Чёрная башня

Про чёрную башню знаю одно – Пускай супостаты со всех сторон, И съеден припас, и скисло вино, Но клятву дал гарнизон. Элис сидела в самой высокой из замковых башен. В двух её узеньких окнах не было стёкол, и ветер чувствовал себя хозяином внутри неё так же, как и снаружи. Камень холодил Элис, и она куталась в заштопанный палантин. Раньше он принадлежал красотке Гвен. Она не выдержала голода, свирепствовавшего в четвёртый месяц осады, и её вещи безо всякого сочувствия разобрали живые. Холод башни и густой полумрак, вечером оборачивающийся совершенной тьмой, точили дух и плоть Элис день за днём. Крысы давно съели все свечи, а люди давно съели всех крыс. Недавно Элис начала считать дни. Старика Хеймиша, который делал это до неё, нашли мёртвым возле колодца. Он был уже не жилец, этот Хеймиш, но отчаянно цеплялся за жизнь. Его худое тело сбросили со скал, прямо в пасти шумящим шотландцам. Осада шла пятый месяц. С каждым днём людям, заточённым по эту сторону каменной стены, выживать становилось всё труднее. Надвигалась зима, а запасы еды кончились в начале осени. Сухая земля поросла крапивой, но суп из неё ели далеко не каждый день. Треть того, что давала почва, шло в запасы на зиму. Никто из гарнизона словом не обмолвился бы о мыслях своих. Мысль эта, однако, была на всех общая: дожить бы до зимы, поесть бы похлёбки из этих сухих безвкусных листьев. Крепость Тальви объединила самых разных людей. О себе они рассказывали неохотно, словно желая отрезать прежнюю славную жизнь от той, что тянулась сейчас. Куда как с большей охотой говорили и пели они о славном короле Ричарде, который справедлив был к каждому из них. Повар Том с улыбкой в густых рыжеватых усах вспоминал о высоком, жизнерадостном мужчине, что во всём-то на кухне чуть ли не лучше него самого разбирался, своим кулинаром гордился и лордам иностранным его нахваливал. Нервная белошвейка Марен, путаясь в словах, бормотала про красивого сэра, который её ребёночка из реки быстрой вытащил, спас. Даже маленький неряха Джон, вечно мёрзнущий мальчик, рассказывал, как добрый господин подобрал его в зиму однажды и принёс сюда, прямо к большому камину. От этого камина Джон не отходил даже днём, ожидая ночи, когда огонь зажигали. Сердце каждого человека, большого и малого, в крепости билось за короля Ричарда. Он отправился в Уэльс на гнедом в самом начале весны, попросив дождаться его возвращения. И вот люди Ричарда ждали, пока не пришли шотландцы, а когда это случилось – всё равно продолжали ждать. Элис поднималась на стены крепости каждое утро и смотрела на перепутье, на север. За пёстрыми фигурами и палатками шотландцев она видела пожухшую, истоптанную траву, сереющее небо, клёны, дубы, терновые кусты, но не видела коня Ричарда, своего брата. Королём был её брат. Тринадцать лет жила Элис в глухой деревушке, и говорила ей мать, что погиб отец на войне. Три лета назад узнала она, что не одна на этом свете, что мать её родила двоих сыновей и одну дочь. Первый брат, Арлен, затерялся однажды в лесу, и, как не искали его, найти не смогли. Говорили, что забрали Арлена сиды и сам он был из их племени – невысокий, светлый да сладкоголосый. Второй брат, Ричард, забрал мать и Элис к себе, и жили они при дворе его. Но мать умерла, и Элис всюду следовала за королём – он и не гнал её, всегда был ласков. Шесть лун назад Ричард уехал, не взяв её с собой, оставил одну в холодной чёрной башне Тальви. «Я дождусь тебя, брат», - безмолвно шептала Элис в каждый рассвет. После четвёртого месяца осады, самого дикого, жестокого месяца, этот шёпот знаменовал окончание очередной бессонной, разбитой ночи. Иногда сны приходили, но большей частью навязчивыми тенями, не приносящими отдыха. Кошмары были и раньше, но не такие, не так часто. Бессменно. Десять дней назад ей приснился сон настолько хороший, что на желтоватых страницах, которые нужно было беречь, появилась мелкая запись: «Это были Арлен и Ричард в зелёных лугах Йоркшира». Элис встрепенулась и отложила перо. Пальцы не привыкли писать так долго и оттого дрожали. Накинув палантин на спутанные русые волосы, девушка встала. Окинув неровные записи взглядом, не желая более возвращаться к ним сегодня, она пошаркала к лестнице, словно старушка. Каждая ступенька отдаляла её от холода. Люди, что безвылазно сидели внизу, вряд ли согласились с этим, - но на первых этажах было тепло. Окна, задёрнутые по настоянию Ричарда плотными бархатными шторами – бархат в крепости, неслыханное расточительство, - останавливали северный ветер. Камень, прикрытый ткаными гобеленами и коврами, не леденил так сильно кровь. Несколько десятков людей собирались в большом Охотничьем зале и грели друг друга обрывками ободряющих слов. Никто не желал покидать тесный человеческий круг. Никто не отчаивался подниматься в высокую чёрную башню, ворошить сухие буроватые листы, писать о смертях друзей, матерей, братьев. Никто, кроме Элис, сестры короля. Она не заслужила б осуждения, если бы снесла все работы летописцев за многие лета до неё и свою собственную к погасшему очагу, к кучке съежившихся от холода тел. Однако чёрная башня для Элис была важна так же, как для всех – негласная клятва Ричарду. В ней писалась история, и так было всегда. Как все люди короля должны оставаться по эту сторону стены, так и летопись не должна выходить за границы башни. У основания лестницы Элис постояла немного. Когда частое дыхание успокоилось, она решительно направилась в одну из замковых комнат. Коридоры были пусты – все сидели там, в Охотничьем зале. Все, кроме нервной женщины, которая пряталась в своей комнате, привычно избегая общества. Дверь была приоткрыта, и девушка вошла без стука. Смятые простыни, залитый водой каменный пол, вымокшие страницы книг – всё бросилось ей в глаза. - Это птицы! – истошный крик принадлежал полной женщине. Она сидела на кровати, зарыв пальцы в густой медвежий мех, которым укрывалась, но при появлении Элис вскочила и завопила как полоумная. – Птицы! Приходят каждую ночь! Выклёвывают мне глаза! - И что же это, дорогая, за птицы? Как мне их отогнать? Я приведу волкодава, своего верного Кафалла, и он растерзает гадких птиц, - умиротворяюще пробормотала Элис. Женщина замотала головой, потирая одной полной босой ступнёй другую. - Эти птицы огненные, крупнее орла, а перья их остры, словно бритва, - затараторила она. – И они ранят меня ими, вот так! И нужны им мои глаза. Страшные клювы бились в окно, а я разлила воду. Тогда уж они улетели. - Ну что ты, Делли, - Элис подбирала книги и складывала их на маленький резной столик, бережно разглаживая страницы. Это были валлийские истории, пара неполных травников и песенники английских, шотландских и германских баллад, непонятно кем и зачем написанные. – Алерионы до нас не долетят, да и глаза твои в полном порядке, милая. Закончив наводить порядок, Элис вернула Делли в кровать и укрыла шкурой. Женщина позволила спокойно себя уложить, но весь её вид кричал о беспокойстве: два чёрных-чёрных глаза смотрели, почти не мигая, на лбу пролегли морщины. Рука, ухватившая руку Элис, была влажной от пота. - Они придут и заберут меня, как Ричарда. Склюют ворота, всех вас склюют, а меня заберут. И я не увижу солнышка. Элис выслушивала речи Делли спокойно, но внутри неё разливался холод худший, чем тот, который свирепствовал снаружи сейчас. Она знала, о ком говорила больная, не вполне разумная женщина: шотландцы, чтобы им погибнуть под копытами коней сидов – вот были единственные птицы, что молча стояли под воротами крепостных стен. По большей части одетые в алые, пламенеющие цвета, весёлые морды переговаривались между собой, но ни единого слова не долетало в Тальви. Гэльцы пришли пять лун назад, и за всё время гарнизону не было предъявлено никаких требований. Вероятно, они, как стервятники, ждали, когда ослабевшие люди сами выползут им навстречу, откроют ворота верной смерти. «Нет, - подумала Элис, - этому не бывать». - Не бывать этому, - уверенные слова перекрыли тихие всхлипывания Делли. – Жив ещё наш король и помнит о нас. Пока мы верим в это, мы будем ждать. Ричард вернётся, и птицы ринутся прочь, устрашившись его мужества и силы. Мы откроем ворота, и снова потекут реками вина, кладовые наполнятся сыром, а в загонах появятся отборные стада тонкорунных баранов и быстроногих лошадей. Чуть успокоенная словами Элис, женщина затихла совсем. Её лицо приобрело мирное выражение, став почти красивым. - Почитай мне, - сонно попросила она. Элис кивнула и, привстав, взяла со столика томик валлийских легенд. Делли заснула на середине истории о мудрой королеве Рианнон. Элис осторожно, чтобы не разбудить спящую, поправила примятые простыни и подушку, прошлась по полу тряпкой и вышла из комнаты. Первым, что она увидела, когда вошла в Охотничий зал, был маленький Джон. Мальчик посапывал рядом с потухшим огнём, его короткие встрёпанные волосы стояли дыбом, на щеках играл румянец. Элис встревожил его изнурённый вид. Когда она пробежалась взглядом по остальным людям, сердце её насторожилось ещё больше: признаки болезни обнаруживались чуть ли не у каждого третьего. Элис никогда не давалось искусство целительства, поэтому точно отличить заразную болезнь среди множеств других с ходу ей было сложно. Джон закашлялся, крепче сжимая во сне потрёпанную подушку; словно эхо, кашель пронёсся по большому залу. Белошвейка Марен тоже была здесь. Её тонкие исколотые пальцы порхали над работой, но синие глаза неотрывно следили за мальчиком, только-только вошедшим в чудесную пору юношества. Сын Марен, - стыдно, но имени его Элис не знала или не могла вспомнить, - разговаривал с улыбчивым менестрелем Байроном. Их молодые лица казались живее и ярче обычного из-за лихорадочно блестевших глаз. «И эти тоже», - досадливо подумала Элис, невольно делая шаг назад. Здоровыми в Охотничьем зале выглядели только крепкий Том и задиристая его помощница Лия. Оба, смеясь, болтали о какой-то ерунде. Элис поёжилась. Неужели всё же холод достиг своего? Возможно, что и холод. Часть объединённых клятвой людей раньше жила на востоке или юге. Ранней весной, тогда, когда всего в крепости было в достатке, озноб не брал их. Сейчас настало другое, смутное, тяжёлое время. Время, сквозь которое нужно пройти, не потеряв достоинства и жизни. Ведь держались они вместе, эти удивительные люди, и пусть отсутствие тепла и пищи стачивали их дух – веры они сточить не могли. Больше всего Элис боялась, что на пожелтевших страницах своею рукой вскоре она запишет знакомые имена.