Take me away

      После шутовской свадьбы Доктор устраивает себе каникулы – маленькая компенсация, безмолвная мольба о прощении, убийственно заточившая внутренние грани с их последней (последней) встречи – он больше полугода занимается с юной мисс Тайлер, в хвостиках и заколках лихо прикатывающей к его по-человечески снятому на время порогу на красном, уже порядком потёртом велосипеде. В краешек окна он наблюдает, как она привинчивает его за ось к столбу, как поворачивается – большеглазая, нескладная, растрёпанная, розово-жёлтая, несказанно красивая... Как медленно идёт к входу, поддевая носками кроссовок случайные камешки, стоит там пару минут, покачиваясь с пяток на носки, прежде чем позвонить; а он с другой стороны двери, закрыв глаза, слушает её дыхание, считая вдохи и выдохи, вновь и вновь перетирая себя в пыль ещё лишь этим – родным, незаметным, драгоценным звуком.       Когда блаженное репетиторство заканчивается, и она уходит от него, в последний раз отцепляя замок – он впервые позволяет себе встать в дверном проёме и в открытую следить взглядом за ней, вновь удаляющейся. Оседлав в конце улицы велосипед, она вдруг обернётся и махнёт рукой – ему. Дверной косяк больно вдавится в рёбра, когда он поспешно высвободит руки и замельтешит, замашет вслед – ей, уже свернувшей за угол.       После – он будет отскребать себя, впаявшегося в консоль, лихорадочно, агонично, безнадёжно длящего последние минуты в тысяча девятьсот девяносто девятом году, чтобы вернуться вперёд – к ничего не значащим прибауткам, тошнотно выворачивающим улыбкам, и ко лжи.       Она умело врёт. Ложь проросла в них обоих от начала, пустив из семян буйные всходы, невидимо, безнаказанно запустив скользкие щупальца между совместно прожитыми минутами. Доверие – меньше полпенса, искренние мысли – и того дешевей, что бы она там ни обещала когда-то ему в синем костюме.       - Доверять – тебе? Шутишь, что ли.       И резче, безразличней, отточенней слова, желчней растекаются в гримасах губы, Ривер словно бы не замечает. Предпочитает не замечать. Он – её наследство, безвыборное, безвопросное, брошенное ей задолго до рождения по прихоти неведомой силы, вечного соперника в представлениях, что тысячелетиями вращает планетные оси и дёргает за ниточки всё живущее, подобно ему развлекая себя забавными пляшущими существами.       Такие же золотые, только много крепче, свитые временем нити помимо его воли струятся с рук и самого Тайм Лорда, узлы которых он всё порывается оборвать, однако пока оставляет. Порвать проще, чем привязать обратно.       - А это моя подруга Ривер, отличная прическа, умна, вооружена, и, в отличие от меня, совсем не против пострелять в людей...       Доктор безостановочно сыпет словами, уже почти забывая в них вдумываться. За последние столетия довольно много вещей поочерёдно утратили смысл, и слова стали одними из первых. Тем проще отгородиться ими от мира.       - Она точно убьёт первых троих из вас, - с лихорадочным подобием улыбки доверительно сообщает он Тишине.       - Первых семерых.       - Семерых? В самом деле? – ему ни капли не интересно, но привычная вывернутость волоком тащит за собой.       Вновь и вновь что-то тянет за нитки, заставляя отплясывать ещё быстрее, ещё безумнее, в этом исковерканном наслаждении безграничной властью.       - О, для тебя даже восьмерых, сладкий.       Их больной, изломанный, почти пьяный флирт – неистощимый источник развлечений, а Доктор никогда не отказывает себе в таковых, было бы интересно. И если уж ему суждено вот так грубо-бесцельно провести отмеренное хлипкое всегда, то он будет выжимать каждую бесполезную минуту до капли.       - Перестань, - по тонким губам змеится шероховатая полуулыбка.       - А ты меня заста-авь! – тянет в ответ Ривер, проводя спиной и обнажёнными плечами по его переломанному хребту.       Всё по-другому, всё, что только можно – теперь наружу, выворачивание и безразличное рассматривание мятых фраз. Теперь ему плевать, и слова шелушатся, выпадая из неощутимого папиросного смысла; они падают на землю, звонкие, насквозь фальшивые, но никому почему-то нет до этого дела. Что, впрочем, только на руку его играм, становящимся с каждым разом всё отчаянней в своей неконтролируемой нервной суматошности.       Он выдумал правила. Правило номер один – бесценное правило! О да, он всегда был великолепен в обмане, здесь ему нет и во веки не будет равных. Доктор врёт, и всем остальным останется только смириться. Пока он будет тихо и любовно пестовать свой внутренний мир (заперев на засов двери, чтобы никто не вломился в его сад – бескрайние розы, белые, солнечные, алые, прозрачные, жёлтые, как закат, синие, розовые, медовые...), того себя, что обретается за пределами ограды можно равнодушно выставить на всеобщее обозрение. Шутоватого, гримасничающего, говорливого и вертлявого себя, от вида которого Доктора-за-забором уже воротит. Но, жонглируя улыбками окружающих, он чувствует некоторое удовлетворение – приятное разнообразие среди негустого набора положительных эмоций.

***

Сама по себе Ривер появляется изредка. Но всегда ровно в тот тщательно выверенный последний момент, когда Доктор уже облегчённо и скупо начинает надеяться, что она не придёт вовсе. С коронным приветствием врываясь на сцену, жена первым делом одаривает его жгучим призывным взглядом – сплошная безапелляционная, взращенная вручную химия, от которой кровь густо вязнет в жилах.       В остальное время Тайм Лорд бездумно бегает по галактикам, пока его не настигает и не тащит неумолимо за собой к очередной, закреплённой мёртвым узлом, встрече – вперёд, растравлять и бередить латанную-перелатанную старческую душу, некогда возвращенную к жизни ласковыми юными руками, и позже растерзанную и обезличенную потерей. Сожалеть о чём-либо до смешного поздно. Тем более что в тот, последний раз он сам надёжно запер её другим небом, добросовестно убедившись, что все трещины запечатаны, и тропинок не осталось. Конечно, она никогда не вернётся. Никогда. Не. И бесполезно еженощно, ежечасно, ежевечно вымаливать прощение сейчас, взвинчивая сорванный виной голос до жалобного щенячьего скулёжа, уже опоздав на пару сотен лет, когда услышать его больше некому.       И как раз, видимо, поэтому Ривер. Психопатка в пару свихнувшемуся богу времени, не властному даже над самим собой. Вселенная тоже обожает играть, что позволяет Доктору оценить и прочувствовать на себе всю переливную оттеночную иронию, тончайше подмешанную во вдыхаемый им воздух.       Теперь он – сладкий, зацелованный до омерзения – до упаду флиртует с женщиной-женой и, не моргнув глазом, вершит геноциды. Жалость и брезгливость давно иссякли, обнажив растрескавшееся каменистое дно; бывает, что он почти не против. Есть Ривер – значит, быть бегу, на секунду обретающему хоть какое-то карикатурное подобие смысла; быть приключению, запас которых неуклонно приближается к концу, пустя полки воображаемой кладовой; быть бездумному самообману, в котором он порой так жутко, так запредельно нуждается; быть вороху невесомых слов, среди которых можно раствориться, одними лишь движениями рук заставляя зажигаться и угасать взоры окружающих. Ему надо чувствовать себя всемогущим и всевластным, чтобы хоть отчасти заглушить сгорающее в груди солнце.       И кукольный, игрушечный Тайм Лорд снуёт по вселенной – такой болезненно подвижный, иронично и дёргано насмешливый, улыбчивый, и так безнадёжно влюбленный в драгоценную пустоту у правой ладони...