По ту сторону

Шепард не понимает, почему ещё жива. Всё болит и кажется сплошной раной. Фрагменты искореженной брони впиваются и будто срастаются с изломанным телом. Кровь едва успевает подсыхать, как при движении тёплые ручейки снова обагряют руки. Так уходит жизнь. Одна драгоценная капля за другой… и до самой последней. Но она умрёт раньше, чем добьют раны. Ещё шаг к лучу Горна. Медленный, мучительный. Ноги не слушаются, спина отдает тянущей болью. Руки в кровавых потёках дрожат, но сжимают пистолет, будто он может помочь. Но это создаёт иллюзию уверенности. Перед глазами всё плывет, сознание меркнет, но решимость крепнет в груди — только бы дойти… Прямо. Одна дорога. Одно решение. Верное ли? Не обрекает ли она человечество на ещё больший кошмар? Нет, Синтез — единственный правильный выбор. Для чего будущее без технологий, если через цикл Жнецы вернутся, и всё повторится с их детьми и внуками? Они уберегут своё поколение, а что достанется потомкам? Затаившийся полный мести враг прошлого? А идеи Призрака с управлением Шепард отвергла сразу. Лишиться тела, но остаться в сознании, видеть любимых и не иметь возможности поговорить, коснуться… Пытка длиной в вечность! Уж лучше умереть и отдать энергию для новой ДНК. Вот только… она не сдержит обещание, данное Гаррусу — не вернется живой, не будет с ним, не станет матерью. Всё могло бы получиться, они бы разобрались, как сделать это возможным… Колени дрожат, и ноги подкашиваются. Туман перед глазами уплотняется, и луч теряет чёткость. Шепард закусывает губу и сжимает челюсти, пока железистый привкус не наполняет рот. А боли она уже не чувствует — кажется она с ней вечность. А ведь меньше минуты идёт к Горну. «Прости, Гаррус, — шепчет или вернее думает коммандер, — я не вернусь». Сердце щемит от тоски по любимому. Справится ли он без неё? Вряд ли… Галактика опустеет для него навсегда. Зачем она так с ним? Может не поздно вернуться? Но… кто тогда решит судьбу человечества? Разве она сможет спать спокойно, зная, что не довела миссию до конца? Чертов перфекционизм родился вместе с ней. Левая рука прижата к ране на животе, кровь течёт сквозь пальцы, окрашивая белый пол. Ещё шаг, Шепард, ещё один. Кажется, время течет не секундами — бесконечными циклами. Силы для последнего рывка так нужны. Голова сейчас взорвется от мыслей. Бежать туда, в луч, несмотря на боль. Можно бросить пистолет — он больше не пригодится. Больше ничто не пригодится. Слёзы срываются с ресниц, когда Шепард ныряет в поток голубого света, распахивая руки, как птица крылья. Луч подхватывает её с жадной охотой, проникает в тело, расщепляет его. Боль уходит. Остаются лишь воспоминания, такие драгоценные, что сокровища Галактики по сравнению с ними — космическая пыль. Все погибшие друзья и товарищи по оружию, все, кто сложил жизни, противостоя Жнецам, промелькнули перед внутренним взором, так как глаз, как органа зрения, уже не существовало. И все живые, те, кто ещё борются и остаются жить… Их лица выскакивают из памяти по очереди. Горн выбирает и распыляет одно воспоминание за другим, лишая Шепард даже этого — с чем бы она ни за что не рассталась. Она изо всех сил вцепляется в последний фрагмент памяти: она едва сдерживает слезы, смотрит в глаза Гаррусу, произносит последние слова, слышит последние признания. Как тогда ныло в груди! Как жёг его взгляд! Она знала, что видит его в последний раз. Он предполагал тоже, но крепился, едва стоял на ногах от ран, но не отпускал её одну. Однако приказа командира не ослушался. «Я всегда буду любить тебя», — как клятву произносит Шепард, и Горн отбирает у неё и это воспоминание. * * * Пальцы сжимают металлическую табличку. Никто не нарушает тишины. Гаррус с тоской смотрит на выгравированное имя любимой женщины, погибшей, чтобы подарить Галактике мир. Все ждут, когда он подойдет к мемориалу и возложит имя легендарной коммандер Шепард на доску. Но он медлит, потому что водрузить табличку — значит официально признать её мертвой. Рассудок знает, а сердце не верит. Оно всегда будет надеяться, даже когда надежды уже нет. Учёные раскрыли принцип Горна, и Вакариан знал, что тот сотворил с Шепард. Она мертва окончательно, ни тела, ни разума больше нет, но её ДНК теперь часть их всех. Любимая с ним, но не так как он хотел. Сумасшедшая мысль скребётся в кость черепа: «Если бы она не сбросила тогда своего клона с „Нормандии“? Могли бы мы, с теми знаниями, что у нас есть сейчас, изменить её и превратить…» Турианец едва заметно качает головой. Нет, не так, не правильно. Это была бы не она, Шепард единственная и неповторимая. Он сам кричал это «Церберовцам» в ту ночь. Она — легенда, героиня, идеал, хоть и бывала резка. Самая потрясающая женщина, встретившаяся на его сумасбродном пути, которая искренне и страстно полюбила его, несмотря на неодобрение, разные расы и статусы, физиологию и строение организмов, женщина, которую и он полюбил всем сердцем. А сейчас оно выло и стонало от дикой боли. Почему он не пошёл с ней? Почему не настоял? Что нашло на него, что послушался и трусливо скрылся в шлюзах корабля? Никогда не простит себе. Каждую бессонную ночь он вспоминает момент прощания, каждая рюмка крепкого алкоголя, не отвлекает от мыслей, а лишь усиливает остроту скорби. Сможет ли он без неё? И если да — то как долго? Словно со стороны Гаррус видит себя — он подходит к мемориалу и водружает в середину табличку с именем Шепард. Вот и всё. Нет больше сил. Кажется, кто-то осторожно касается плеча. Это СУЗИ, она смотрит с теплотой и сочувствием. Турианец позволяет себя обнять, но делиться горем не собирается. Он не простит им: тем, кто остался жить — не простит смерти любимой. Они живы благодаря ей! Он возвращается на Палавен, к семье, но не находит облегчения. Какие только изощренные планы ни строит, чтобы продолжать жить, но она окончательно утрачивает для него смысл. Галактика превращается в холодную пустоту с миллиардом равнодушно мерцающих звезд. Нет в ней больше для него места. Война кончается, боевые действия прекращаются. Долгожданный мир не играет на руку Вакариану, он долго ищет способ разозлить бывших врагов. И смерть, наконец, находит его на Омеге — там, где всё началось с Шепард, где он впервые увидел в ней не только друга, но женщину. Тогда он безнадежно считал её мертвой, думал, что остался один. А сейчас на каменном полу моста он истекает кровью от ран, задыхается из-за пробитой груди и улыбается, предвкушая скорую встречу. * * * Музыка вливается в уши как густая жидкость, заливает барабанные перепонки, но не оглушает, а усиливает слышимость. Теперь она — часть сознания. Басы, вибрируя, проходят сквозь тело, заставляют его вспомнить схожий стук сердца. Темнота помещения и задымленность дают глазам время привыкнуть к обстановке, чтобы двинуться от входа в недра заведения. Вывеска мерцает прямо перед глазами, но буквы кажутся незнакомыми, не складываются в слово — дезориентация ещё сильна. Тонкие фигурки азари, озаряемые вспышками разноцветных ламп, извиваются возле шестов и на круглых левитирующих платформах. Они всегда были превосходными танцовщицами, как при жизни, так и после смерти. Но стоп. Откуда она знает, что… Шепард резко вздрагивает. Оглядывается, но ничего не понимает. Зачем-то бросается к дверям, в которые только что вошла, и дергает их, но они не поддаются, а два охранника-турианца мягко отталкивают её в зал. Коммандера как хлыстом хлещут — турианцы… А она в баре «Afterlife». Она удивленно смотрит на руки и не видит на них кровь, ноги тоже целы, и тело больше не болит. Значит, правда — она умерла и попала в рай. Тот самый, о котором говорил Гаррус. Родное имя всплывает в голове и как на буксире тащит за собой милый сердцу образ. Вот он: любовь всей её жизни — рослый, стройный, худощавый. Голубые глаза смотрят с лаской и озорством, мандибулы раздвинуты так, будто турианец улыбается. Только ей одной. Знакомой до дрожи улыбкой. Она обещала встретить его в баре. Обещала, что будет искать его, пока не найдёт! Никогда не оставит одного! Шепард бросается в зал. Гаррус должен ждать её там! Мимо, пританцовывая и смеясь, проходят саларианцы. Туман в клубе сгущается, будто намеренно скрывает от неё местоположение бара. Девушка наталкивается на посетителей, сбивает их с ног, мешает танцам. За стойкой никого. Гарруса нет. Лишь бармен-турианец странно поглядывает на неё и протирает длинный стакан белой салфеткой. Как же так? Они ведь договорились! Они… О чем она думала, глупая? Ну конечно! Это она умерла, а он — жив! Как он может быть здесь? Всё верно, ей просто нужно подождать. Шаткой походкой Шепард подходит к стойке и опускается на стул. Выпивка прохладная и приятная на вкус, забавно, как ощущения сохранились даже после смерти. Но неужели так выглядит человеческий рай? Это место до жути напоминает клуб на Омеге. Или кто-то позаботился доставить её в место, где она встретит свою любовь? Тогда спасибо ему за это и… ещё один шот в его честь. Девушка решает пройтись по клубу, не зная, хочет ли встретить Гарруса. Ведь если его здесь нет, значит, он жив, а это тоже хорошая новость. Времени у неё хоть отбавляй, спешить некуда. Она не уйдет. Но… как он там? Страдает? Мысли ещё сильны своей болью и Шепард гонит их прочь. Чтобы развеять тоску, она идёт на танцпол, но её движения по-прежнему вызывают смешки окружающих. Что ж, видимо умереть не достаточно, чтобы научиться танцевать. Коммандер снова обходит клуб. Один раз, второй, третий, бесконечный. Ей кажется, что она здесь уже несколько дней, лет, жизней… а может так и есть, течение времени здесь иное. Ноги снова несут её к бару. И тут она видит его… Это Гаррус. Одет в серебристо-синюю тяжёлую броню. Шепард замирает, не веря глазам. Сюрприз такой неожиданный, что стопы врастают в пол. Турианец сидит боком, упираясь локтем в столешницу и пряча в ладони лицо. В этом жесте столько скорби, что на глаза сразу наворачиваются слезы, а в груди давит. Она не видит лица, но сразу узнает синие отметки клана — горизонтальную линию под глазами и на. И шрамы на правой щеке и шее… полустершиеся, но такие любимые. Рядом на столешнице — снятый визор и пустой стакан. Плечи Вакариана опущены, точно нет сил распрямиться. Кажется, даже гребень не стремится вверх так воинственно как раньше. Как ему, наверное, больно. Как долго он её ждет? Боже! Он здесь! Шепард кидается к Гаррусу, а внутри всё замирает от колющего опасения — вдруг она тронет его, и он исчезнет, растворится как дым? Вдруг это не настоящее, а чья-то насмешка? И рай, и бар, и любимый, и она сама — вдруг всё происходит только в её воображении? А как иначе — надо же, уговорились встретиться после смерти, назначили место, где это видано? Губы дрожат. Она всё ближе. Пальцы трясутся, но тянутся вперед. Если это мираж, то шутка жестокая, и тому, кто это задумал, не поздоровится. Внутри всё вопит от предвкушения разочарования. Турианец не видит Шепард — глубоко погружен в себя, слишком сильно его горе. Она уже совсем близко… Момент истины. Рука касается его плеча и… ощущает твердость и холод металла. От радости ноги тут же теряют твёрдость, а по щекам сбегают слёзы, крупные, как бриллианты. Вакариан реагирует мгновенно, оборачивается и ловит взгляд родных глаз. Подхватывает падающую девушку в объятья, ещё не до конца соображая, что происходит. Но сразу узнает её — легенду и спасительницу человечества, любовь всей его жизни, женщину его грез, мучительницу бессонных ночей, проводника смертоносных пуль. Она здесь, в его руках, такая слабая и беззащитная. И он защитит её несмотря ни на что. — Ты пришла… — шепчет он, крепче прижимая к себе рыдающую Шепард. Она ничего не может сказать, лишь обхватывает его и покрывает лицо поцелуями, как безумная. Ее слёзы жгут острее самой сильной боли, но нет ничего реальнее этого ощущения. Только так чувствуешь себя живым. — Тише, тише, — Гаррус гладит её по спине. — Теперь мы вместе, и ничто не разлучит нас. Помнишь, я говорил, что нужно кое-что посерьезнее, чем Жнецы, чтобы вмешаться в наши межвидовые отношения?