Лён

Я просыпаюсь оттого, что по левой щеке будто кто-то проводит приятно теплой, почти горячей рукой. Глаз открывать не хочется: кажется, что картинка, передаваемая зрением, вмиг испортит тягучую, вязкую атмосферу теплого летнего утра; но разум, все еще сонный, понимает, пусть и с трудом: ладонь, разбудившая меня, — лишь солнечные лучи, скользящие по подушке. И хочется закрыться от них, спрятаться под одеяло; я переворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к груди, утыкаясь носом в подушку и вдыхая запах — какой-то тоже удивительно теплый и летний, как будто рядом лежит букет полевых цветов и трав, и… не мой. Одновременно с этим я осознаю, что лежу не одна, и различаю глубокое мерное дыхание, и вздрагиваю, чувствуя, как вспыхивают щеки. Я медленно открываю один глаз, потом другой и почти сразу же прищуриваю их, потому что комната залита ослепительным солнечным светом, она наполнена им до краев и невозможно вот так сразу привыкнуть к этому; а еще потому, что немножко боюсь увидеть (или все же не увидеть?) того, кто лежит рядом. Боюсь того, что он окажется лишь кусочком сна, обрывком придуманной, вымечтанной реальности, и это будет слишком, слишком больно… Но он здесь — он лежит рядом и хмурится чему-то во сне, а его длинные волосы — выгоревшие за полтора летних месяца и потому льняные, по-другому и не скажешь — разметались по подушке, пахнущей полевыми травами; он и сам, если подумать, так пахнет. Золотистые ресницы слегка подрагивают, и тени, отбрасываемые ими на щеки, от этого дрожат тоже, и мне хочется, ужасно почему-то хочется провести по ним пальцами, успокоить, утешить. Елен, как и положено королевскому магу, обычно спит достаточно чутко, однако от моих прикосновений вовсе не думает просыпаться. Зато по его губам пробегает осторожная, мимолетная улыбка, и складка между бровями разглаживается, и я чувствую удовлетворение оттого, что ему там, во сне, стало лучше. Я медленно, чтобы его не тревожить, выползаю из-под одеяла, в которое с таким рвением закутывалась несколько минут назад, и, лежа на боку и опираясь на локоть, чтобы было удобнее, продолжаю легко дотрагиваться уже не только до щек, но и до лба, носа, невесомо обвожу подбородок. Хочется прикоснуться и к губам, а еще — тихонько позвать по имени: «Лён», — но почему-то страшно, и я все еще не уверена, что имею на это право. А впрочем, после вчерашнего… Воспоминания накатывают волнами. Вот мы с Еленом занимаемся магией: я учу его призывать предметы, представляя их со всей четкостью, ощущая всеми органами чувств; на улице темнеет, и наши глаза светятся зеленым, а потом он зажигает светильники и говорит задумчиво, что ему больше нравится живой свет, чем то, что дает ночное зрение. Я не возражаю, и мы продолжаем занятие; в доме тихо-тихо, потому что Гарольд выполняет поручение Оберона в каком-то городе недалеко от столицы, а его жена и мать в гостях у каких-то знакомых. Я ловлю себя на том, что не хочу, чтобы у Елена получалось, что не хочу уходить от него, не хочу, чтобы этот вечер заканчивался. Мой ученик смеется: он пытается призвать цветок розы с куста в саду, и пока на столе валяются лишь несколько лепестков и листьев несчастного растения. Я удовлетворенно наблюдаю за этим из-под ресниц. «Как же я не хочу…» — мелькает мысль, но додумать ее мешает радостный вскрик Елена, и я улыбаюсь почти вымученно, рассматривая цветок — вполне реальный, осязаемый и даже еще источающий тонкий аромат. Рядом появляются два таких же — значит, урок усвоен, и мне пора идти. Чертовски не хочется. Но вот Елен замирает, неотрывно глядя мне в глаза, сосредотачиваясь, и я тоже не могу отвести взгляда от его глаз с расширенными от неяркого освещения зрачками, с тонкой полоской светлой радужки. На столе продолжает появляться что-то, но я не в силах повернуть голову, чтобы узнать, что это; и лишь когда Елен заканчивает с магией, мы оба переключаем внимание на стол. Я приподнимаю брови, увидев бутылку вина явно из запасов Гарольда и пару хрустальных бокалов; мой потрясающий ученик смущенно опускает глаза, его щеки краснеют, что заметно даже в неверном свете ламп, и он тихо говорит: — Елена, знаете, я… я хочу вас поблагодарить. За это занятие и вообще… Может, задержитесь немного? Я не менее смущенно улыбаюсь, хотя готова внутренне кричать от радости, и как можно более спокойно отвечаю: — У меня особо нет планов на сегодняшний вечер, так что почему бы и нет? И еще, Елен, я же тебя старше всего на… — «тринадцать лет», — полгода, так что можешь называть меня просто Леной. — Тогда ты, — он подхватывает мой тон, — можешь называть меня просто Лён. Меня так все близкие зовут. С этими словами он откупоривает бутылку и разливает вино по бокалам; на языке вертится вопрос: «Я правда стала для тебя близкой?» и еще один, совсем из другой оперы: «А Гарольд не будет против, что мы без разрешения его вино распиваем?» — но все вопросы исчезают, стоит только взглянуть на багровую жидкость, зачаровывающую переливами. Мы чокаемся, и я осторожно делаю глоток — сладкое, надо же, мое любимое… — Нравится? — спрашивает Елен, и я киваю, потому что мне и вправду безумно нравится, причем не только вино, но и весь этот вечер, и мягкий свет ламп, и тишина, обволакивающая дом, и присутствие рядом его — моего любимого ученика, давно уже ставшего чем-то большим. Елен накрывает мою ладонь, лежащую на столе, своей, проводит вверх, до локтя, а потом вновь возвращается вниз и подносит мою руку к губам, легко касаясь ее. Я чувствую, как от места поцелуя по всему телу разливается тепло и мурашки бегут до самого плеча, и даже совсем не протестую, когда Елен выводит меня за руку из-за стола, а потом притягивает и прижимает к себе, обнимая за талию. Я утыкаюсь лицом ему в грудь, приникаю так близко, как только могу; понимаю, что сердце колотится все быстрее и быстрее, а внутри нарастает волнение, волнение, связанное с одним-единственным желанием, которое, кажется, теперь уже нельзя не исполнить. Привстаю на цыпочки, чтобы со своим невысоким ростом дотянуться, поднимаю голову, заглядываю в глаза Елену — и понимаю, что желание взаимно, а в следующую секунду он наклоняется и его губы касаются моих. Я прикрываю глаза и чувствую, как кружится голова, а еще — что этот поцелуй пьянит нисколько не хуже вина; рука скользит по груди Елена, потом по шее, касается щеки; я не знаю, что делаю, зато прекрасно понимаю, что именно этого мне хочется больше всего на свете. И наплевать, что подумает Гарольд и вся его семья, наплевать, что наш союз невозможен, потому что мы из разных миров, наплевать на все — лишь бы только чувствовать его губы на коже, его руки на теле, лишь бы самой касаться его, и все равно, что будет потом… Я засыпаю, угревшись в объятиях Елена, с его именем на губах. И просыпаюсь — с ним, не до конца веря в то, что это не сон. Лежу тихо-тихо, чтобы не будить, изредка поглаживаю по лицу и волосам и не знаю, правильно ли поступила вчера. Вглядываюсь в золотистые переливы волос и представляю льняное летнее поле: зеленоватые стебли, покачивающиеся под теплым ветерком, голубые нежные цветы, жужжание пчел, запах трав и солоноватый привкус на губах. И, когда я задумчиво провожу рукой по складкам одеяла, пальцы нащупывают что-то еще, кроме ткани. Цветы льна, такие же, как в моих мыслях, опутывают ладонь длинными стеблями; я улыбаюсь, смаргивая неизвестно откуда взявшиеся слезы. Замысел возникает внезапно и словно из ниоткуда — я вплетаю цветки в волосы Елена, потеряв осторожность, заплетаю косички и не сразу замечаю, что он следит за мной приоткрытыми улыбающимися глазами. Он перехватывает мою руку, и я вздрагиваю от неожиданности, а потом фыркаю и тихонько говорю: — Доброе утро, Лён. — Привет, Лена, — он аккуратно перебирает мои пальцы, а потом прикасается к ним губами. — Как спалось? — Сладко, — я даже зажмуриваюсь от удовольствия и со стороны, наверно, похожу на кошку. — А тебе? — И мне. А как может быть иначе, если ты рядом? Только, — он прищуривается, — Лен, у меня к тебе вопрос. Понимаю, что глупый, наверно, и вообще, но… ты останешься со мной? Навсегда? Вопрос ожидаемый, но все равно становится неожиданностью. Я молчу, не глядя на Елена и машинально водя пальцами по его ладони, обдумывая мысль о переходе в Королевство и будто бы пробуя ее на вкус. Я знаю, что отвечу.