Первая ночь

Марио огляделся. Трупов было не больше пятнадцати, однако даже при скромном счёте одиннадцать из них положил он. Суставы приятно болели после такой внезапной разминки. Перед Марио стоял племянник в костюме отца, ещё не заслуженном, даже не по размеру ещё. Юнец был ещё настолько зелёный, что ещё даже не умел как следует мечом махать. Как ему удалось при этом защитить сестру и мать, Марио оставалось только догадываться. Во всяком случае, ни один из троих не был ранен. Его ссадина под ребром — результат долгого застоя без реальных действий. До виллы добрались, подобрав дядю в одно из сёдел. Брат покойного Джованни был бодр и весел и расхваливал лошадей, которые попадут в конюшню Монтериджони, пока Эцио сухо не сообщил ему о цели переезда — так и сказал: переезда — на виллу. Марио нашёл нужным перестать распространяться на жизнерадостные темы и сдержанно выразил соболезнование. Ответом были лишь квёлые кивки. Дорогой Марио украдкой проследил за каждым. Племянник, ещё вчера — ветреный свободный мальчишка, был страшно угрюм и задумчив. Благо, капюшон отца он сбросил, и лицо стало прекрасно видно. Недавно губу разбил. Небось при первой же драке на мечах. Клаудия, вчерашняя красавица-молодка, тихо лила слёзы. Они с братом повзрослели на добрый десяток лет, а дядю не видели всего-то года два, кажется. Что с Марией, мужчина определить так не смог, скорей всего потому, что она пустила Марио в седло своей лошади, а сама ехала, сев за дочерью и отвернувшись. По приезду на виллу было около часа ночи, и женщины сразу захотели идти по комнатам: усталость валила их с ног. Эцио тоже уговаривать не надо было. Марио порешил так: он отдал Клаудии и Марии две соседних гостевых комнаты, а племяннику после колебаний отвёл свою — чердак. Из его окон был прекрасный вид на Монтериджони и её поля, но Эцио они явно не волновали. Марио дал им всем комнаты как можно ближе друг к другу, чтобы они все знали: я не один, мои близкие рядом, за стеной. Эцио, как какое-то подобие защиты и опоры этих двух женщин, которым мнил себя, скорей всего, находился на, так сказать, обзорной точке. Марио надеялся отдать этот чердак не насовсем, однако сам прекрасно понимал, что в этой комнате племяннику будет комфортней всего: другой такой же уединенной и соединенной со всем одновременно комнаты не найти на всей вилле. Указав каждому его комнату, Марио почувствовал, что на сегодня выполнил долг добросовестного хозяина и спустился на кухню на полуподвальном этаже. Старая кухарка Марта встретила хозяина по-свойски. — Помоги старому пирату, красавица, — Марио, крякнув, сел на табурет и оглядел тёмную тёплую кухню. У его ног тотчас стала виться жирная кошка, благо, на вилле полно крыс и мышей. Главное, попозже сообщить об этом другим дамам. Марта всплеснула руками и закудахтала, доставая откуда-то тряпку и ведёрко воды: — Ох, мессер, ох, ох, не хотите вы спокойно дожить, надо же куда-то лезть… — Дожить? Спокойно? Чушь! Чорта с два, Марта! — Марио бухнул кулаком по стене, отпугнув кошку. — Я своё упускать не намерен! Лезть, говоришь? Да у меня ещё всё впереди! Да я ещё наворочу, что о-го-го! Наворочу, что вся Тоскана шептаться будет! Тебе же назло наворочу! — Ну что же вы, мессер, - испуганно пролепетала кухарка, но Марио мало её слушал. — Кто сказал, что в моём возрасте что-то кончается? Покажи-ка мне его, Марта, я одним-единственным пальцем сломаю ему нос! У меня впереди ещё этот малец… зелёный… чорт побери, как трава зелёный! Чушь, чушь! Марте оставалось только покивать. Доброй кухарке уже всё сообщил старый слуга, встречавший хозяина у ворот, как пёс. Эти двое были единственными, кем мессер Аудиторе обходился, как дворянин. Чтобы кухарка могла помочь с этим смешным ранением, Марио оголился. Пока он снимал камзол и рубашку, ссадина стала кровоточить. Марта не совсем верными, дрожащими пальцами и при свете трёх свечей, протерла рану влажной чистой тряпкой и перевязала. Хозяин то и дело по добродушию подначивал её и сам смеялся этому. Когда Марио застегнул последнюю пуговицу, кухарка снова запричитала, прося мессера пойти в постель и дать себе отдых, потому что бой — для бедной кухарки и петушиная драка была боем — мог ранить его больше, чем мессер думает. Почти не слыша причитаний, Марио кивнул пару раз да вышел из кухни, поднялся наверх, а затем остановился. Марио не особенно хотелось спать. Ночевать ему можно было в гостевых, но Марио не желал: во-первых, несколько саднило обработанный бок, как следствие, спать на нём было сложно; во-вторых, взбудораженная кровь не давала ему покоя. После боя хорошенько ныли старые, несколько поношенные уже мышцы, и лежать, не давая им разминки, Марио не мог. После бесцельных странствий по своей вымирающей вилле мужчина решил сторожить сон родственников. Ковёр сглаживал скрип старых сапог. Марио остановился у арки в комнату, отведённую Марии. Он видел, в каком состоянии синьора Аудиторе пришла за своими детьми, и был весьма удивлён, когда услышал в комнате мирное копошение. Не зажигая свечей, Мария чем-то занималась в полной темноте. Резкое улучшение состояния женщины Марио принял за случайность: ему приходилось видеть таким, сражённых горем. Он не стал заглядывать, догадываясь, что будет невовремя сообщать свои соболезнования Марии, и направился к комнате Клаудии. В комнату девушки Марио осторожно засунул голову. Стояла почти абсолютная темнота. Слышалось сопение: Клаудия спала, но не спокойно. Во сне девушка хныкала, и плакала, и шмыгала носом. Пыльное платье лежало прямо на полу безобразной кучкой, Клаудия спала в нательной сорочке. Вскоре Клаудия плакать перестала и уснула спокойнее. Видимо, плохой сон кончился. А может, почувствовала, что ее охраняют. Марио постерег её недолго, после чего медленно двинулся ко входу на свой чердак. Уже у коридора стало слышно слабое стенание. Марио пошел медленней, прислушиваясь. Эцио во сне действительно стонал и говорил. Марио был почти уверен, что мальчик видел сегодняшний бой; да, Джованни рано посвятил его, рано. Рано пареньку изучать ремесло ассасина. Но вдруг, срывая мысли Марио, раздался особенно громкий вскрик: мальчик проснулся и сел в кровати. — Отец, нет! Марио замер. С чердака послышалось очень шумное прерывистое дыхание, то и дело слышались перекатистые обрывки голоса, словно племянник пытался не закричать. Все ненадолго стихло, потом Эцио стал в голос всхлипывать. — Отец… отец… — голос сильно дрожал, как и, видимо, сам Эцио. — Федерико, Петруччо… ответите, все ответите! Ответите! Марио слушал внимательно, замер и напрягся, как кошка перед броском. Ему было слышно плохо, и мужчина боялся лишний раз вдохнуть. — Ответите! Ответите! Все… — что-то мягкое глухо шлепнулось, неловко пущенное, о стену, и так же глухо упало. Верно, подушка. Эцио затих. Марио не стал дольше подслушивать. Он догадывался, что племянник не первый раз уже так проснулся за эту ночь. И не раз ещё проснется. И сторож тут не успокоит. Успокоит только время. Марио развернулся на каблуках и все ещё крадучись направился в свою кровать. Наутро в столовой все три лица флорентийской семьи Аудиторе были тёмными и помятыми. — Как спалось? — бодро спросил Марио, обращаясь ко всем и ни к кому сразу. Два чуть не злобных юных взгляда показали ему истинный ответ и тут же спрятались в своих тарелках. — Да, — отвечала Мария, глядя куда-то мимо всего.