Darker, Much Darker

Тучи мрака надо мной сгустились И теперь я чувствую лишь боль, Словно черти за душой явились И хотят забрать меня с собой (Инна Башко. Немая боль)

Тот же день. Лавка Голда.

В основе любой власти всегда лежит жертвенность. В конечном счёте, совсем не важно, нужна ли она герою или злодею — каждому придётся заплатить тем, что ему бесконечно дорого, чтобы обрести достаточную силу для своей борьбы. Более трёх сотен лет Румпельштильцхен был в плену у Тьмы, изучая её природу и методы. Этого времени оказалось достаточно, чтобы понять: основу всякого преимущества составляет правильно заключённая сделка. Выгода — весьма нечёткое понятие, однако довольно соблазнительное, чтобы приманивать собой жертву вновь и вновь к огню, постепенно выжигающему в душе страдальца весь свет. В слепой надежде удержать это пламя обречённый, но ещё не отчаявшийся расстаётся со всеми мечтами, иллюзиями, приносит на алтарь ненасытной Тьмы в жертву веру, а затем очередь доходит и до любви. Обезумев от одного только предчувствия, что его огонь вот-вот погаснет, он самозабвенно предаёт языкам пламени всего себя, лишь позже, очнувшись на пепелище, понимая, что это был последний шаг, толкнувший его за грань. Перебирая обгорелые остатки всего, что некогда имело важность и поистине удерживало слепца на краю пропасти, только тогда он осознаёт, как жестоко был обманут Тьмой, хладнокровно расправившейся с каждой его мечтой, дабы навсегда заменить огонёк в душе на сизый, едкий дым горечи и сожалений, отвращающий от помыслов вернуться к прошлому, где все выжжено и уничтожено. Пламя, которое казалось согревающим, было самообманом, тем, во что лишь хотелось верить, но в сущности своей не являлось ни правдой, ни выдумкой — всего лишь маленькая слабость, изъян души. Так внутри всякого, кто был объят Тьмой, в одну пору оставался лишь холод. Опустившись на пол возле стойки, Румпельштильцхен обессиленно прикрыл глаза. Годы бессмысленных сражений, поисков, жертв и ухищрений привели его к тому, от чего он бежал всю свою жизнь — отчаянию. Тупая боль в груди вновь не позволяла ему вдохнуть. Слушая глухие удары сердца, отмеряющие его последний час, маг безуспешно пытался вынырнуть из вязкой трясины боли и разочарования, лишь утопая всё сильнее от каждой своей попытки вырваться. Упущенные возможности, как и потери, казалось, устлали всё вокруг него, хрустя обломками и надколотыми черепками, воссоздавая невыносимую какофонию звуков, от которых разрывалась голова. Выхваченный из памяти, где-то над ухом прозвучал отчаянный крик Бэйя. Распахнув глаза, мужчина содрогнулся в немом стоне от острой боли, ударившей под рёбра, и обмяк, привалившись на локоть. Тяжело дыша, маг с трудом перевёл дыхание, вновь погружаясь в обманчивый покой, закрыв глаза. Где-то внутри, глубоко в душе он чувствовал, знал, что должен бороться, хватаясь за каждое мгновение, но у него не было сил противостоять натиску жестокой правды — Белль ушла. Он почувствовал это ещё в лесу, когда к ликованию Тёмного внутри него примешалось чувство неосознанной тревоги. Их связь, на которую он обрёк девушку в надежде выкроить у Тьмы ещё немного времени, позволила ему ощутить мгновенное увеличение расстояния между ними, но в тот момент Румпельштильцхен предпочёл проигнорировать это чувство. Увлечённый возмездием, маг совершил одну и ту же ошибку, что неизменно приводила его к краху — он не захотел услышать слабый голос своего сердца. Соблазнённый возможностью отплатить героям той же монетой, заставить их хоть в малой мере пережить то, что выпало на его судьбу, он остался глух к мольбам своего сердца, твердившего ему об угрозе, и потому ныне Румпельштильцхена губила не сколько Тьма, но и чувство вины. — Нет большей пытки, чем осознание, что, поступи ты иначе, все могло бы сложиться куда удачнее, — задумчиво произнёс голос. Плотно поджав губы, Румпельштильцхен неторопливо открыл глаза и перевёл взгляд на образ. — В изобретательности тебе не откажешь, — ухмыльнулся Румпель, собираясь с силами, дабы противостоять лику Тьмы. — Приходится находить слабости в чужой душе, чтобы влияние было существенным, — устало поморщившись, пробормотала призрачная Белль и вышла из-за стойки, присев перед мужчиной. — Ты умираешь. — Я знаю, — хрипло усмехнулся маг, — поэтому ты здесь. — Именно, — улыбнулась. — Мой голос ты давно уже не слышишь, приходится, знаешь ли, идти на крайние меры. — У Белль голубые глаза, — устало хмыкнул мужчина, отводя взгляд. — Ах, извини, — в притворном беспокойстве воскликнула девушка и провела ладонью у лица. — Так лучше? — Я всё же знаю, что ты — не она, к чему этот фарс? — устало пробормотал Румпельштильцхен. — Из-за неё ты стал слабее, — покачала головой. — Не слушаешь мой голос, почти не ведаешь будущее, да и вообще стал видеть не дальше своего носа, — обиженно надув губки, опечаленно вздохнула. — Поэтому ты выбрала этот облик, чтобы попытаться воздействовать на меня? — понимающе произнёс маг. — Хороший ход, да только поздно. — Отчего же, — вскинула брови. — Покуда Румпельштильцхен в тебе ещё живёт, есть время нам потолковать, — улыбнулась. — Обратно ничего уже не исправишь, но можно всё же кое-что и предпринять. — Я не стану, — покачал головой, — с меня довольно сделок с Тьмой. Чему меня и научила жизнь, так это тому, что не стоить поддаваться на уговоры, сулящие всё и сразу. — Если сдашься сейчас, то погибнешь в собственном теле, — напомнил образ. — Не останется ни воспоминаний, что ты так бережно хранил, ни боли, ни любви. Ты утратишь всё, чем дорожил. — Я потерял намного больше в попытках удержать, и всё, что мне осталось — надколотая чашка! — рыкнул маг. — Ты ещё можешь всё вернуть! — яростно произнесла девушка. — Связав себя узами Тьмы с Белль, ты надеялся, что сможешь обогнать само время, но ты ведь не сказал ей о том, что прочёл в той книге верно? О да, я вижу по глазам, что ты ей не сказал, надеясь все исправить! Но то был твой последний шанс! Теперь она — сосуд, который ты наполнил тьмой и нужно лишь закончить обряд, чтобы вновь получить жизненную силу! — Я бы не сделал этого, не будь она так упряма, — процедил сквозь зубы. — Бедняжка не знала всей опасности, она лишь хотела спасти тебе жизнь и пожертвовала собой, — сокрушённо покачала головой. — Вместо того, чтобы отблагодарить её за это, ты вступил вновь в ту борьбу, которую однажды проиграл — ты решил, что, сражаясь с Тёмным внутри себя, сможешь обуздать его, использовать силу во благо своих целей, обмануть всех и самого себя. — И мне бы это удалось, — глухо прорычал. — Если бы она не ушла, — ухмыльнулся образ Тьмы. — Но Белль оставила тебя, ты ей не нужен, и почему, скажи на милость, теперь, когда она сделала свой выбор, ты продолжаешь защищать её от того, что неизбежно? — Потому что люблю, — вскинув голову, уверенно произнёс Румпельштильцхен. — Я бы никогда не отобрал её жизнь, чтобы продолжить свою и не отступлюсь от этого, даже теперь, когда она отреклась от меня. Я знал, что Тьма будет совращать её, боялся, что мне она предпочтёт иное, но не переставал верить в неё и не перестану, даже теперь, когда умираю. Сколько ни пытайся, я не поддамся на твои уговоры, потому что эта любовь сделала меня многим сильнее, и лучше я проживу последние мгновения, чувствуя боль утраты, но сохранив это чувство внутри себя, чем позволю Тьме вновь исказить всё то, что мне дорого. — Глупец, — прошипел образ. — Отобрав её жизнь, ты бы мог найти Сказочника и заставить его переписать историю, вернуть тебе сына и Белль, создать такой мир, где ты был бы счастлив со своей семьей! Всего лишь один шаг отделяет тебя ото всего, к чему ты так стремишься, но не можешь достичь по своему малодушию! — Не лги, не увещевай, — покачал головой. — Принуждением счастья не обрести. Теперь, когда она ушла, я должен отпустить. — И погибнуть! Вся Тьма вернётся сторицей в твоё сердце, и ты канешь в лету со своим мнимым благородством! — Убирайся! — прорычал сквозь стиснутые зубы, выхватив из внутреннего кармана кинжал и расчертив им воздух.

***

Трель колокольчика над дверью донеслась до меня чужеродным звуком, словно из другого мира. В те минуты я мог желать лишь одного — чтобы жителям этого города с их удивительным чувством такта хватило совести не тревожить меня своими бесконечными проблемами, но, как оказалось, это просто невозможно. Вдохнув поглубже, я осторожно поднял голову и перевёл взгляд на нежданного гостя. — Где моя дочь? — с угрозой и требованием прозвучал голос Мо надо мной. — Хотел бы я знать, — криво усмехнулся. — Отцовское сердце ничего не подсказывает? — Что ты сделал с ней, чудовище? — поддавшись панике, прокричал мужчина. — Она ушла по своей воле, — скривился от неприязни к визитёру и кивнул в направлении двери. — Последуй за ней и, быть может, сможешь её найти. — Думаешь, я поверю, что ты так просто её отпустил? — покачал головой Мо. — Так и есть, — пожал плечом. — Её здесь нет, как видишь. Наблюдая за тем, как Мо безумно мечется по лавке, заглядывая во все тёмные углы, я подумал, что, возможно, если бы мне достало сил, то поступил бы так же. Отчасти, я понимал его отчаяние и боль утраты, но с той лишь разницей, что чувствовал это острей. Вновь повернувшись ко мне лицом, мужчина хотел было что-то спросить, но взгляд его упал на кинжал. В два широких шага преодолев расстояние меж нами, он схватил его и направил лезвие на меня. — Отвечай! — прорычал Мо. — Что именно? — хрипло рассмеялся, вздрогнув всем телом под властью кинжала. — Чтобы Тёмный исполнил приказ, нужно чётко формулировать свои желания. — Где моя дочь? — проревел мужчина. На мгновение прикрыв глаза, я вдохнул полной грудью, отпуская сознание. Картины, образы и звуки замелькали в моей голове, пока не сложились в общий рисунок. Словно ужаленный огнём, я распахнул глаза и боль вернулась в сердце с утроенною силой. Сжимая губы, я не мог вымолвить ни слова, поражённый тем, что мне открылось. — Говори же! — Мо вновь нелепо ткнул в меня кривым лезвием. — Она в доме Прекрасных, — сипло произнёс, — они похитили её. — Мою девочку? Чего ради? — недоумевал мужчина. — Чтобы вынудить меня прийти на встречу и отдать им страницу с дверью, за которой томится Сказочник, — покорно произнёс. — Где эта страница? Она у тебя? — продолжал требовать ответы Мо. — Да, — безвольно достав из кармана сложенный лист из книги, я показал его хозяину кинжала. — Отдай мне, — приказал Мо, выхватывая страницу из моей руки. — И вот ещё что, Румпельштильцхен, — с трудом переводя дыхание, срывающимся от гнева голосом, проговорил мужчина, — никогда впредь не приближайся к Белль. Не смей. Оставь мою девочку в покое, она достаточно настрадалась из-за тебя! Прикрыв глаза, я уже не видел, как Мо выходит из лавки, лишь слышал снова трель колокольчика, возвестившую меня о том, что я остался в долгожданном одиночестве. Мысль о том, что я потерял Белль навсегда приносила мне ещё больше боли теперь, когда я знал, что она меня не предавала. Ненависть к героям и ярость от собственной слабости, страх перед неминуемой гибелью и последствиями терзали меня с новой силой. В отчаянной попытке подняться я не добился никакого успеха. Слабо щелкнув пальцами, я перенёс колбу с розой к себе и скользнул ладонью по холодному стеклу, укрывающему чернеющий цветок, почти увядший без жизни, так похожий на меня.