Солнечная песня

Солнце уже стоит в зените, когда вдалеке наконец-то начинают маячить главные ворота Конохи. Неспешно шагая по пыльной дороге, шиноби возвращается домой после долгой и изнурительной миссии. Он устало смотрит на серые камни под ногами, однако не видит их — перед глазами всё ещё мелькают сцены жестоких сражений, в которые он окунался с головой, каждый раз рискуя своей жизнью. В последнее время опять мучают кошмары, так что единственное, о чём мечтает ниндзя — поскорей оказаться дома и лечь спать. Эта мысль свербит в голове назойливой мухой и, пересилив боль в усталых мышцах, шиноби прибавляет шаг. Оказавшиеся невероятно долгими несколько минут, и он уже входит в деревню, сухо кивая охране. Несмотря на не по-весеннему жаркий день, на улицах крайне оживлённо. Шиноби оказывается в эпицентре криков, толкучки и разговоров. Он недовольно хмурится, смотря на кучку громко смеющихся ребят, но потом, что-то вспомнив, чуть улыбается. К удивлению мужчины на соседней улице почти никого нет. Он продолжает свой путь, невольно скользя взглядом по знакомым, уже почти родным домам, заборам, деревьям. Под ноги выкатывается смешная кудлатая не собака, собачонка, пристально смотрит на ниндзя. «Свой, что ли?» С минуту идёт рядом, обнюхивая его запылённые сапоги и штаны. Наконец выносит вердикт. «Ну точно, свой». Тут же теряет к нему интерес, фыркая и убегая в свой двор. Шиноби лениво, одним глазом, смотрит вслед собачонке, после вновь переводит взгляд под ноги. Глаза слепит солнце, но это даже хорошо, не то уснул бы. Спустя время мужчина поднимает голову. Двухэтажный, построенный им самим дом словно ждёт его, приветливо сверкая стёклами окон. Глаза останавливаются на красно-белом веере, нарисованном по бокам от дверей. «Ну наконец-то». Он толкает калитку, входит во двор, мимоходом отмечая про себя, что пора бы уже спилить засохшую яблоню. Седзи плавно открываются, пропуская мужчину в прихожую. Чувствуя себя старым дедом и морщась от боли в пояснице, он наклоняется, снимает обувь, распрямляется, небрежно скидывая сумку на тумбочку. — Я дома. Тишина сменяется топотом босых ног по деревянному полу. — Папа! С возвращением! Десятилетняя девочка крепко обнимает его, прижимаясь щекой к тёплому, нагретому солнцем плащу. Мужчина кладёт руку на её голову, гладя по чёрным, таким же, как у него, волосам. Смотрит на перевязанные красными ленточками хвостики и ощущает, как в груди зарождается спокойное и умиротворённо чувство. — Сарада, я пыльный весь. Дочка поднимает голову, смотря на отца счастливыми глазами. Вовсю улыбается. — Это не важно. Саске устало улыбается в ответ, проходя вглубь дома. Там его снова заключают в объятья, на этот раз более сильные. Сакура тяжело вздыхает. — Ты заставил себя ждать. — Прости. Он наклоняется и целует жену в щёку, мимолётно касается губ. Обнимает за худые, но невероятно сильные плечи. Вдыхает знакомый запах духов, чувствуя, что наконец-то дома. Улыбается. — Голодный, как волк. Сакура тут же отпускает его и убегает на кухню, начинает там суетиться. — Ты лапшу? — раздаётся её голос. — Да, — отзывается Саске, вешая плащ, и, захватив с собой свежую одежду, заходит в ванную комнату. Вот о чём тоже давно мечтал. Прохладный душ бодрит, на полноценную ванну же просто нет сил. С наслаждением надевает чистые штаны и рубашку. Из кухни вкусно пахнет, и желудок отзывается неприлично громким бурчанием. За спиной раздаётся звонкий смех. Саске оборачивается и с лёгкой укоризной смотрит на дочь. Сарада, не смущаясь взгляда, хватает его за руку и тянет на кухню, щебеча: — Так сильно проголодался, папа? Сколько ты не ел? — Саске добродушно позволяет себя тащить. — Несколько дней. — Несколько дней — это много. Нельзя так, пап. Мама говорит, если плохо питаться, могут возникнуть проблемы со здоровьем. Шиноби устало вздыхает. — Слушайся маму, Сарада. На кухне Сакура вручает ему палочки. — Так, я всё приготовила, чай греется, — её прерывает громкий детский плач. – Ох, Господи, вы сговорились, что ли? Сарада, нальёшь папе чай? — Конечно. Сакура торопится в детскую, где уже надрывается пятимесячный мальчишка со знакомо торчащими волосами. Вскоре оттуда доносится умилённое воркование матери над сыном. Саске смотрит в сторону детской, потом приступает к обеду. Сарада наливает ему чай и садится напротив, подперев голову локтями — наблюдать, как он ест. — Па-а-п. — Мм? — Ты надолго в это раз? — В её глазах сквозит надежда. — Надолго. — Насколько? — Месяца на два, может больше. — Ух ты… Здорово! — Мужчина усмехается. — Да? — Конечно. Не спеша расправившись с едой, Саске поднимает чашку. — Печеньки вот. С мамой пекли. — Говорит дочь, пододвигая тарелку ближе к нему. Он берёт шероховатое песочное печенье. — Вы уже обедали? — Да, мы были в гостях, у дяди Наруто, там и обедали. — Вот как. Допив чай, шиноби с трудом поднимается, наконец-то чувствуя себя сытым. Сарада бежит за ним.  — Папа, а давай… — Дочь, я устал. Давай завтра? — Саске идёт в гостиную, ложится на широкий мягкий диван, едва сдержав удовлетворённый стон и закрывая глаза, — лучше расскажи мне чего-нибудь. — Хочешь, я тебе песенку спою? — шиноби улыбается. — Песенку? Хочу. А какую? — Мою песенку. — Твою?! — Да! — Сарада смеётся, — я её сама сочинила. Длинную песенку. Для тебя, папа. Саске приоткрывает один глаз, долго и внимательно смотрит им на дочь. — Ну давай. — Только ты глаз закрой, а то я стесняюсь, — Учиха хмыкает, но глаз всё же закрывает и поворачивается на бок, устраиваясь поудобнее. Тихий детский голос льётся медленно и нежно, и Саске невольно удивляется талантам дочери, чувствуя, как слова песни проникают глубоко в сердце, отдавая в нём приятным теплом.

«Рано утром, когда распустятся цветы, Разбужу тебя, сколько можно спать? Улыбнувшись мне, тихо спросишь ты: «Ну, во что сегодня будем мы играть?» Этот мир полон боли, крови и слёз, Но ты смело идёшь, голову подняв, Не боясь ничего, ты живёшь всерьёз, В свою сильную руку ладошку взяв. Я смотрю на тебя и горжусь тобой, С тобой рядом я не собьюсь с пути, Для меня ты словно из книг герой, Через что же тебе пришлось пройти? Этот мир полон боли, крови и слёз, Но не чувствую, не замечаю их, Позволяешь мне пожить в мире грёз, Ото всех страданий плащом укрыв. Я смотрю в глаза, вижу боль в тебе, Ты страдаешь, мне ничего не говоря, Я всю боль твою заберу себе, Темноту в душе светом озаря. Заберу тебя в миры детских грёз, Где сверкает солнце, и нет войны, И, смеясь, тебе я задам вопрос: «Ну, во что сегодня играть будем мы?» Прошлое забудь, отпусти его, То, что было, уже не изменишь вспять, Смело вместе со мной посмотри вперёд, Нога в ногу с тобой будем мы шагать. Заберу тебя в яркий мир из грёз, Этот мир тебе создала сама, То, что было понарошку, станет вдруг всерьёз, И реальностью станет вдруг игра. В этом мире дома надоест сидеть, Взявшись за руки, мы пойдём гулять, В чистом поле тебе буду песню петь, Будут бабочки вокруг нас летать. В чистом поле цветы распускаются, Мы не станем их рвать, пускай растут, С тобой в салочки мы наиграемся, Слушая, как песни ласточки поют. Рано-рано утром, подождав рассвет, Разбужу тебя, сколько можно спать? Обниму тебя, улыбнёшься мне, Поспешим с тобой новый день начать»*.

На коленях возле дивана сидит десятилетняя девочка и смотрит на своего взрослого, сильного отца. Спит усталый шиноби, убаюканный песней дочери. Спит, посасывая палец, маленький братик девочки, накормленный материнским молоком. Улыбается женщина с красивыми розовыми волосами, смотря на его умиротворённое личико.