И даже то, что быть не может...

Татьяна немного постояла перед дверью, собираясь с мыслями, прислонившись лбом к холодной подъездной стене. Щёки горели от стыда, ладони вспотели. И всё же, она сделала последний шаг и нажала на звонок. Внутри квартиры послышалось движение, с каждым поворотом замка у девушки всё больше дрожали колени. Отступать было уже поздно, хотя очень хотелось, как в детстве, броситься прочь по лестнице, не дожидаясь встречи. Мужчина окинул Птицу взглядом с ног до головы и остановился вопросительным взглядом на её лице. Девушка выглядела испуганной, и подъездный свет придавал её итак бледному лицу совсем уж нездоровый чуть зеленоватый оттенок. Таня старательно прятала руки в карманах легкомысленно лёгкого одеяния, но всё итак было понятно. - Ну что? Может, уже что-нибудь скажешь? - Здравствуйте, я… - девушка старалась говорить спокойно, но срывающийся голос выдавал с потрохами, - … мне бы… Мужчина взял её за локоть и потянул в квартиру. Таня замотала головой и, вроде, приросла к полу. - Зайди, дрожишь же вся. - Я просто пришла забрать свою сумку и извиниться. А ещё сказать спасибо. И вы мне так помогли. Вы мне спасли жизнь и вообще… - она не говорила, тараторила, опустив голову в пол, чтобы просто не смотреть в глаза, - …и ещё мне так стыдно… и я не должна была… - Болит? – спросил он, спокойно и без особого выражения, протянул руку и наконец-то втащил практически Птицу в квартиру, усадил на тумбочку и захлопнул дверь. Конечно же, соседка всё уже знает, она вообще удивительно внимательно относится к его жизни. И мужчина был уверен, что теперь-то темами для разговоров всё «сообщество пожилых леди этого района и прилегающих к нему окрестностей» будет обеспечено. Чего уж тут терять-то теперь? Татьяна притихла и вжалась в стенку, испуганно глядя на него снизу вверх. Зато теперь света хватало, чтобы детально разглядеть положение дел. Синяк на скуле, не смотря на все маскировочные женские хитрости, цвёл буйным цветом. - Болит, спрашиваю? Говорил же тебе: мажь кремом. - Я мазала, - прошептала девушка - Ничего ты не делала, я же вижу, - проговорил он с улыбкой, - Пошли на кухню, чаю налью. Эх, Татьяна, не бережёшь ты себя, простудишься же. - Мне не холодно, - сказала она всё так же шёпотом - Ага, и поэтому дрожишь как липка. Ему порядком надоело возиться с этой девчонкой. Она ведёт себя, как полная дура, три дня назад вообще сбежала, а он… - Вот, - Птица протянула дрожащую руку, к которой, до побелевших костяшек, были зажаты ключи, те самые, которые он оставил на этой тумбочке в прошлый раз, - Я хотела отдать, и забрать… У Татьяны вдруг пересохло во рту, и показалось, что ещё немного, и она просто позорно снова свалится в обморок. Силы куда-то делись. - Отдать, забрать… - передразнил мужчина и развязал пояс на её плаще, вытряхнул наконец-то её из этого чёртового одеяния, потому как она решила, по-видимому, остаться на этой тумбочке в прихожей навечно. - То…товарищ полковник, - прошептала Татьяна, - что вы… Мужчина одним движением расстегнул молнию и снял сапог, бросив его в сторону. И от этого звука Птицу пронзила молния, она дёрнулась всем телом. *** Что тогда случилось? Зачем ей приспичило ночью тащиться на эту остановку автобуса? Да, они поругались с Филипповым, в 136 раз уже, всё не ново. Ну почему не вызвать, как всегда, такси. Нет же, Птица же упрямая, она решила добираться на автобусе, гордо и независимо. И что с того, что почти три часа и страшная темень. И, конечно же, она нарвалась на неприятности. И даже уже смирилась с неизбежным. Нашла себе приключения, ночь обещала закончиться весело, в компании трёх-четырёх не вполне трезвых кавалеров. Невесть откуда появившийся Волынский несколько подкорректировал планы. Компании предстояло долгое лечение. Естественно, полковник не удержался и высказал Татьяне всё, что думает о её характере и способностях ко всему на свете. А она истерически рыдала, оплакивая всё на свете, от событий на этой остановке, до никчёмной жизни и ссадины на коленке. И Петру пришлось практически тащить её по лестнице домой, к себе, потому как у неё дома мама, у той больное сердце и ещё не хватало, чтобы она лицезрела дочь в таком виде. В этом же холле мужчина точно также снимал с неё пальто, грязное и мокрое, и сапоги со сломанным каблуком, и почти профессионально осматривал на предмет повреждений. А Татьяна судорожно цеплялась руками за порванный подол платья и сгорала от стыда, всё же итак было видно. И ей хотелось утопиться немедленно в ванной, чтобы больше никогда не смотреть в глаза этому человеку. Но, распарившись под горячим душем и приняв ударную дозу успокоительного, она провалилась в тяжёлый сон-полузабытье, перемежающийся кошмарами. Утром же, оставшись в пустой квартире, Птица с трудом могла вспомнить, что делала и говорила. Она собралась и ушла раньше, чем вернулся хозяин, взяв больничный и отключив телефон. Но, в итоге всё равно пришлось вернуться, потому, как сумка осталась здесь, а вместе с ней документы, деньги и куча ненужной чепухи. *** - Что ты вцепилась в эту тумбочку? Не съем же я тебя! Волынский сам не мог понять, почему так злится. Она раздражала его своей дрожью и испуганными глазищами. Он не спал тогда всю ночь, потому как невозможно спать, когда кто-то кричит и просит его не трогать, а потом жмётся к тебе, будто ища защиты. А утром, стоило только уйти на час, сбегает трусливо. - Я… - Нет, нет, ну пожалуйста, не смей рыдать. Я не могу больше на это смотреть. Я сейчас выставлю тебя за дверь, имей в виду. И мужчина одним рывком поставил девушку на ноги. Они так и стояли молча, глаза в глаза. «И никакой он не старый и не страшный. И руки у него тёплые, как у отца…» - вертелось у Птицы в голове, а слёзы всё предательски катились по щекам. У Тани просто ледяные руки, никак не желающие согреваться, чуть подрагивающие – длинные пальцы, тонкие кисти, узкие запястья. - Ну, прости меня, я не очень умею… прекрати, ненавижу женские слёзы, - и он провёл рукой по её щеке, - Я понимаю, что ты перенервничала… - Да не перенервничала я! – выкрикнула она злобно и бросилась на Волынского. Если бы не стена, то от неожиданности Пётр бы просто не удержался на ногах. Девушка стала целовать его так, как никто и никогда в жизни его не целовал. Она почти кусалась, прижималась, и мужчине пришлось подхватить её, чтобы она не упала. Платье, непозволительно короткое задралось, обнажая резинку чулок и кожу над ней, горячую, просто раскалённую. В голове что-то произошло. Пётр понял, что дороги назад нет. На самом деле её никогда и не было, это просто он пытался убедить себя в этом, чтобы не думать круглосуточно об этой девчонке и не сойти с ума за эти трое суток, что он точно знает какая она на ощупь и запах её этот, который мерещился всюду. Запустив руку в волосы, обхватив за затылок, он притянул Татьяну к себе - ещё ближе, ещё больше, чтобы уже точно нельзя было отступить, - и начал быстро целовать её щёки и губы, которые как будто разгорались от его поцелуев, и этот жар стал стремительно распространяться, как в высохшем лесу, и отравил кровь, и ударил в голову, в спину и в ноги, и хотелось немедленно прямо здесь в коридоре получить её всю, сразу, без остатка, и пошло оно всё к чертям! - Я не перенервничала, - шептала она, - Я думала, что умру, если только придётся ещё раз здесь оказаться, переступить этот порог. Да я видеть тебя не могу. Я есть не могу, спать не могу, жить не могу, а ты… ты даже не позвонил ни разу! И она наконец-то справилась с пуговицами на его рубахе, рванула в стороны, и снова бросилась на него, прижимаясь ещё сильнее, а где-то там, внутри, бухало ставшее огромным, необъятным сердце и, казалось, что оно просто выскочит сейчас наружу, не выдержит. - Звонить? Я? Да ты… - пробормотал Волынский, тиская её, - … ты же сбежала, сама… Ты не можешь. Мы не должны. Ты хоть понимаешь это, что мы не должны? И он схватил её больно за волосы, дёрнув вниз, потому как они закрывали свет, не позволяли ему ничего видеть. Таня откинула голову назад, и он впился в её шею, оставляя на ней следы, не думая, как потом это объяснять. Его руки были под её одеждой, гладили, узнавали. Ногой он придавил руку, заставив вскрикнуть от неожиданности. Это оказало секундный отрезвляющий эффект, и она успела судорожно втянуть воздух и прошептать: - Нет, прямо сейчас, но не здесь… И теперь Пётр мог посмотреть на неё, пользуясь этой передышкой и оттолкнул её на расстояние вытянутой руки: она не улыбалась, у Тани были совсем тёмные и очень серьёзные глаза. - Я умру сейчас, слышишь? Прямо сейчас умру, - на щеках её гулял лихорадочный румянец, на висках выступили капельки пота - Я совсем не тот, кто тебе нужен, - зачем-то проговорил, почти прохрипел он. - Не смей этого говорить! Откуда ты, чёрт тебя возьми, знаешь! Я хочу тебя, ТЕБЯ!!! Сейчас! Немедленно!!! И я тебя получу!!! Бикфордов шнур снова разгорелся, Птица с новыми силами набросилась на него. И откуда в ней взялось столько сил и решимости? Пётр, наконец-то вытряхнул её из этого дурацкого платья, не став больше возиться с заевшей в самый неподходящий момент молнией, бросив его куда-то, а вслед за ним и атласный лифчик, который всегда казался ей невероятно пошлым, недостойным такой приличной девушки, как она. Видел бы кто-нибудь её сейчас… Никогда и ничего подобного не было с ним раньше, за все 46 лет. Он почти не мог дышать, приходилось просто делать над собой усилие, чтобы втянуть воздух. Секс всегда был просто секс, когда лучше, когда хуже. Он понятия не имел, что будет в итоге, сейчас, именно с этой женщиной. И он боялся её сейчас больше всего на свете. Боялся и… любил. Никогда, ни к одной женщине, в его голове не возникало этого слова «любовь», всё, что угодно, но не это. Но сейчас взялось откуда-то и никак не желало стираться. - Куда? – спросила она преступным хриплым голосом, не отрываясь от него, навалившись всем телом, заставляя пятиться задом в глубину квартиры. Терпеть больше не было никаких сил, а она наотрез забыла, где находится эта проклятая кровать, до которой, казалось, им уже не добраться. Пётр схватил её за руку и потащил за собой куда-то в темноту, так, что она чуть не упала. И они вынырнули в светлую огромную спальню. Сердце больше нигде не помещалось. Кровь уже не бурлила, она клокотала везде, где только можно, кипела в венах. Штурм был стремительным и неудержимым. Пётр всё не мог поверить, что всё это с ним, из-за него, для него. Он перекатился и придавил её всем телом, чувствуя Татьяну собой – всю, с ног до головы, - и стискивая так, что до боли сводило зубы. Перед ним были её тёмные глазищи, и мокрый лоб, и рот её, растянутый в странной гримасе. Бикфордов шнур догорел, грянул взрыв, и показалось, что рванул не порох, вспышка в голове была равна атомному взрыву, ужасающая, неконтролируемая, смертоносная. Он даже не сразу понял, что всё ещё жив. Татьяна тяжело, со всхлипами дышала, мелко дрожала и зубами хватала его за ухо, и чуть скулила. Пётр вдруг до смерти перепугался - Тебе больно? - Я… люблю тебя! Если б только знал… Мне стыдно… мне стыдно, что я тебя ТАК люблю, - прохрипела она, всё ещё хватая судорожно ртом воздух. - Стыдно? – переспросил он И она снова поцеловала его, как-то отчаянно. И толкнула в бок - Ты тяжёлый, - произнесла с улыбкой, - Ты не даёшь мне дышать! - Дышать, - эхом повторил Пётр Опомнившись, отодвинулся, мысленно сказав себе «пару ласковых». - Я никому тебя не отдам, - сообщила Татьяна, - Ты понял, полковник? Ни-ко-му! - Никто и не претендует, - пробормотал он, и тут же получил новый ощутимый удар в бок, охнув от неожиданности. - Даже если и претендует, всё равно. Слышишь? Он слышал, естественно. Но только взрывная волна схлынула и в голову снова вернулась способность соображать. А это значило, что ещё немного и Птица, блаженно улыбающаяся у него под боком, скоро тоже станет прежней. И вот тогда – раскаяние, неловкость, стыд, поспешное прощание и новые слёзы, а потом ещё и девичьи попытки суицида, скит в безлюдной местности… - Таня, - начал он тихо, - я… Нужно как-то помягче сейчас. «Кретин, ну что за кретин! Она же пришла, чтобы просто забрать свои вещи. Это просто нервы, и эта идиотская благодарность. И вообще, у неё же Филиппов, все об этом давно знают. А ты-то? Ты-то хорош!!! Не мог успокоить её? Да у неё мужиков-то было… один-два, не больше. Вот, теперь и расхлёбывай!» И в сердцах Волынский стукнул ладонью по кровати. Она посмотрела на него дико и преувеличенно бодро начала говорить, вцепившись руками в плечо, будто он именно сейчас сбежит от неё в окно 10 этажа. - Конечно, ты меня пока не любишь, это понятно. Но ты полюбишь, я точно знаю. Если бы ты меня нисколечко, ни чуточки не любил, то у нас… ну, у нас… ну, не вышло бы ничего, вот так… хорошо… с первого раза вот так… а значит потом, - и Таня спрятала нос, в подушку, чтобы Пётр не заметил, как снова раскраснелись её щёки, - … потом, буде ещё лучше, - закончила она чуть слышно. И Волынский почему-то подумал страшное: сейчас непременно заплачет, а она следом, и будет великолепное зрелище, достойное аргентинских, или каких-то там ещё сериалов. «О чём она там говорит? О любви? Большой и чистой??? Приехали!» И полковник выудил её из-под одеяла, которым девушка накрылась с головой, чтобы уж точно никто ничего не заметил, и посмотрел ей в глаза, и потрогал лоб, уверенный, что там уж точно не ниже 39, это же просто жар и всё. Жара не было. Скорее, наоборот: у неё были ледяные руки и почему-то нос. А смотрела она на него всё теми же глазами, что и всегда, со спокойной уверенностью. - Не верю ни одному твоему слову, - и отпустил руки, продолжив с усилением, - ни единому. Я уверен, что это просто адреналин, да всё что угодно. Ты меня любить не можешь, это… не-пра-виль-но, и точка!!! «Очень тактично, молодец! Просто верх психологического мастерства, профессионал ты хренов!!! Вот сейчас она начнёт рыдать и …» Татьяна пожала плечами. - Я. Тебя. Люблю. Я буду тебя любить. Что бы ты сейчас не сделал. Можешь даже меня выгнать. Ну! Давай! Выстави меня за дверь!!! – прокричала она прямо в лицо и с размаху опрокинулась на подушки, расхохотавшись от души, - То-то порадуется твоя соседка. Представляешь? - Таня… - Нет, ну это же смешно. Ты будешь бегать от меня, ну, допустим, до старости. А потом уже не сможешь, и вот тогда я догоню тебя, разыщу. И буду я вся такая молоденькая красотка 50 лет, а ты старый и ворчливый 70-летний старикан. И наконец-то наступит идиллия, никуда ты не денешься. Неужели это не очевидно? «Что я несу? Господи, что я несу? Я - идиотка, вот что очевидно! Какая любовь? Зачем я ему нужна вообще? Что я придумала? Да он сегодня же забудет, что тут было!!! Хорошего понемножку, пора тихо уйти в туман. Пока не поздно» - вертелось в голове, и захотелось немедленно провалиться сквозь землю. - Ну вот, началось! Вот об этом я и говорю! – проговорил Волынский, - Это же невозможно! Ну что, вот что ты рыдаешь? Дошло наконец-то? Татьяна уткнулась носом ему в плечо, стараясь унять внезапные слёзы, непрошенные. Пётр нащупал рукой одеяло, набросив его на трясущиеся холодные плечи. «Конец…» - с какой-то неведомой тоской подумал он. Девушка странно дёрнулась, подняла лицо, всхлипнув. В глазах у неё была тревога, даже страх: - Это что? – спросила она почему-то шёпотом, откинув одеяло. Слёзы сразу же высохли. Волынский про себя чертыхнулся. Он встал, подошёл к окну. Нестерпимо захотелось курить и закончить, наконец, этот разговор. - Что? – спросила она упрямо - Ерунда. Давняя история. Повезло, всё обошлось. Там, на половину спины, расходясь в стороны, как разряды тока, краснели и белели рубцы, старое ранение, чудом не сделавшее его инвалидом. За окном совсем стемнело, в свете фонаря кружился лёгкий первый снег… как символично… Он не услышал, почувствовал, как она подошла сзади и рукой провела по спине. Ледяными пальцами, но ему казалось, что горячим железом. И, вдруг, стала целовать. Никто на свете никогда не целовал его раны. Пётр замер, не смея пошевелиться. Время остановилось. Татьяна добралась, наконец, до его плеча и обняла его, зашептала горячо и отчаянно прямо в шею: - Как хорошо, что ты есть, Пётр. Какое счастье, что ты здесь, не смотря ни на что! Где бы я тогда тебя искала? И она снова стала целовать его, подлезла под руку, заглядывая в глаза и покрывая поцелуями, горячими и солёными от слёз, губы, щёки, лоб, и вытянулась вся, лёгкая, прохладная, прижимаясь всем телом. Он обнимал, отвечая на её ласки, и понял, что это она и есть, на самом деле она, и глупо, невозможно спрашивать себя, откуда она взялась, чем он это заслужил, как долго это продлится, что будет, когда всё это закончится! - Ты ведь поверил, да? Теперь поверил! Я знаю. «Как она это поняла?» - успел подумать Волынский, прежде чем новая волна накрыла их с головой, заставляя забыть всё на свете. *** Будильник зазвонил как всегда, ровно в половине шестого. Татьяна открыла глаза и огляделась, Петра не было нигде. Какое-то время она ещё полежала, прислушиваясь, и всё же сама протянула руку, чтобы отключить источник писка. В квартире было совсем тихо. Птица специально прошлась, заглядывая во все помещения, и с грустью заметила висящее аккуратно на спинке стула платье. «Сбежал?» - успела ещё подумать она, как открылась входная дверь. Девушка выглянула в коридор - Доброе утро… Пытается прочитать на лице то, что позволит понять, что делать дальше. - Ты где был? - Бегал. А ты чего? Не спится? И сгрёб её, завёрнутую в простыню в охапку. Она смеялась и брыкалась. Она, впервые за всю свою жизнь, была абсолютно, безгранично счастлива.