танцевать ночами

Ульяна танцевала ночами в пустой темной квартире, без музыки, и засыпала, обнимая подушку и до боли закусывая кожу на запястье. Она не приезжала на концерты, потому что не могла себя заставить, и вместо этого смотрела затуманенными, пьяными глазами на экран – и постоянно отворачивалась, закидывая голову и вновь делая глоток. Ей казалось, что она подвела Гарика, подвела Катю, которая знает ее уже много лет, и подвела себя. И Мигеля – тем, что не пыталась выстроить вокруг себя какую-то сложную, или красивую, или просто громкую историю, чтоб всем хотелось судорожно хвататься за телефоны – и вместо этого, из-за этого, попадала в номинации и вылетела даже не на полпути. Она была обычно спокойной – но ее до дрожи бесило то, что теперь она не может выскочить из своего зала, пробежать по коридору и там с почти стопроцентной гарантией увидеть знакомую макушку с хвостиком – и этого могло быть достаточно, но даже этого теперь нет. А есть слепяще-яркий среди темноты комнаты экран – зима, темнеет так, что поставь эфир хоть в пять, все равно не поможет, - и Гарик, который приходит поздно и падает иногда даже просто на диван в гостиной, не утруждаясь даже дойти до следующей комнаты, а утром, перебирая в голове идеи номера, погруженный полностью в себя, быстро выхватывает что-то из холодильника и убегает, бросая через плечо что-то короткое сонной Ульяне, которая стоит в дверях и поправляет сползшую с плеча футболку, которая больше чем надо раза в два. И то это – если приходит. Поэтому Ульяна танцует ночами – в пустой комнате, в громких клубах, на ночных улицах, раскидывая ногами снег и поскальзываясь на льду – утром коленка будет переливаться синевато-фиолетовым, но сейчас это все неважно. Танцует все – от хип-хопа до гребаного контемпа, и от музыки в голове иногда предательски щиплет глаза. Она опустошает, наверное, все нескромные бутылочные запасы, которые были до того момента в их квартире – и бьет половину бокалов – и даже не то чтобы все это случайно. И звонит Решетниковой – пьяная и не очень, любая, – заказывает такси и ничего не может толком объяснить Кате, которая честно вот уже который раз пытается понять – и, на самом деле, понимает, просто хочет, чтоб Ульяна тоже поняла – сама себя. А потом Гарик, сжимая зубы и пытаясь взять себя в руки и не уснуть за рулем – и не сказать ничего лишнего, – вновь едет ночью за Ульяной, после ставшего уже привычным сообщения от Кати в духе «Забирай свою ненаглядную, а то она испортила мне очередную футболку, и я явно непохожа на мужика с хвостиком и фамилией Рудник, который ей нужен (настолько, что она сама этого боится)». Когда он поднимается по лестнице, Катя буквально выталкивает Ульяну из квартиры и заботливо хлопает за ее спиной дверью. Ульяна к тому моменту уже всегда на удивление возвращает хоть какое-то самообладание – она стоит и молчит, и волосы у нее растрепанные, а на лице потекшая тушь и потерянный взгляд, который она последнее время уж слишком часто берет с собой везде. И чемодан непроизнесенных и ненужных извинений. Гарик поправляет на Ульяне съехавшую куртку, просто накинутую на плечи, и открывает дверь машины – когда она захлопывается, это больно бьет по ушам в этой гулкой тишине. В темной комнате они ложатся спать – Ульяна скинула с себя только куртку и криво повязанный шарф, и так и легла – повернувшись лицом к окну, кусая губы и пытаясь заставить себя закрыть глаза. Гарик ложится рядом – аккуратно утыкается носом куда-то Уле в плечо сзади и дышит, дышит в спину, только вот с этими словами, стоящими рядом, обычно плохие ассоциации. От нее пахнет духами, которые Гарик так успел полюбить, но больше – спиртом. И Ульяне срывает крышу – ее трясет, она прижимает колени к груди и кусает, кусает запястья, но не издает ни звука, и из глаз не катятся слезы – это такая беззвучная истерика, потому что сил на нормальную нет. И Гарику тоже срывает крышу – он пытается расправить Ульяну, пытается оттянуть ее руки от зубов, потому что так там скоро все будет искусано до крови. И в результате просто вскакивает, подхватывает ее на руки, и качает, словно маленького ребенка – и все шепчет, шепчет: «Чего ты, милая, я тебя не узнаю». Даже не знает, что еще и сказать – потому что больше в голову ничего не лезет, а это действительно то, что крутится в голове последнее время. Ульяна поворачивает голову и утыкается Гарику в ключицы – и что-то шепчет, постоянно прикасаясь мокрыми губами к коже, и постепенно все больше расслабляется, распрямляется. Она за что-то извиняется, говорит, что чего-то боится, говорит, что у них в доме скоро закончатся бокалы, и что еще она случайно разбила их самую любимую фотографию. Ее речь сбивчива, а руки, которые она уже давно убрала от лица, судорожно впиваются в плечи Гарика – и он чуть морщится, самую малость, потому что ногти у Ульяны словно у кошки. Ульяна засыпает на середине очередной фразы, и Гарик аккуратно кладет ее на кровать – стягивая с нее огромный кардиган и обтягивающие джинсы, а она лишь вздрагивает от этого во сне. Он накрывает их двоих одеялом и обнимает Ульяну, прижимая к себе крепко-крепко, а утром берет ее с собой в Главкино и каждую минуту бросает взгляд в тот угол, где сидит Ульяна – по-прежнему взявшая с собой свой потерянный взгляд, только уже немного истрепавшийся, блеклый, сквозь который еле заметно начинает проглядывать другой. И чемодан частично произнесенных, но таких бессмысленных и ненужных извинений.