Темнее всего перед рассветом

Кларк старается. Изо всех сил старается не сводить уставшего взгляда от яркого пламени, согревающего холодные руки. Новая планета не встречает их обжигающими лучами двух солнц, прохладный воздух, ударивший в лицо, заставляет задержать дыхание, страх пустить в легкие ядовитый кислород сковывает тело, но Кларк слишком долго боялась и первая делает глоток. Они исследуют поверхность весь день, не встречают на своем пути ни животных, ни птиц, ни людей, только пытаются привыкнуть к невероятным краскам природы. Гриффин ловит себя на мысли, что даже Эдем не был настолько красив и ярок как пройденный ими путь. Кларк смотрит на разожженный Мерфи и Шо костер, смотрит внимательно, думая обо все еще спящей Мэди, стараясь заполнить всю себя только ею, но сердце пополам и вторая его часть заставляет, вынуждает, умоляет. Требует полоснуть острым лезвием еще и еще. Она слышит его дыхание, ее тихий смех и звуки поцелуев. Та, другая, касается его небритых щек, носа, лба. Эхо покрывает своими губами того, о ком Кларк не мечтает. Днями, ночами, часами, секундами. Когда мысли заняты очередным планом выживания, Гриффин о нем н е д у м, а е т. Ведь есть проблемы посерьезнее. Ей незачем ощущать всем естеством, как та, другая, обнимает, тесно прижимается к теплу тела и получает то сокровенное, то желанное для Кларк чувство. Любовь. Сердце в крепких тисках, боль такая ощутимая, такая до криков сильная. Держать себя в руках блондинка научилась, закрывать на кучу замков терзающие мысли, не открывать истину, не показывать настоящую себя. Сосредоточенность. Улыбка. Маска. Она понимает, что опоздала. На сто тридцать один год. Опоздала, упустила, не замечала, принимала как должное. Ей так часто снится его улыбка — мягкая, нежная, открытая. И взгляд. Такой прожигающий, ласковый, родной. Эхо снова смеется, кусая губы. Мерфи, Эмори, Джексон и Миллер разбрелись по палаткам, Шо тихо переговаривается по радио с оставшейся на корабле Рейвен, а Кларк все продолжает смотреть на языки пламени. Смотрит и видит в них, как в зеркале, любящую пару, и свои глаза. Грустные. Печальные. Маска. — Идешь? — М? — проходит немного времени, но вокруг костра уже никого нет, только она и ее громкие мысли. — Холодно, — он аккуратно опускает на хрупкие плечи теплое одеяло, едва касаясь пальцами, — Ты замерзла. Кларк не замечает, как дрожит. — Сейчас, — так тихо, будто может услышать что-то в голосе, что-то отдаленно напоминающее крик боли. Что-то, что слышать совсем не обязательно. — На рассвете выдвигаемся, — уходиуходиуходи, — Так хочется найти людей, желательно дружелюбно настроенных. Но он не уходит. Еще хуже — садится рядышком и улыбается. Улыбается так, как раньше. Так, как она любит. — Представляешь, сегодня мне привиделся человек на другой стороне реки, я показал Эхо, но она… Нет. Нет. Нет. Пожалуйста. Зачем ты остался? Зачем говоришь со мной наедине? Зачем улыбаешься так красиво? Не уйдешь? Так я сама уйду. Она подрывается с места, желая лишь выкарабкаться из кокона тепла и надежды. Ее нет. Ты все придумала. И взгляд. И улыбку. Глупая. — Кларк? — Что, Блейк? — он теряется от резкого тона, мурашками покрывается от ярости голубых глаз. — Я… прости, что потревожил. Просто хотел поделиться. Встает следом и направляется к их с Эхо палатке. Он собирается покинуть ее. Навсегда. Внутри крик. Слишком много крика. Слишком много отчаяния, тоски, горя. Так много кусков бесполезного, покрытого черной коркой сердца. Вдруг он останавливается, возвращается обратно и оказывается непозволительно близко, у Кларк подкашиваются ноги от пробравшего до костей запаха. Она видит и чувствует злость. — Знаешь, ничерта я не понимаю, что с тобой происходит, Гриффин. С момента как мы вернулись на Землю ты такая другая. Да, шесть лет очень долгий срок и все мы изменились, но ты… другая. Не разрыдаться бы. — Смотришь иначе. Я все пытаюсь разобраться, Кларк, но не могу. Помоги мне. Помоги, иначе сдохну, ведь ты разрываешь мне сердце нахрен. Почему? — Кларк вся сжимается, дрожит сильнее, уже не от холода, от близости, ведь он делает еще два шага вперед. — Потому что вижу в твоих глазах то, о чем мечтал слишком долго. Он касается скул теплыми пальцами, горячим дыханием, и она, кажется, сходит с ума, чувствуя губы на своей коже. Такие же пылающие. Ей тепло. Жарко. Так много огня вокруг. — Я вижу в них любовь. И, черт возьми, скажи, скажи мне, что не прав. Скажи, что ошибаюсь, что этого нет, что стоит вновь запихнуть гребаные сильные, неутихающие чувства к тебе. К тебе, Принцесса! Она молчит. Молчит громко. И он получает ответ. В еле заметной улыбке, дрожащих губах и соленых слезах, они скатываются по впалым щекам, но брюнет ловит их, стирая костяшками. Такая хрупкая, маленькая, сломается точно, если обнимет крепко-крепко. — Так ждал, так сильно хотел… — Беллами, — слишком резко отходит от него, смотрит куда-то за спину, заламывая пальцы, качая головой. Он знает, кого она увидела. — Прости. Ты ошибся. И вдруг. Рушит. Ломает. Рвет. Уничтожает. Убивает. Забирает обратно появившуюся на долю секунды надежду. Вырывает из груди. На куски. Осколки. Пыль. Все, что остается от его сердца. От ее сердца. Прости. Ошибся. — Дорогой, — Эхо обхватывает со спины тонкими руками, — что-то случилось? Блейк смотрит вслед уходящей девушки. Пальцы на торсе сцепляются так крепко, словно брюнетка прикладывает все силы, чтобы не выпустить. Разожмет — потеряет. Прости. Когда-нибудь, возможно, он вернет свое сердце обратно. Целое, невредимое. Живое.