Она раздражала его

Она раздражала Алека до самой глубины костного мозга. Каждый раз, когда он видел её смазливую мордашку с каплей ангельской наивности, хотелось закатить глаза так, чтобы увидеть свой мозг, хотелось схватить лук и чредой отправить в неё стрел двести, а потом извиняясь выдёргивать их из тела и опять выстрелить. Она раздражала Алека своим радостным смехом и голосом и, конечно же, своей способностью влипать в неприятности, заставляя Лайтвуда автоматически втягивать свою жопу в спасение этой назойливой девицы, а также брата и сестры. Она раздражала Алека своим желанием всё потрогать, пощупать, узнать, попробовать. Последнее его больше всего разозлило, когда она, попробовав несъедобную стряпню Иззи, отравилась, и Лайтвуду старшему пришлось сидеть с ней неделю в лазарете, исполняя роль сиделки. Он бы никогда и ни за что не согласился бы на это, если бы не щенячьи глаза его сестры и Макс, который умудрился схватить в стенах Института грипп. «— Всё равно ты весь день проводишь в лазарете с Максом, посиди и с ней. — Ты серьёзно что ли? Это ты её отравила, а мне мучайся? Я не собираюсь сидеть с этой примитивной, у меня от одного её вида голова болит, а если она ещё и заговорит я лично себя клинком зарежу и сделаю харакири. — Алек, не будь таким противным, ну посиди хотя бы денёк, а потом я или Джейс тебя заменят. — Ладно, но только раз, Иззи, только раз». А потом и следующий день, и следующий, и следующий. Он злился, огрызался на неё, шутил над её примитивностью, но всё равно каждое утро в 8 часов приходил в лазарет смотреть как она спит, ведь раньше 10 она не просыпалась. И когда она открывала свои глаза первое впечатление от этого дня был хмурый Алек, скрывший свою улыбку за секунду до её пробуждения. Он всегда спрашивал хочет ли она чего-то из еды, но та лишь морщилась и просила подать свой блокнот, на что Алек насмешливо отвечал: «Что такое, хочешь записать в примитивно-девчачий блокнотик о том как я надоел тебе и желаю чтобы ты поскорее свалила отсюда?», но она лишь упрямо смотрела на него и выхватывала из его рук свой драгоценный записничок. Только на 5 день её болезни Алек узнал, что она там рисует свои сны, таким образом запечатляя их навсегда. И в каждом сне фигурировал Джейс с крыльями ангела, иногда невероятно живая Изабель смотрела с листа бумаги и угрожала своим хлыстом и лишь однажды он увидел себя на бумажке: Это была жалкая карикатура и только отдалённо можно было понять, что это Алек. И когда он увидел это «произведение искусства» — ему захотелось вырвать этот лист бумаги из блокнота, поджечь и посыпать пеплом голову этой несносной девчонки. Но слава богу вскоре она выписалась из лазарета. И все стало намного хуже. Теперь она каждый день ходит за ним по пятам и жалобно скулит: «Алек, ну научи меня стрелять из лука», — а он лишь ускоряет шаг и скрывается за дверью своей комнаты. Целых тридцать секунд ничего не слышно, а потом раздаётся слабый стук кулачком в дверь и опять этот щенячий скулёж, и он готов взвыть. Дикое желание что-то метнуть в дверь не оставляет его и он уже замахивается ножом, но в последнюю секунду разворачивает руку и метает нож в противоположную сторону от двери, где на стене висит мишень. Тяжело вздохнув, он рычит, что дико устал и хочет спать, на что эта девчонка отвечает, что всего лишь полдень и быть такого не может. Алек лишь опять злобно рычит и жалеет, что не умеет убивать силой мысли. Она раздражает его своим попрошайничеством ещё две недели и он, не выдержав, соглашается, с одним условием: «Заткнись!». Через минуты две, после того как они зашли в тренировочную, он жалеет, что согласился. Примитивная тут же хватает его лук, удивительно неправильно берёт его, встаёт в смехотворно-нелепую позу и целится в мишень. Алек с тихим шипением: «Бездарность», — забирает лук, меняет своими руками её позицию ног, легко бьёт под коленку, чтобы согнула ноги, разворачивает корпус в нужном направлении и только потом отдаёт лук, правильно закрепляя руки на нужных позиция. Алек ненавидит близкий контакт во время обучения, предпочитая объяснять и обучать на расстоянии, а не как во всех сопливых романчиках, что читает его сестра, но ничего не поделаешь — примитивная по-другому не поймёт, — и он становиться сзади неё, перед этим закрепив колчан со стрелами за спиной. Медленно и толково объясняет ей в шею все правила стрельбы из лука и чувствует, как своими бёдрами создаёт трение о её, и хочется тут же отойти. Первый выстрел в прямом смысле сделал он, держа только руки девчонки, показывая как надо. Та кивнула и второй раз выстрелила сама с минимальной поддержкой Алека и, конечно же, промахнулась. Всего лишь на полдюйма. От мишени в целом. Лайтвуд взвыл и отметил, что из тренировочной они нескоро выйдут и дело — полная безнадёга. Когда он совсем потерял надежду и, наверное, двадцатая стрела полетела вообще в другую сторону от мишени, он объявил перерыв. Себе. И сказал, что пока хотя бы одна стрела не попадёт хотя бы в край мишени, она от сюда не выйдет. Бросив грустный взгляд на Алека, девчонка вздохнула и опять начала доказывать, что Сумеречной Охотницей ей не быть никогда. Ещё две стрелы пролетели мимо. Лайтвуд закрыл рукой лицо и вышел из тренировочной комнаты. Себе за кофе, ей за чаем. Оказавшись на кухне, он увидел всю семью в сборе и на вопрос не хочет ли он отведать блинчиков Изабель ответил, что лучше ещё часов пять проведёт с примитивной в тренировочной. Сил уже не было. Заварив себе горький кофе и мелиссовый чай, он поставил всё на поднос, схватил несколько покупных круассанов и поплёлся обратно, не забыв перед этим спросить нет ли в аптечке пожизненно снотворного, на худой конец яда. Когда он зашёл в тренировочную, примитивная всё ещё стояла и бесполезно пускала стрелы в пространство. «Ты вообще целишься?» — единственный вопрос, который он задал, на что она ответила, что у неё не получается. Алек съязвил, что видит это убожество и, поставив поднос с едой и напитками на стол, опять подошёл к несносной девице. И снова он проделал всё как в прошлый раз, объяснил, рассказал, поменял положение рук, которое она успела испортить за это время. И вот стрела попала точно в цель. Конечно, стрелял же Алек. Эта примитивная без него ни черта не сможет. Его грудь была крепко прижата к её спине и когда примитивная выпустила стрелу, Алек почувствовал как всё её тело мелко дрожало. Впрочем, как и его. Стрела угодила в восьмёрку, что очень близко было от яблочка. Он улыбнулся и ненароком вдохнул запах её волос. Яблоко. Его раздражал запах её волос, потому что резко захотелось зарыться в них носом и ещё раз вдохнуть, почувствовать запах зелёного терпкого яблока, но он остановился. Только прошептал «Молодец», — и отошёл. Алека раздражали эти ранние тренировки, но он всё равно просыпался в 6 утра, завтракал и шёл будить эту несносную малышку. Без стука заходил в комнату и минут 15 наблюдал как она мирно спит, укрывшись чуть ли не с головой, но затем затыкал куда поглубже странное тепло в груди и будил примитивную. Та просыпалась только с третье толчка. Сонно открыв глаза, она с ним здоровалась, на что он холодно кивал, и медленно выползала из кровати. Вяло буркнув что у неё 15 минут на сборы, он уходил в тренировочную. И так каждое утро. Она раздражала Алека своей манерой разговора с парнями. Флирт. Она флиртовала со своим другом-ботаником, она флиртовала с Джейсом, с продавцом в пекарне, с парнем на улице, из-за которого чуть не упала. Со всеми. Но на все подколы Лайтвуда она отвечала, что это вежливость. Если таковое имеется в его словарном запасе. Его раздражало, когда они с Иззи идут на вечеринку, и примитивная одевает свои «лучшие» наряды, заставляя мысленно свистеть каждого прохожего парня. А если кто и свистнул громко, а затем попросил номерок — сразу затыкался, встретив хмурый взгляд Алека. Его бесит её что-здесь-происходит-дайте-я-всуну-свой-нос. Его бесит, что она всегда и во всём чувствует свою вину. Его бесит её улыбка. Его бесит её смех. Его бесит то, что она снится ему по ночам, а утром он разочаровано вздыхает, осознавая, что это всего лишь сон. Его бесит, что она вечно шутит, смеётся, таскается за Джейсом. Сюсюкается на виду у всех и чуть ли не ноги ему облизывает своим противным языком, который так и хочется засунуть себе в рот вырвать и разрубить на мелкие кусочки. Но как только они остаются с Алеком наедине, то с милым и невинным личиком спрашивает всё ли хорошо. Нет. Я не могу выбросить тебя из своей головы. Да, не твоё дело, примитивная. Вали отсюда — Джейс заждался. И что больше всего бесит его, так это то, что она без лишних слов встаёт и уходит, бросив на него какой-то не такой взгляд. Его бесит то, что она устроила какое-то Рождество и подарила всем подарки, не требуя ничего взамен. Раскрыв свой подарок, запутавшись в этой чертовой блестящей мишуре и ленточках, он уже и не думал увидеть что-то стоящее. Но его глаза увидели лук. Исписанный рунами, с золотыми и серебренными узорами и жутко неудобный. Подняв лук, Алек отметил его чертовски неудобный вес, жуткую балансировку и мерзко-острую тетиву, режущие пальцы. Отметил про себя, что такой разве что в виде сувенира на стенке хранить или от демонов отбиваться, когда у нормально и привычно удобного лука стрелы закончатся. Пока это недопримитивная рассказывала какие же прекрасные плюсы у этого оружия, Алек отмечал только минусы. Перебив её на полуслове, он поблагодарил её и попытался как можно натуральней и шире улыбнуться, но, видимо, ничего не вышло. «Тебе не понравилось?» — «Конечно, понравилось» — «Точно?» — «Абсолютно!» — «Я рада». И этот милый огонёк в глазах, которому он не мог сказать правду всегда потом будет преследовать его. Она продолжила раздавать подарки. Ходжу, Максу, Иззи, Джейсу, оставила подарки для Роберта и Маризы и даже Черчу подарила новый мятный шарик, с которым он бы мог играться. А потом Алек открыл рот, совсем не ожидая от себя таких слов: «У меня для тебя тоже подарок, — и ярким загоревшимся глазам он ответил, тут же туша этот огонёк, — сегодня и завтра никаких тренировок. Наслаждайся». Встал и ушёл к себе, кинув на кровать этот недолук от недопримитивной. Следующий месяц на каждой тренировке и миссии она ожидала, что Алек возьмёт новый лук — он видел это по глазам, — но каждый раз расстраивалась не увидев. И на вопрос, где её подарок, он отвечал, что привыкает. Но лук просто лежит на столе и ожидает, когда рука Алека хотя бы прикоснётся к нему. Его раздражало, что ещё спустя месяц ему начался нравиться этот чертовски неудобный лук. И на каждую тренировку он приносил два лука: Свой старый и новый. Для неё и него. Ужасный подарок начал ему нравиться, потому что каждый раз, когда оружие находился в его руках, Алек замечал тот самый огонёк в её глазах. Она раздражала его тем, что каждый вечер приходила к нему с чашкой ромашкового чая и говорила, говорила, говорила, а когда чай заканчивался — забирала чашку, желала спокойной ночи и целовала в щёку как какого-то мальчишку. И его злило то, что потом от лёгкого прикосновения губ к его щеке, тепло разливалась по всему телу. Она раздражала его тем, что каждый свободный денёк, без демонов и нарушавших Соглашение вампиров, утаскивала его и ребят в кино, музей, театр, не давая Алеку насладиться тишиной библиотеки Института. Недопримитивная раздражала Алека тем, что на каждый карнавал и ярмарку она буквально за руку вытаскивала его в парк, заставляя участвовать вместе с ней во всех этих конкурсах и выигрывать игрушки, которые он видел, заходя к ней в 6:45 перед тренировкой. Лучше бы она их выкидывала. Она раздражала Алека своей заботой, ведь стоило ему заболеть обычной простудой, она не отходила от его кровати больше чем на 5 минут и дальше кухни Института. Её супы были безумно вкусные и абсолютно несравнимые с варевом Иззи и это злило. Она раздражала тем, что когда Алек впервые поцеловал эту несносную девчонку — она ответила ему, прикасаясь снова и снова своими влажными губами и языком к его губам, заставляя скулить и рвано выдыхать в её рот. Уж лучше бы она ему оплеуху зарядила. Она раздражала его своим непокорным послушанием и непослушной покорностью. Каждый раз, когда он что-то зло ей приказывал — ложись спать, закрой книгу, не приближайся больше к этому парню, не зли меня, не прикасайся к моим вещам — она смирено кивала, целовала в щёку и всё равно продолжала делать. Это его выбешивало и он подходил к ней, обнимал сзади, утыкался носом в шею, оставляя маленькие поцелуи, и шептал: «Непослушная моя», — а она смеялась и прекращала ему перечить и сразу ложилась спать, закрывала книгу и никогда больше не подходила к тому парню. Она раздражала Алека тем, что отвечала на все его поцелуи, заставляя хотеть новые и новые, ловить украдкой и нагло воровать ночью, когда она спит. Он бесился, когда после сна, не открывая глаз, чувствовал, что она лежит рядом, чувствовал запах терпких яблок и чувствовал тепло её сонного тела. И он обнимал её крепче, боясь раздавить такую хрупкую малышку, и легко целовал в лоб, убирая выбившиеся из косички пряди с лица. Она раздражала его тем, что не могла его уже раздражать. Что каждый раз, когда он её видел, улыбка не сходила его лица. Что каждый раз ему хотелось целовать её больше и больше. На глазах у всех, на камеру, для фотографий, наедине в полутемной комнате. Всегда и везде. Она раздражала Алека тем, что была его, ведь больше он и секунды не мог продержаться без своей Сумеречной Охотницы и терпкого запаха спелых яблок.