком на свою возлюбленную, принявшись всё теснее и смелее обнимать её, забираться под её кофту и хлопковую майку, дотрагиваться пальцами до мягкой и округлой плоти, которая так давно манила его и возбуждала. Он был уже близок к тому моменту, когда перестают думать о происходящем, наслаждаясь и входя в исступление от грядущего удовольствия, но вдруг вспомнил о своей руке и остановился. Резкий ступор не остался не замеченным Дохи. Бобби навис над ней, отведя глаза. – Что такое? – Бобби молча сел, потерев в задумчивости подбородок. Как показать ей искореженную часть тела? А если её стошнит? – Чживон? – позвала его Дохи, выводя из задумчивости. Меж её бровей легла глубокая складка. – Ты не хочешь меня, да? Если ты проникся мной, как человеком, потому что со мной весело, и я такая, ну, офигенная, лучше скажи сейчас, я внешне тебя не привлекаю всё равно, да? – быстро и отважно протараторила девушка, но внутри у неё всё задрожало. Только видимая безмятежность сохранялась, показывая всему этому миру, что ничего страшного не происходит, и она привыкла к подобному. Но в груди сердце сжалось до боли. - Хомячок, как тебе это только пришло на ум? – Увидев её раскалённые страхом отверженности глаза, Бобби не стал ждать, когда она опять пихнёт его, чтобы продолжал. «Была не была!» - махнул парень на всё и, взявшись за края водолазки, сорвал её с себя через голову, обнажившись по пояс. – Вот чего я не хотел, - повернулся он к ней окаменевшей рукой, - я не хотел, чтобы ты видела это. Дохи уставилась на грубые и неровные бугры, гибрид крокодильей кожи и морской гальки. Сухие и местами сморщенные участки кожи имели на большей части поверхности телесный цвет, но где-то розовели, как натянутые ожоги, где-то темнели коричневым, как у мертвецов, где-то белели, как от проступившей кости. Сонм изгибов, образованных подпокровными наростами, только издали мог выглядеть рельефной мускулатурой, вблизи это было неприятное зрелище. Теперь страх перекочевал в глаза Бобби, ожидающего, что скажет на это Дохи, как отреагирует? - Можно… коснуться? – спросила она. Парень кивнул, наблюдая, как ложится её ладошка и осторожно ощупывает руку. - Отвратно? - Нет, - покачала головой Дохи. – Тебе не больно? Это не болит? - Нет, напротив, слабо что-либо чувствует. Ты же видела, даже пуля отскочила. – Девушка не требовала никаких объяснений, но он всё равно сказал: - Другого выхода не было, либо остаться без руки, либо с такой рукой. - Это не отвратно, - твёрдо изрекла Дохи, подняв взгляд к глазам Бобби. – Мне не противно. - Честно? – робко, шепотом уточнил он. Растрепавшаяся чёлка, чуть неровный прикус, всегда придававший ему особый шарм и узкие, коварные карие очи создали неповторимый портрет невинного мальчишки в теле мощного воина. - Если говорить прямо, то мне по-прежнему увидеть и пощупать твой член страшнее, чем всё вот это, - в своём духе отрубила девушка, высказав то, что её реально волновало. Бобби на секунду опешил, потом улыбнулся и, слегка зарумянившись, накрыл ладонь Дохи своей. - Он выглядит получше руки, отвечаю. – До этого никогда не испытывавший комплексов или стеснения в постели, запросто скидывавший штаны и трахающийся, Чживон почувствовал, как и сам не может вот так взять, и обнажиться при Дохи полностью, смело размахивая тем, чем размахивал полжизни. – А вот руку мне хочется спрятать куда-нибудь. - А мне не хочется, чтобы ты видел мои складки, предлагаешь выключить свет? - Что?! – оскорбился Чживон. – Спрятать от меня твои складки? Да я грежу ими много недель подряд, только попробуй погасить свет, Хомячок, я всё равно врублю его обратно. - Я буду смущаться! - Придётся как-то это перебарывать, поверить мне на слово, что они великолепны, - Бобби наклонился к её уху и произнёс тихо: - Сексуальнее твоей пухлой попки я точно ничего в жизни не видел. - Чживон! – пискнула она и, закрыв лицо руками, сгруппировалась в плотный комок. – Всё, ты меня смутил! Я не могу теперь смотреть тебе в глаза. - Почему? - Потому что ты сказал про неё. - Про кого? – вернул громкость голосу Бобби, отодвинувшись. – Про попку? - Вот опять! Хватит, у меня уже уши от стыда горят! - Да что в этом такого? Мы же произносим слово «задница». - Мы его по-другому произносим, с другим смыслом, - Дохи выглянула между пальцев. – А это слово ты произносишь так, как будто я уже без трусов перед тобой сижу. - Я бы не отказался от этого варианта, правда, мы бы с тобой тогда уже не разговаривали. – Бобби обнял возлюбленную за плечи и прижал к себе всё в той же позе засмущавшейся скульптуры. – Дохи, сладкая моя девочка, не надо передо мной стыдиться, ладно? И уж тем более не стоит стыдиться тебе своей фигуры. Она мне нравится, я хочу её, всю эту мягкую и аппетитную фигурку. Мне не надо плоских животов и упругих, как у геев из качалки, пятых точек, и костлявых ног не надо, и острых коленок с локтями, мне нравятся твои – округлые и приятные, я именно такие хочу. Поэтому, пожалуйста, прими себя такой, какая есть, какую я люблю, договорились? - Я всё равно боюсь раздеваться, - пробурчала Дохи в ладони. - Если ты не готова в целом, то я не собираюсь давить на тебя и принуждать непременно переспать сегодня же. Давай выспимся, завтра полетим в Нью-Йорк, там привыкнем друг к другу сильнее, там перейдём к чему-то большему. - Нет, - девушка плавно опустила руки от лица, - я хочу оставить свою девственность здесь, на родине. Вроде как всё старое и завалявшееся не берут с собой, понимаешь? В Нью-Йорке я хочу быть уже опытной чикой. - Чикой? Ты где этого набралась? - Так говорят латиноамериканцы в фильмах, их полно в Нью-Йорке. - Ох уж эти фильмы! Мне стоит быть осторожнее с мексиканцами? Я уже ревную, – хохотнул Бобби, обводя взором номер. – Знаешь что, эти апартаменты слишком тривиальны для нашей первой ночи. - Эвр поднялся. - Куда ты? - Подожди немного, - двинулся он на выход. - Нет, правда, ты куда? Накинув куртку, чтобы не светить своей уродливой конечностью, Чживон обернулся перед дверью. - Ты точно уверена, что хочешь всё этой ночью? - Я хочу всё с того утра, когда ты поцеловал меня в университете, у всех на виду. И я не вижу смысла больше откладывать, я не испугаюсь, не отступлю. - Хорошо, - ободрившись принял он к сведению и вышел. Сориентировавшись и сделав несколько шагов, он наткнулся на Эпсилона. Так и думал, что бродить без надзора ему пока не дадут. - Что-то ищешь? Проводить? - Я хотел бы поговорить с Серином. Он же тут? – Эпсилон кивнул и указал рукой вперёд. Вскоре они были в строгом кабинете, который тоже ничем не был похож на кабинет Тэяна, когда тот руководил здесь всем. Не стоит туманная завеса от дыма сигарет, не пахнет кисло виски, нет затёртого кожаного дивана. Массивный письменный стол, элегантные кресла для посетителей, серванты с коллекционной выпивкой за спиной Серина. – Можно поговорить с глазу на глаз? – обратился он к нынешнему директору. Серин окинул взглядом Бобби и, отпустив другого золотого, откинулся в своём кресле. - Я тебя слушаю. - Я знаю, что всего несколько часов один из вас… - Это пока ещё не окончательно, - перебил его Серин, - в Нью-Йорке тебе дадут какое-нибудь задание, если справишься, докажешь, что способен быть золотым, то будешь. - Ладно, речь не об этом. Просто… у меня просьба. Это прозвучит нагло, ведь вы сделали одолжение, помиловав меня, но… я хочу попросить кое о чём. – Серин внимал ему, ритмично выстукивая пальцами дробь по столешнице. – Я имею право попросить? - Скажи уже, в чём дело. - Мне не очень легко даётся вежливое обращение к тому, кто предал моего брата, знаешь ли. - Чем я его предал? – не обидевшись, напротив, даже как-то самодовольно расплывшись, полюбопытствовал Серин. – Пока он был моим боссом я его верно сторожил, выполнял его приказы. Да, спал с Сэй за его спиной, потому что мы полюбили друг друга. Я не считаю себя проштрафившимся перед Тэяном. Да, я помог другим людям присвоить его собственность, но не жалею об этом, потому что уже тогда много лет как был золотым, меня принял в них Джувон, которого Тэян приказал убить, но я этого не знал, пока Тэян не попытался обелить себя, подставив исполнителя, хотя сам был заказчиком. - Да, брат погорел на Красной Маске, я слышал об этом человеке, он иммигрировал куда-то, чтобы не попасть в тюрьму. – Серин загадочно приоткрыл рот, словно что-то рвалось с языка, но закрыл его, пожав плечами, как бы говоря: «Никаких комментариев». – В общем, забудем о том, что было, раз я начинаю жизнь по-новому. У вас в гостинице есть что-нибудь вроде президентского номера? - Вип-апартаменты, - кивнул Серин, - для самых богатых клиентов. А что? - Можешь одолжить на ночь? У меня были деньги, но мои счета заблокированы людьми с Утёса, карты вольных братьев принадлежат им. Но я отработаю, как золотой, или как бармен, которым меня хотят устроить, как вам будет удобнее. Могу в долг у друзей занять… - Зачем тебе вип-номер? – Бобби оперся кончиками пальцев о столешницу, разглядывая их с усердием, как самое интригующее шоу. Ему не хотелось делиться этим с кем бы то ни было, но ради Дохи он сделает всё. - У меня там девочка моя… Я хотел бы ей всё красиво преподнести. - Что-то празднуете? – без ехидства уточнил Серин. Чживон вжал голову в плечи. - Ты был сегодня на том собрании под землёй? - Был. – «Он за или против проголосовал?» - подумал Бобби, но не стал спрашивать вслух. - Было сказано, что обо всём надо рассказывать между своими, хоть и без подробностей. Но если сейчас всё решают подробности… - Бывший наёмник заставил себя посмотреть в глаза Серину. – У нас не было ещё ничего с Дохи, мы первый раз, наконец, оказались вместе. У неё никогда ещё не было… ну, парней. Золотой директор «Пятницы» с неменяющейся мимикой впитал в себя информацию. Какое-то время он не двигался. Потом вдруг поднял руку и протянул к телефонной трубке, лежавшей на столе. - Юлл, привет, там не заняли ещё вип-апартаменты? Свободны? Убраны? Тогда к тебе сейчас спустится наш новобранец, Бобби, дай ему ключи. – Серин положил трубку. – Иди вниз, к администраторской стойке. Ключи дадут, до номера проводят. - Спасибо, - попятился Чживон. - Не надо чувствовать себя просителем, - сказал ему мужчина. – У нас в золотых челом бить не надо. Если ты сам понимаешь, что делаешь что-то хорошее, то достаточно одного слова – помогут все. Если же ты сочиняешь какую-то херню, то тебе об этом тоже сразу сообщат. И мне неважно, чей ты брат, и что ты делал раньше, если тебя одобрил Гук, то ты, считай, купил индульгенцию. - Он у вас крутой мужик, да? - Круче только яйца, - хмыкнул Серин, - его собственные. - Понял, - улыбнулся Чживон и, вновь почувствовав себя обновленным, очищенным и каким-то приятным самому себе, двинулся на ресепшен, куда его и послали. Дохи разделась и забралась под льющееся шёлковое покрывало, похожее на гладкую поверхность озера, когда натягивалось. На девушке осталась только хлопковая майка и такие же трусики с изображением пингвинёнка Пороро. Раньше она находила в себе с ним много общего, особенно очки, но после коррекции зрения он остался её кумиром ушедших лет. Стараясь не заработать привычку грызть ногти, Дохи осматривала шикарный номер за шестьсот тысяч вон в сутки. Точной суммы она не знала, но предполагала почти верно. Освещенное боковыми бра пространство пребывало в полумраке, который пока что устраивал девушку, потому что не высвечивал слишком очевидно её широковатого туловища. Воздух был ароматным и свежим, он приятной прохладой скользил по плечам. Дохи приподняла одеяло и заглянула под него, прицениваясь к своим ногам. «Коротковатые, ляжки слишком толстые, но ниже колена ничего, значительно тоньше. А живот? Это не живот, а пузо, майка его так некрасиво обтягивает! Я как кусок свиного сала… Боже, я урод!» - запаниковала девушка, откинувшись на подушку и накрыв себя с головой. Дыша глубже, Дохи напоминала себе, что Чживону это всё нравится, и он выбрал именно её, потому что именно у неё есть все эти пухлые складки и запасы жира на голодный год. Потом она начала жалеть, что сделала эпиляцию одолженными у куртизанок средствами (за два дня ожидания Чживона она уже познакомилась с местными и наладила контакты), потому что гладкие толстые части тела казались ещё некрасивее, потому что были совсем гладкие, как… как какие-то румяные купидоны на европейских полотнах эпохи Возрождения, как чемпионы сумо на ринге. Впрочем, Дохи понятия не имела, бреются ли рикиси** под маваси***. Или с волосами на теле она бы была ещё ужаснее? Вода за стенкой выключилась, и девушка высунулась до носа из-под одеяла. Прямо из душа, обмотавшись на бёдрах полотенцем, к ней вышел Чживон. На некоторое время она забыла о себе, увидев наполовину нагого молодого человека. Его высокий рост, широкие плечи, крепкая грудь и прорисованные мышцы живота не просто отвлекали от искалеченной руки, а заставляли не замечать её. Закинув мокрые волосы назад, зачесав их двумя пятернями вместо расчёски, Бобби взялся за краешек покрывала. - К вам можно? - Только осторожно, - пробубнила Дохи под одеялом, отодвигаясь к самому краю кровати, потом опомнилась, и скинула его с лица, чтобы не мешало говорить. – Ты же знаешь, что делать, да? - Ты же не собираешься не принимать участия? – просиял шутливо Бобби, отчего его глаза превратились в тонкие прорези лукавства. - Я могу впасть в ступор. - С чего это? - Или состояние аффекта, или анафилактический шок. - Последнее вроде бывает от аллергии. У тебя на меня наблюдалась аллергия? – Чживон забрался рядом и, облокотившись на подушку, подложил ладонь под голову, чтобы лежать на боку и разговаривать. - На тебя нет, но я читала где-то, что бывает аллергия на латекс. - Я умею предохраняться без презервативов, значит, эту вероятность вычеркиваем. - А чего это без презервативов? У тебя столько женщин было, где справка о здоровье? - Боже, Хомячок, - засмеявшись, уткнулся на минуту Бобби в подушку и, выровняв дыхание, поднял раскрасневшееся лицо, - после того, как меня прокипятили и пролечили всем, чем только можно, чтобы спасти руку, у меня ещё не было ни одной женщины. Если надо, я позвоню господину Ю, чтобы получить справку, но это займёт время, да и некрасиво будить человека в такой час. - Ладно, убедил. – Чживон нырнул рукой под покрывало, зацепил Дохи и подтащил к себе, привлекая к ещё влажной груди. – Если я буду ржать, – высунула она указательный палец на поверхность, – это нервное. Я уверена, что-нибудь тупое я обязательно сделаю. - Ты меня только не смеши, от смеха всё расслабляется и, знаешь, трудно будет сохранять эрекцию при твоих приколах. Я тоже не хочу опозориться перед тобой. - Может, надо было напиться? – Чживон посмотрел на телефон на прикроватном столике. - Пожалуй, на сегодня я лимит щедрости уже испытывать не буду, давай обойдёмся без шампанского в номер? - Давай попробуем. - Давай попробуем для начала замолчать. - Это трудно. Если ты начнёшь стягивать с меня одеяло, я по-любому разражусь какой-нибудь речью, чтобы оправдать свою неказистость, или чтобы саму себя отвлечь… - Чживон поцеловал Дохи, чтобы прекратить её бесконечную болтовню, обличающую её нервное состояние. Она задрожала в его руках, но чем увереннее и ненасытнее он применял в поцелуе язык, тем податливее и спокойнее становилась Дохи. Через минуту она сама прильнула к нему, не веря, что с ней это всё происходит на самом деле, что парень, на которого заглядывались все девушки университета, любит её, будет у неё первым. Тот парень, который заставил её поверить в себя, в то, что она не изгой и не отщепенец. Не пытаясь обмануть её, что она красива, он убедил её в том, что она нужна и такая. Бобби осторожно отпустил её губы, удостоверившись, что вновь не польются тирады. Его уста скользнули ниже, по подбородку, по шее, достигли ключиц. Под светлым хлопком проглядывалась пышная грудь, сочная и спелая, как сладчайшие плоды. Поймав взгляд Дохи, впившись в него своим, возбужденным и жадным, Чживон стал спускать лямку майки. Глядящая в его глаза, девушка не смела пошевелиться, чувствуя, как открывается её грудь, как опускаются к ней губы молодого человека. Никогда прежде она ничего такого не испытывала, не могла и предположить, что испытает. – Бобби… - начала было она, осознавая, что её голая грудь находится во владении Чживона, и безумно смущаясь, но он накрыл ей рот ладонью, продолжая целовать тело. Дохи выгнула спину от удовольствия. Её руки поползли по плечам парня, к его мощной спине. Рядом с ним она не чувствовала себя полной, наоборот, маленькой, хрупкой мышкой под крепко сложенным, здоровым и гибким котярой, загнавшим её в ловушку. Когда он оказался на ней, девушка и вовсе потерялась. Полотенце с его бёдер куда-то исчезло, их прикрывало сверху одеяло, но между нею с Бобби не было ничего, кроме пингвинёнка Пороро. И в беднягу что-то упиралось. - Я люблю тебя, Дохи, - наклонившись, шепнул Бобби ей в ухо. Она прижалась к нему сильнее, отозвавшись на признание. – Я говорил это многим, чтобы обмануть, но впервые говорю потому, что чувствую это. И… - И? – поторопила девушка, прижимаясь щекой к щеке, слушая трепет голоса возлюбленного. - И я бесконечно счастлив, что я первый. - Стягивая под признания с неё трусики, Бобби откинул их и положил ладонь на освобожденную ягодицу. Кровь забурлила в венах, с такой страстью он никогда не желал никого, ему хотелось трогать, мять и гладить это тело, наслаждаться им, вминать себя в него. – Я хочу тебя, Дохи, безумно хочу, хочу, - сопровождая поцелуями слова, он вновь одолел атаками её губы, хватаясь за её бёдра, стискивая их, плутая руками по сдобным бочкам и круглым грудям. Его длинные ноги развели её коленки в стороны. - И я тебя люблю, Чживон, - сказала Дохи, отдаваясь окончательно и бесповоротно. Забыв о свете, о том, что их что-то смущало в себе, о лишних складках, об ущербно выглядевшей руке, они подарили себя друг другу не замечая внешних недостатков. Их любовь восполняла всё собственным достоинством настоящего и искреннего чувства, и только красоту они могли увидеть рядом с собой.***
О Кошачьей тропе меня предупредили, но я всё равно не думала, что подъём окажется таким трудным. Этот путь точно был сделан не для людей или, как минимум, не для слабых, неопытных и трусливых. Может быть, летом, когда сухо и нет льда, я бы поднялась самостоятельно, но по зимнему склону, с наледями, завалами снега и непредсказуемыми скатами на ломающихся, хрустящих корках под сугробами, меня буквально затаскивали наверх Тэхён с Чонгуком. Мне было даже неловко, что я, уроженка гор, выросшая в Тибете, не сумела преодолеть Кошачью тропу, но ребята успокоили, что это даётся зимой не всякому, и даже летом по ней забраться – то ещё испытание. Что ж, хотелось верить, что я не безнадёжна. Иногда я оглядывалась назад, силясь увидеть крыши храма Хэинса, от которого мы начали пеший маршрут. До храма нас подкинул рейсовый автобус, а вот дальше явно не хватало фуникулёра. Нет, если бы был подъёмник, то на Каясан ездили бы все, кому не вздумается, а меня по-прежнему манило обещание того, что в Тигрином логе тихо, нет суеты, лишних людей, нельзя встретить случайных прохожих. Белоснежные вершины не обещали никаких обжитых мест. Я не удивлялась, что монастырю удавалось успешно прятаться, ведь догадаться о его наличие на горе никак невозможно. Нет указателей, следов, протоптанных дорожек. В интернете (по дороге сюда мне показал Ви) сказано, что при Хэинса есть монастырь и небольшая буддийская школа, но даже приехав сюда, если кто-нибудь знающий не укажет начало Кошачьей тропы, вряд ли сыщешь путь. Но много-много времени спустя, по моим ощущениям через целую вечность, мы всё же вскарабкались, оказавшись перед высокой каменной стеной, крепостной, оборонительной, какие строили столетия назад. Башен не было, из-за стены ничего не выглядывало. В ней – глухие дубовые ворота с калиткой. В неё-то Чонгук и постучал. Открылось маленькое зарешеченное окошко, тут же закрылось, и открылась калитка. Ви махнул головой, приглашая меня внутрь. Я вошла следом за Чонгуком, повыше подняв ногу над порожком. Отворивший нам привратник был с закрытым до самых глаз лицом, но эти самые глаза беззастенчиво пробежались по мне, и видно было, что они – глаза, - настроены весьма фривольно. - Опять девчонка? – сказал он моим спутникам. – Да вы издеваетесь? - Это Элия, - представил меня Тэхён, но, видимо, моё имя уже в каком-то контексте упоминалось здесь, потому что незнакомец посерьёзнел, и больше не сказал ни слова, лишь поклонившись в знак приветствия. Я была в шапке и куртке с капюшоном, моя альбиносность не виднелась, поэтому даже если слухи обо мне ходили, с первого взгляда было не узнать, что это та самая бесцветная ведьма, которая устроила шторм в Сингапурском проливе и чуть не спалила лучшую воительницу Шаньси. – Настоятель у себя? – уточнил Ви. - Да, недавно видел его там. Мы втроём пошли дальше, по вычищенной от снега площадке, но не сделала я и пары шагов, как замерла. Передо мной предстал вид… такой вид, что я ощутила себя на съемках фильма с волшебными декорациями, или сразу в сказке. Вниз шли ярусы, перебои высоты, на которых размещались древние постройки с черепичными кровлями, вздёрнутыми вверх углами крыш. На них кое-где лежал снежок, регулярно счищаемый, судя по всему, чтобы не обвалились под тяжестью аккуратные старинные крыши. Все уснувшие до весны деревья хранили на ветках не стряхнутый белый покров, хрустальный иней прозрачной голубизны, безветрие царило такое, что если бы снег пошёл сейчас, он бы падал медленно-медленно и ровно-ровно. Из звуков можно было услышать только равномерные постуки бамбуковых палок с соответствующими возгласами воинов – где-то шли тренировки. На всей территории дымили четыре трубы. Манящий и ласковый белый дымок поднимался к небу. Всё это соединяли лесенки, обрамлённые где кустарником под шапкой снега, где резными перилами. Золочёная глазурь храма, что отличался от других построек высотой и архитектурой, сияла в окружающей белизне, как золотое кольцо в коробочке. В горе справа, которая продолжала стену естественной преградой проникновению, возносясь ещё круче и выше, шли галереи, имевшие обзор чуть шире, чем отсюда. А в самом низу, за последним ярусом, за храмом, который виднелся, открывался обрыв, резкий, непонятно куда срывающий почву, в какую бездну, на какую глубину? Однако за ним, на горизонте, вдалеке, мерцала тонкая линия какого-то посёлка, где уже зажигали свет в домах, за десятки километров отсюда. Видно ли было оттуда это место? Я сомневалась, потому что сияние огоньков было мельче ночных звёзд. Выдохнув облако пара в воздух, я мечтательно, не отрываясь смотрела, как сквозь него, тающее, проступает этот сиреневый от сумерек, сверкающий нетронутым снегом мир чистоты и покоя. - Идём? – разбудил меня от любования Ви. - Да-да, конечно. Мы подошли к башне, одной из таких, о которых я вспомнила, увидев стену. Хотя не совсем, это просто была постройка, чья высота в два раза превосходила длину. На верхнем этаже, кажется, горел свет, нижний этаж был глухим, за исключением ступенек, что вели наверх. Но когда приблизилась, под ступеньками я заметила закрытую дверь. - Твой дедушка – настоятель Хенсок, - тихо напомнил мне сзади Ви, морально подталкивая идти дальше. Собравшись с силами, я зашагала по лестнице. Расстёгивая куртку и снимая шапку на ходу, я поднялась, разувшись ещё на первом этаже. В башне было теплее, чем на улице, но всё равно достаточно прохладно. Как не мерзнет здесь достаточно старый человек? Он возник передо мной, сидящий за низким столиком, с книгой и горячим чаем, от которого шёл пар. Я остолбенела, разглядывая неизвестного старика и понимая, что он мой последний родственник. Что я должна была почувствовать? Радость, счастье, привязанность? Я ощутила испуг, потому что не почувствовала ничего, и приняла это за плохой признак, подтверждающий, что все мои чувства отмерли окончательно. Это мой дедушка, а мне не хочется его обнять, припасть к его ногам, поделиться горестями, пожаловаться, расспросить… Впрочем, нет, расспросить его о многом мне бы хотелось. Что ж, одно имеющееся желание даёт надежду на то, что я не совсем равнодушной осталась к событиям жизни. - Здравствуйте, - тихо поздоровалась я, не решаясь больше ничего делать и говорить. - Здравствуй, - откладывая книгу, старик начал подниматься, и Чонгук бросился ему помогать, обогнув меня и вмиг очутившись возле настоятеля. Я подумала, что он, должно быть, совсем немощный, но после того, как встал, дедушка вполне бодро подошёл ко мне, вполне зряче меня изучая. Мы стояли друг напротив друга, никем не прерываемые. Ребята не вмешивались, я и не замечала их, так они затаились. - На отца больше похожа, - наконец, изрёк настоятель и улыбнулся, тепло, добродушно, располагающе. - Он тоже был альбинос? – спросила я. - Нет, но черты у тебя его. Да и он, всё-таки, посветлее был, чем твоя мама. - Ваша дочь? – зачем-то уточнила я. Нужно же было что-то говорить. - Да, моя дочь… наша с твоей бабушкой, вечная ей память. – Мы опять замолчали, отдав дань уважения моей покойной бабушке. – Присаживайся, Элия, присаживайся, поешь с дороги, отдохни, ребятки, чашку бы ещё одну чая, а? - Я принесу! – оживился Тэхён и упылил куда-то. - Ещё что-нибудь нужно? – поинтересовался Чонгук. - Да нет, хочешь, посиди с нами? – предложил настоятель Хенсок. - Нет, вам нужно поговорить, я зайду попозже. Не буду мешать. – Парень поклонился и тоже вышел. Дедушка, кутаясь в плед, указал мне на место рядом с собой. Я скинула с себя куртку, шарф, сложила всё это с шапкой в свободный угол (мебели почти не было, по самым старинным обычаям, жизнь в монастыре проходила на полу, как я успела понять), взяла ещё один плед и накинула себе на плечи, после чего присела возле настоятеля. - Как добрались? – вежливо начал беседу как будто заново он. - Хорошо, спасибо, - пытаясь найти удобное положение для рук, кивнула я, - ну, если не считать Кошачьей тропы, она очень крутая, меня ребята почти несли. - Я бы на ней теперь тоже себе хребет сломал, - заверил старик. Я улыбнулась. – Когда-то прыгал, как горный козлик, но годы берут своё. - Сколько вам лет? - Точного своего года рождения я не знаю, я родился после Второй мировой войны, в конце сороковых, сорок девятом, или сорок восьмом, или годом раньше, или чуть позже. Одним словом, семь десятков я уже прошёл. - А можно нескромный вопрос? – нашло на меня что-то. - Посмотрим, сумеешь ли ты смутить старика, - посмеялся Хенсок. - А моя мама была вашим единственным ребенком? - Могу сказать точно, что да, - всё-таки не смутившись, ответил он, - в этих делах я был внимательным. Тебе бы хотелось иметь большую семью? - Не знаю, после смерти бабушки мне постоянно не хватало кого-то близкого, наверное, я инстинктивно ищу кого-то и чего-то… - Я прекратила нести всё подряд, что появлялось в голове. – Тэхён стал для меня настоящим братом, он такой замечательный, такой необычный. Я думаю, что могу обрести семью и среди людей, которые по крови мне не родственники. - Конечно, Элия. Родство душ всегда связывало крепче. Если тебе понравится в Логе, я буду счастлив, если ты останешься тут насовсем. Ты успела увидеть монастырь? - Нет, мельком, мы сразу пошли к вам. - Я попрошу Тэхёна показать тебе тут всё. С удовольствием бы сам, но ноги уже не те, и спина, пусть лучше он покажет. - Ребята мне сказали, что здесь есть друг моего отца? - Да, наш мастер боевых искусств, Хан, но он пока что уехал на задание… ты ведь уже в курсе всего этого, да? - Да, о золотых мне рассказали как можно более понятно. А, - любопытство росло во мне в геометрической прогрессии, согреваясь и осваиваясь, я старалась восполнить все пробелы, узнать как можно больше. – Тут же есть ещё девушка? - Заринэ, - кивнул Хенсок, - её привезли около трёх лет назад, спасли где-то в Пакистане от первобытной казни. Она хорошая, но подружиться с ней трудно, корейский язык ей даётся плохо, и она предпочитает вообще молчать. Лео… - настоятель задумался о чём-то, тщательно подбирая формулировку. – Он лучший золотой воин, и он её… спутник. - Муж? – предположила я. - Нет, он не изменяет правилу воина-монаха, они не женаты, но живут вместе. – Хенсок возвёл руки вверх. – Представляю, что ты сейчас подумаешь обо всём этом, буддийский монастырь, поддерживающий блуд. - Ну, наверное, у каждого есть свои соображения о том, как устраивать жизнь. Если Заринэ спасена и её любят, то не в обряде свадебном же счастье. - Конечно. Вообще, Лео ответственный человек, он бы женился, но… знаешь, есть теории и легенды, что венчанные души после смерти остаются навсегда вместе. – Хенсок замолчал, вспомнив об остывающем чае и покрутив чашку на столе. – Лео хочет свободную душу… У нас есть легенды о духах тигров, - оживился старик, упомянув об этом, - попроси Тэхёна или кого-нибудь из мальчишек тебе рассказать, очень красивые легенды! - Они мне что-то рассказывали ещё два года назад, вроде бы. Не помню, я спрошу ещё раз, - пообещала я, и к нам поднялся Ви с горячим чайником. Посмотрев на наши лица, не напряженные, умиротворенные, он улыбнулся, радуясь, что встреча проходит хорошо. Дедушка предложил ему присоединиться к нам, и он не отказался. Мы продолжили болтать, пока не стемнело, и за окном опять не пошёл снег.***
Чонгук дождался, когда по монастырю перестанут бродить самые поздние ученики, заканчивающие дежурство по кухне или библиотеке, и вернулся к настоятелю Хенсоку. Элии выделили ту комнату на первом этаже его башни, что всегда была закрыта. Желая быть полезной и не сидеть сложа руки, девушка напросилась на выполнение всех обязательств, связанных с бытом дедушки: подавать ему еду, согревать комнату, стирать его одежду. Для этого ей удобно было быть к нему совсем близко, и он с радостью отворил ту дверь, что прежде открывалась крайне редко. Ступая тихо, чтобы девушка не услышала скрип ступенек и не выглянула, Чонгук поднялся к Хенсоку. Впрочем, он надеялся, что Элия уже спит, вымотанная поездкой. Поскребшись о стенку, заявляя этим о своём приходе, золотой подождал приглашения настоятеля. Тот позвал его, ещё не ложившийся спать, опять сидевший при свечах с книгой. - Настоятель, - поклонился Чонгук, - могу я снова отнять у вас некоторое время? - Присаживайся. - Я… - И тут смелость немного покинула Чонгука. Он не знал, с чего начать. Пока ждал подходящего для диалога случая, столько всего выстроил в голове, столько вопросов подготовил, столько всего вспомнил! А тут пустота. Бродя по Тигриному логу, золотой какими-то новыми глазами разглядывал тропки и лестницы. Ему шёл на ум Сандо, тот, которым он бесконечно восхищался, тот, которому хотел подражать. Воин, который играл роль наёмника, и убил однажды какую-то шаньсийскую воительницу. Какую-то шаньсийскую воительницу! Чонгук помнил, как восхищался при этом Сандо, ведь поймать и обезвредить одну из тех амазонок ужасно трудно. А теперь… той девушкой могла быть его родная сестра! Одна из его сестрёнок, а он с кровожадным упоением какой-то тупой справедливости наслаждался рассказами о её убийстве. Чонгуку было тошно от самого себя. - Ты хочешь спросить о своей семье? – внезапно спросил Хенсок. - Как вы догадались? - Потому что ты вернулся из Китая, потому что ты побывал в Шаньси, - без колебаний смотрел на него старик. - Я так и думал, что вы знаете. – Чонгук выдержал паузу, после которой спросил с надсадным сожалением, хотя ответ и так знал: - Мой отец золотой, да? - Да, а мать – шаньсийская дева из боковой ветви клана Ян. – Парень нахмурил брови, стиснув зубы. – Твой отец был лучшим воином, таким, каков теперь Лео. У тебя его способности, его ловкость. - Глупо спрашивать, знал ли он, куда меня отдаёт… а мама? Мама знала? - Нет, иначе бы тебя тут не было, - сказал Хенсок. Чонгук подскочил, врожденной выдержкой удержавшись от того, чтобы что-нибудь толкнуть, сломать, разбить. - Почему он не сказал мне? Почему вы не сказали мне?! - У него, я думаю, не было возможности. Твоя мать, Хиджин, была плохой воительницей, но лучшей обманщицей и соблазнительницей – извини, что я так о ней, но как сказать иначе? - Супер, отлично! Я скрещение праведного воина и коварной преступницы! – плюхнулся обратно Чонгук, вспомнил, что под ними может что-то услышать Элия, замолчал и обхватил голову руками. - Суть не в том, каким путём шли до нас, суть в том, какой путь выберем мы сами. - Так, вы-то почему мне не сказали ничего, настоятель? - Зачем? Чтобы породить в твоей голове сомнения? Чтобы ты рассматривал возможность выступить за клан Ян? Или чтобы ты оправдывал их преступления родством с тобой и не боролся с их злом? - Но мы же не обязаны с ними бороться, правда? – с мольбой посмотрел на Хенсока Чонгук. – Они же никуда не лезут, они сидят в своём этом горном Шаньси и… и там мои сестры, настоятель, а я даже не помню их лиц толком. - Ты видел своими глазами этих девиц, Чонгук, ты столкнулся с ними, так скажи мне сам, надо ли с ними бороться? Парень притих, думая о Черити Лавишес, которая убивает за деньги, и ради удовольствия, во имя искусства, о том, как она приказала изнасиловать бедную, ни в чём не виноватую Дохи, чего чудом удалось избежать, о том, как поспособствовала похищению Элии. Шаньсийские женщины всегда сотрудничали с какими-нибудь негодяями, укрывали их у себя, вступали в союз с драконами, переправляли наркотики, оружие, всё, что приносило им деньги за посредничество. Они имели и свои отряды, армию защитниц, но далеко не весь клан Ян состоял из агрессивных и распутных девиц. Чонгук вспомнил Минзи, боевую, смелую, но не показавшуюся ему той, которая способна на бессмысленные преступления и жестокости ради наживы. В клане были обычные девушки, матери, дочери, сёстры. - Не со всеми, настоятель. - Вот именно, Чонгук! – одобрил он его вывод. – Не со всеми. С теми, кто заслуживает, и так мы поступаем всюду. Если твои сёстры такие же справедливые и честные создания, как ты, то зачем тебе бороться с ними? - Но если они соратницы Черити Лавишес, то я должен вырезать собственную семью? – прошипел сквозь зубы парень, гнев полез из него невольно. Гнев не на Хенсока, а на обстоятельства, на судьбу, поставившую его в такое положение. - Ты можешь попытаться их перевоспитать, - пожал плечами настоятель, - но твой отец не смог перетянуть на нашу сторону твою мать и за тридцать лет, что же ты хочешь от людей, которые могут быть неисправимы? - Люди меняются, я знаю, - твёрдо, убежденно заявил Чонгук, не готовый отступить от этой точки зрения. – Просто нужно уметь… знать, как к ним подойти, придумать что-то… - Чонгук, иногда бывают безвыходные ситуации. - Нет! – Он опять встал, прошелся туда-сюда, но говорил шепотом. – Вы так рассуждаете, потому что вас не сковывают рамки родства, потому что вам не приходилось совершать подобный выбор! Хенсок пронзительно, долго смотрел на топчущегося золотого. Подождал, когда тот сам успокоится и сядет. Наконец, он сделал это, всякий шум улёгся, и в возникшей тишине можно было почти ощутить падение снежинок за окном. - Мой мальчик, ты когда-нибудь слышал мою фамилию? – глядя за окно, на серебрящийся снег, задал вопрос старик. Чонгук на минуту задумался. - Нет, настоятель, никогда. - Ян. Моя фамилия Ян, мой мальчик, - медленно протянул Хенсок. Он не моргнул, не вздрогнул, а плавно, как небеса роняют снежинки, выпустил из себя эти слова. Золотой опешил, уставившись на настоятеля. - Вы… из клана Ян? - Да, я мужчина из клана Ян. Знаешь, что это значит? – Хенсок обернулся к нему. – Что я не имел права быть сильным воином, я должен был исполнять самые грязные и никчёмные дела в Шаньси, быть пушечным мясом, наниматься в шестёрки к чужим группировкам, чтобы добывать информацию и доставлять её правящим женщинам. Перетаскивать через перевалы ящики с ружьями, мучить пленниц, если такие появятся. Гордиться тем, что истинный ханец, потомок великих амазонок. – Чонгук не смел перебивать, пытаясь увериться в том, что настоятель древнего корейского монастыря – китаец, и имя его, конечно же, как у всех золотых, вымышленное, взятое в какой-то период жизни. – Нынешние генеральши – внучки моей старшей сестры. Попробуешь угадать, что с ней случилось? - Вы её убили? – снизошло озарение на Чонгука. - Да, - признал беззастенчиво Хенсок. – Я поведаю тебе историю полностью. – Укутавшись поплотнее в плед, старик начал повесть: - Мой отец тоже был золотым, поэтому я ханец лишь наполовину. Он воевал с японцами в Китае пять лет, пытаясь остановить их беспредел, предотвращая, по возможности, ад оккупации. Но и после войны проблем в Китае оставалось немало, пришлось там задержаться… и появился я, - Хенсок ухмыльнулся, - но, пользуясь послевоенной неразберихой, разрухой, он сумел украсть меня, как собирался сделать и твой отец. Но второй раз такой номер не прошёл… Мой отец никогда не скрывал, кто моя мать, я всегда знал, что в Шаньси у меня есть сёстры, кузины, племянницы. Я всегда мечтал побывать там, когда вырасту, стану воином, выйду за стены Тигриного лога. И вот, как только это произошло, когда мне было лет двадцать, мы с друзьями отправились на наше первое дело. Это была вторая половина шестидесятых годов в Китае, разгар Культурной революции, ужасы правления Мао, выпятившиеся в движении хунвейбинов****. Ты слышал о таком? - Да, я читал, настоятель. - Они творили такие бесчинства, что нельзя было оставаться в стороне. Они издевались над людьми просто так, устраивали пытки на потеху, оправдываясь верностью Мао, свой трудоголизм в карательных мерах они свято чтили. Это были страшные годы в Китае, Чонгук. Там смешивалось всё: национализм, жадность, зависть, извращенный садизм, присущий некоторым людям, массовый психоз, страх и фанатичное следование политическим идеалам. Наш отряд отправился туда, мы разъезжали по провинциям и спасали, кого могли. Многих ведь замучивали насмерть. Так мы добрались до Шаньси. В провинции жило, и живёт наверное, множество монголов, они часто первыми попадали под руку. Несмотря на то, что Китай многонациональное государство, ханьцам только дай повод показать, кто в доме хозяин. Я услышал об одной особенно усердствующей студентке, она была активной коммунисткой и с её лёгкой руки в день в тюрьмы утаскивали десятки человек. Я узнал имя, это была моя старшая сестра. Она была на хорошем счету у чиновников, ей светила должность в бюрократическом аппарате партии, у неё была безукоризненная репутация, потому что она не покладая рук, ища врагов строя и Великого Кормчего. Проблема шаньсийских женщин всегда была в этом, Чонгук, они плохо борются, но хорошо подстраиваются, а подстраиваются под силу, какой бы она ни была. Амазонки не сопротивлялись хунвейбинам, они яро участвовали и шли лёгким путём, чтобы жить спокойно и благополучно. Они до сих пор такие, заключат договор с кем угодно, лишь бы их не трогали. – Хенсок покачал головой. – Мы с ребятами, даст посмертное блаженство им Будда, ворвались в один из участков, где проходили «допросы». Юные девушки, подростки, молодые парни были привязанными к табуреткам, их били, обливали водой, и на всё это спокойно смотрела моя сестра. В таких случаях размышления отменяются, обычно мы убивали негодяев, освобождали невиновных. Но я пощадил сестру, я захотел объяснить ей, что она не права. Остальных мерзавцев мы прикончили, пленённых отпустили, а вот с сестрой я завёл воспитательную беседу. Она покаялась, плакала, что выхода не было, что иначе в стране не выживешь. Я жалел её, успокаивал, предлагал уехать в Корею, начать другую жизнь, но она сказала, что у неё ребёнок от одного из начальников тюрьмы, что тот её принудил спать с ним, и без ребёнка она никуда не уедет. – У Чонгука ёкнуло сердце. Он словно услышал речь Минзи. Неужели веками эти женщины не меняют методы, и они всё равно работают? – В результате я простился с сестрой, считая, что она больше не ввяжется в такие бесчеловечные вещи. А десять лет спустя, после смерти Мао Цзэдуна, когда я с товарищами снова сновал по Китаю, нас выследили шаньсийские девушки-убийцы. Мир был другим, эпоха сменилась, хунвэйбинов не было, но люди оставались всё теми же… Амазонки убили двух моих друзей. Вместе с оставшимися золотыми мы расправились с воительницами, оставив одну, чтобы объяснила нам, зачем они сделали это? Оказалось, что их послала моя сестра, отомстить мне за то, что я сломал ей карьеру, и после бойни в участке, после которой она единственная осталась жива, она не смогла заслужить доверие партии, не подвинулась к деньгам и власти. – Хенсок перевёл дыхание, откинувшись на стенку. – Я мог бы просто больше никогда не связываться с ней, избегать её, не приезжать в Китай, брать задания в других регионах, но я поехал в Шаньси, нашёл её и убил. Потому что она убила моих братьев, боровшихся за справедливость и добро, за свет и любовь, а она готова была уничтожить всё ради власти, богатства и признания. Я убил её, потому что некоторые люди не меняются, Чонгук. Парень сидел, обескураженный, понимая, как похожи были их с настоятелем судьбы, но он не мог представить себя проживающим такую же жизнь. Где найти правильные решения, где взять волю поступать, сообразно долгу? - Я говорю тебе это не для того, чтобы ты мог убить своих сестёр. Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, итоги бывают разные, и каждый сам берёт на себя ту ответственность, которую способен нести. Если у тебя не поднимется рука на родного человека, то никто не поставит тебе это в упрёк. И пусть Будда поможет тому, чтобы нынешние шаньсийские женщины были лучше прежних. - Спасибо, что были откровенны, - встал Чонгук, поклонившись настоятелю. – Я… обещаю хорошо подумать. - Иногда стоит прислушаться к сердцу, а не мозгам, - посоветовал Хенсок. - Если оно заговорит, я учту его мнение, - изобразил попытку улыбки золотой, и вышел, пожелав старику спокойных снов. Ему было пока не так уж много лет, возможно, когда-то он станет более суровым, или чувствительным, но на данный момент Чонгук решил, что ему было бы легче никогда не возвращаться в Китай. Никогда.ФИНАЛ
Я уже увидела Тигриный лог почти во всех нарядах, кроме осеннего. Прибыв сюда в начале января, я прожила два с лишним месяца в пышных снегах, потом встретила весну, волшебное цветение огромных садов монастыря, затем опадание лепестков, и вот, наступило лето, солнечное, жаркое, зелёное. Только первую пару недель я обвыкалась, осматриваясь и знакомясь со всеми и всем, а потом пошло, как по маслу. Обитатели Лога, действительно, были как одна большая семья. Уже в феврале я не называла Хенсока никак, кроме «дедушка», и моя душа радовалась появляющейся улыбке на его лице. К сожалению, я не дождалась возвращения друга моего отца, мастера Хана, потому что он был убит на том задании, в которое отбыл перед моим приездом. Я видела только урну с его прахом, которую привезли бывшие с ним воины. Большинство учеников сильно страдало от его смерти, некоторые плакали. Я, совсем не зная этого человека, почему-то заплакала тоже. Уже в мае в монастырь заглянул красивый юноша, о котором мне сказали, что он сын покойного. Посетив место захоронения отца, он безмолвно простоял там и, не обронив ни единой слезы, вскоре уехал. Мне казалось, что его мучения бьют изнутри настолько сильно, что их можно почувствовать на расстоянии, но то, с каким хладнокровием он держался, покорило меня. Золотые были поистине сильными мужчинами, не только физически, но и закаленные сердцем. С тех пор, как я сняла бинты с заживших ладоней, я не испытала ни одного видения. Не знаю, что тому причиной, оставшиеся ожоги на коже, или какие-то внутренние изменения? В любом случае, я была довольна от того, что сводящие с ума иллюзии прошлого и будущего прекратились. Я спокойно бралась за поручни, посуду, одежду, грабли, вёдра. Но больше всего мне нравилось браться за ступку, готовить отвары и лечебные супы, чтобы поднимать мальчишек на ноги после каких-нибудь болезней: простуды, расстройства желудка, растяжений и ушибов. Я готовила мази и разные зелья, всё, чему научила меня бабушка, и удавалось достаточно хорошо. В основном я приводила в порядок любого болящего за сутки, и, как утверждали сами адепты, моё касание снимало у них любую боль. Но я думаю, что причина тут уже не в моих способностях, а том, что им тут не хватает женского внимания. При данных обстоятельствах, даже моя необычная, не самая притягательная внешность отходила на задний план. Кроме меня была ещё Заринэ, но с ней ребята держались намного строже, может, из-за страха перед Лео, а может потому, что Заринэ сама держала себя обособленно. Хотя, вопреки предостережению дедушки, мы с ней неплохо поладили, и забавно смотрелись вместе; она, смуглая, черноволосая, черноглазая и всегда одетая в тёмное, и я, альбиноска с голубыми глазами, носящая белый тобок, чтобы не выделяться из толпы воинов-монахов. Как две шахматные королевы, мы нередко садились с ней на лавочке, неподалёку от столовой, и следили за двумя её сыновьями, Хо и Шером. Оба эти имени переводились, как «тигр», одно с китайского, другое с фарси. Но младшего сама Заринэ называла чаще «Шерхан», повторяя за учениками, которые прозвали так ребёнка в честь персонажа из произведения «Маугли». Так что, не соблюдая старшинства, именно второй был «царь-тигр», а не первый. Жители Лога сказали, что прежде Заринэ никогда не задерживалась тут, на верхних ярусах, и спешила уйти в их с Лео дом за кладбищем, а с моим появлением немного оживилась и почувствовала себя свободнее. Мне это льстило. Я получала удовольствие каждый раз, когда осознавала свою нужность, свою пригодность, то, что я способна сделать чей-то день добрее, веселее, легче. Как мне тогда и сказал Ви, от своих страданий избавляешься, избавляя от страданий других. И это действительно работало. Ви. Они с Чонгуком уехали тогда на следующий же день, предварительно прогулявшись со мной по монастырю, показав мне всё. Но если Чонгука с тех пор я видела совсем немного, то Тэхён возвращался каждый месяц на два-три дня, которые почти целиком и полностью проводил со мной. В марте он даже приезжал дважды. Во время его отсутствия я сильно беспокоилась, ведь знала, чем занимаются золотые за стеной. А он был моим духом, и мне постоянно казалось, что если что-то с ним случится, то я немедленно почувствую, увижу, узнаю, услышу. Тэхён был золотой нитью магического клубка, который соединял меня со всем миром. Именно он был мне самым близким, с ним я делилась всем, мы обсуждали любые темы, усаживаясь в моей комнате. О своей любви он больше не говорил и не вспоминал, и в последнее время я стала задумываться, а что же теперь испытывает ко мне Тэхён? Только братские чувства? Я напросилась ему в сёстры, и это помогло мне прийти в себя, избавиться окончательно от налёта той грязи, в которой пробыла два года. А теперь, ожив, мои глаза видели в нём весьма привлекательного парня, и мне стоило усилий продолжать думать о нём всё так же, как о брате. Шорох над головой сообщил мне, что дедушка уже встал, а это значило, что примерно половина шестого утра. Какой же он у меня ранний! Я открыла глаза и перекатилась на спину. Надо вставать. Вчера допоздна проторчала в библиотеке, обнаружив, что там не только старинные труды, но есть и более-менее современные книжки. Наверняка их приносили золотые, пополняя коллекцию. В шкафах всё было приведено в порядок, искать что-либо было просто, несмотря на то, что всем по очереди занимались адепты, а не какой-то специальный библиотекарь. Я наткнулась на книжицу японского писателя Юкио Мисима, в которой была пьеса «Ханьданьская подушка». Название до того меня заинтересовало, что я проглотила эту короткую пьесу за считанные минуты. Сначала на меня накатила ностальгия. Помня Ханьдань и то, кого я там встретила, я с осторожностью взялась за чтение. Боясь почувствовать что-то опять, я всё-таки отважно листала страницы и, к концу, убедившись, что роковой красавец Вон не пробудил во мне тоски по себе, я начала осмыслять пьесу. В ней говорилось о волшебной подушке из города Ханьдань, поспав на которой люди теряют смысл жизни, не могут найти себя и едва ли не сходят с ума. И вот, появляется главный герой, готовый рискнуть и поспать на ней. В результате он узнаёт, что подушка дарит в сновидении целую жизнь, которую ты проживаешь в лучшем виде, и, прожив её так, как вряд ли сможешь в реальности, ты просыпаешься с ужасным ощущением бесцельности и растерянности. Мало того, что уже прожил жизнь, устал и всё узнал, так она ещё и была ярче и интереснее, чем та, что предстоит. Однако главный герой выдержал, потому что изначально лёг на подушку разочаровавшимся во всём и сломленным. Эта идея меня глубоко покорила. Сломанного нельзя сломать. Шарканье шагов над головой продолжалось, и я поднялась. Надев тобок, забрав волосы в пучок, я босиком взбежала по лестнице и, видя завязывающего по всем правилам на себе хакама дедушку, поцеловала его в щёку, подойдя: - Доброе утро, дедуль, нести завтрак? - Я сначала схожу к козам, их надо подоить. - Давай я? - Если всё будешь делать ты, мне что – помирать? – шутливо возмутился Хенсок. - Помирать не надо, а отдыхать побольше в твоём возрасте позволительно. - Рано мне ещё много отдыхать, - упрямо возразил он, и продолжил сборы. – Иди, поспи ещё, если хочешь. Но мне уже не спалось. Я пошла в столовую, помочь с завтраком дежурному по кухне. Пока я шла туда, солнце ласково осветило меня, пригревая. В листве над головой пели птицы, где-то внизу журчала и плескалась вода – умывались или ополаскивались ученики. Я обожала это время суток, начало нового дня. Ради этого момента я останавливалась где-нибудь повыше на пару минут, и смотрела на солнце, прищурившись. «Найди своё солнце» - сказала мне бабушка. Ну, по крайней мере, я выбралась из темноты. Отнеся еду дедушке, составив пару с моющим после завтрака посуду адептом, я отправилась на небольшой огородик, где выращивались овощи и целебные травы. Пока дедушка ухаживал за животными, я возилась здесь. Несколько пчёл кружило над цветками, пахло землёй и обещанием мёда от сладкого дурмана некоторых завязей. Я не отгоняла насекомых, терпеливо ждала, когда они улетят. Со стороны центральных лестниц раздался громогласный окрик Заринэ «Шерхан!!!», его мелкий топот и её более удалённые шаги. Ему был год с небольшим, но хлопот он доставлял куда больше, чем Хо, рос сорванцом. По звукам я поняла, что он бегает где-то неподалёку, поднялась и поспешила навстречу, чтобы малыш не упал с какой-нибудь ступеньки и не расшибся. Я увидела его, лезущего в кусты возле курятника. - Я его поймаю, Заринэ, не волнуйся! – крикнула я, и побежала вытаскивать Шерхана. – Ловлю, ловлю, ловлю! Мальчишка захихикал и попытался скрыться, но я успела сцапать его, подняв на руки. - Ты чего заставляешь маму беспокоиться, а? Негодник, придётся тебе со мной провести часок, послушать лекцию о поведении хороших мальчиков, - но его это не заинтересовало. Хорошим он быть сегодня не собирался. Заринэ увидела издалека, что нарушитель пойман, и пошла обратно, с чем-то мокрым в руке, наверное, оторвалась от стирки, запоздало заметив побег беспокойного чада. Недавно она приходила ко мне, чтобы удостовериться в своём подозрении, которое я подтвердила: она ждала третьего ребёнка, в связи с чем перестала гонять на всех скоростях, чем обычно и занималась по главному своему призванию бдительной матери. Я была её старше всего на год, но создавалось ощущение, что между нами миллион лет, при этом перевес в её пользу. С одной стороны, я иногда мнила себя опытной старухой, а с другой, когда видела серьёзность и зрелость Заринэ, записывала себя в детский сад. Шерхан успел где-то перепачкаться, и я понесла его к чану с водой, чтобы умыть. - Эя! – услышала я и обернулась. Спускаясь со стороны ворот, ко мне приближался Тэхён. - Ви! – радостно воскликнула я и, забыв куда шла, пошагала к нему навстречу. Снизу его ноги в кожаных штанах выглядели длиннее обычного. С рюкзаком через плечо, серьгой в ухе и вновь покрашенный в красный цвет, он был инопланетянином, свалившимся с неба. – Какой сюрприз! - Ну, хотя бы не из дыма, - игриво взглянул он на меня из-под чёлки. – А тебе идёт. - Что? – не поняла я, и он кивнул на Шера. Я засмеялась. – Ребёнок? - Ага, очень мило смотритесь. - Да я несла его умыться… - Чего тут умывать? – Ви плюнул на пальцы и оттёр щёку ребенка в три секунды. – Больше грязи – крепче здоровье, мы тут всегда так делали. Не балуй будущих золотых бойцов. - Да я не балую, - смутилась я. Тэхён указал мне на ближайшую лавочку, предлагая присесть, и мы пошли к ней. Он скинул с плеча рюкзак. - А где Заринэ? - Стирает, вроде. Она это… - покосившись на Шерхана и решив, что он ничего не поймёт, я сказала: - Снова в положении, так что не успевает везде, я стараюсь уменьшать ей нагрузку. - Здорово! Лео молодец, - снова ухмыльнулся по-доброму парень. – Я тоже всегда мечтал иметь кучу детей. А ты? - Я? – растерявшись, что речь пошла обо мне, я не сразу и вспомнила, что думала по этому поводу. – Я не хочу детей. - Почему? – посерьёзнел Ви. - Ну… учитывая наши наследственные способности, я боюсь, что рожу кого-то вроде себя. Страшненькую или ненормальную девчонку, или мальчишку, неважно, если они будут обладать даром пророчества, их ждёт трудная судьба. Поэтому… я не рискнула бы, правда. Не хочу. - Жаль… - многозначительно вздохнул Тэхён. - Тебе-то чего жаль? – улыбнулась я. - Да, в самом деле, не страшно, - кивнул Ви, - тут полно воспитанников всегда, к тому же, можно брать из детских домов детей, это же вдвойне хорошо, дарить нормальную семью тем, кто уже рождён, но лишён её. - Это точно, - согласилась я, покраснев. Мы замолчали. Тэхён сидел совсем рядом, между нами был его рюкзак, а у меня на коленках елозил Шер, и всё равно мне почему-то резко стало неловко. Я ухом и щекой чувствовала, как на меня смотрят вишнёвые глаза. - Медведьма. - Что, Дух? - Мне идут красные волосы? - Мне нравится, - не глядя больше на него, призналась я. - Я рад. А мне твои нравятся, белые. – Снова пауза. – Медведьма. – Я уже без слов кивнула, осторожно повернув к нему лицо. – Я не хочу тебя обидеть… и… знаешь, я просто приехал повидаться, убедиться, что всё хорошо. - Всё хорошо, тут хорошо всё. Да, - заверила я, мелко мотая головой. - Здорово. Да, я рад. Этому тоже. – Ви похлопал себя по карманам, нащупал сигареты, замер. – Не думал сразу с тобой столкнуться, прости, я растерялся. - Ты как-то запоздало растерялся, вроде начали нормально, а тут что на тебя нашло? - Не знаю, ты могла бы привыкнуть, я иногда чудак, даже растеряться вовремя не успел. - Так, не из-за чего было, - сказала я. – И сейчас не из-за чего. - Да я просто побоялся тебя обидеть. - Чем? - Я… да глупость, знаешь, всякое в голову приходит, но не всё же произносить нужно, да? - Вряд ли ты плохое подумал. О чём ты подумал? – Мы встретились глазами. Тэхён застыл с чуть приоткрытым ртом, не ясно, собираясь его открыть шире и что-то сказать, или закрыть полностью. – Ви? - Помнишь… - Он опять застопорился. Я покосилась на Шерхана, вырывающегося из моих рук. Он мешал сосредоточиться, а я очень хотела, чтобы Тэхён договорил то, что собирался. Ну не мог он растеряться ни от чего, кроме как если собрался заговорить о своих чувствах. Он молчит уже полгода! А я с каждым днём всё больше хочу, чтобы он заговорил. - Помню что? - Я тебя поцеловал как-то, - протараторил он с бешеной скоростью. Замер, напрягшись. - Помню, и? - И… - грудь Тэхёна выдала его участившееся дыхание. - Ты не обидишь меня, Ви. Этим ты меня не обидишь. - Ты просила быть тебе братом… - Я знаю. - Ты говорила, чтобы я не говорил о любви… - Я помню. - Я поэтому… - Ви, - прервала я его, - я говорила это, да, я была в таком состоянии, но сейчас, благодаря тебе… - Благодаря мне? - Да. Сейчас я… - От сараев с козами медленно шёл настоятель и я, подскочив, подбежала к нему, обескуражив покинутого Тэхёна. – Дедушка, присмотри за Шером, пожалуйста, немного, хорошо? Хенсок взял его на руки, заметил Ви, собрался что-то сказать ему, но я, вернувшись к лавочке, схватила золотого за руку, подняла на ноги и повела наверх. Привратник без вопросов открыл калитку, зная привычку товарища курить, и мы переступили порог монастыря. - Эя, куда ты? – только выйдя вон, спросил Тэхён, и то потому, что мы остановились. – Решила поднатореть на Кошачьей тропе? Ты по ней с тех пор хоть раз проходила? - Нет, я не спускалась отсюда больше, - переведя дыхание, я взяла Ви за руку. – Ты говорил, что Лог – очень святое место. - Так и есть. - Тогда, если вдруг надо сказать что-то несвятое, говори, теперь можно. – Тэхён прикусил нижнюю губу, оглядевшись. – Всё что хочешь. Сказанное за стеной останется за стеной. – Ви облизнулся и сделал шаг ко мне. Мы и без того стояли близко, но теперь он встал впритык. – Я слушаю, - напомнила я. Тэхён поднял ладони и взял в них моё лицо. Я вздрогнула, но по коже пошли мурашки, выражающие не страх или неприязнь. Его лицо наклонилось к моему. – Ви… - Слушай вот тут, - опустив правую руку, постучал он пальцем по моей области сердца. Я закрыла глаза и прислушалась. Сердце колотилось, как шальное, но не от резкого подъема вверх. Это было от ладони, лежавшей на моей щеке, и второй, положенной мне на талию. Мои губы ощутили лёгкое дыхание, тепло, а потом касание других губ. В голове закружило, и я робко придержала Тэхёна за плечи, чтобы не упасть. Он сильнее прижал меня к себе, поцеловал смелее. Я едва не задохнулась и, чтобы совладать с собой, первой отстранилась. – Услышала? – тихо спросил Ви. Улыбнувшись, глядя в самую глубину загадочных глаз моего Духа, я прошептала: - Услышала. – И мы снова соединились в поцелуе. Любя друг друга, храня друг другу верность, не собираясь расставаться, веря друг другу, и намереваясь превратить жизнь другого в сказку со счастливым концом, сказку о солнце, чей свет любви озарил луну, выкрав её из мрака, сказку о Духе и Медведьме, двух сверхъестественных созданиях, чьё существование друг без друга невозможно.КОНЕЦ
От автора Хронологически следующая работа после этой - "Герой женского общества". О Бобби и Дохи, скорее всего, будут упоминания в "Полтора метра счастья" О Хосоке и Хане будут упоминания в разных работах О Ханбине с Хёной что-либо очень нескоро От себя хочу поблагодарить всех комментаторов, только благодаря отзывам дописываются работы размера "макси", иначе вдохновению браться неоткуда, так что спасибо, что были со мной почти два года! Терпели, ждали, писали отзывы, это было отличной наградой! Была рада видеть новые имена в читателях, постоянных стареньких, надеюсь, вы все будете со мною и дальше! Ну, а на этом прощаюсь с Элией и Ви, хотя Ви, конечно же, как золотой, не пропадёт со страниц произведений