Темнее всего перед рассветом

Где твоя надежда, Кларк? С нее кожа кусками и душу рвет от нескончаемой агонии. Красные глаза болят от соленых слез, а пальцы, сжимающие кофту, дрожат. И это не остановить. У Кларк Гриффин больше нет сил бороться. Мир давит, втаптывая ее в грязь, загоняя под мокрую землю, туда, где дышать нечем. Туда, где нет ничего, кроме одного единственного желания. Той, кто спасает всех, не хочется жить. Упасть бы пластом на спину, глотая крупные капли дождя, заполняя ими горло, легкие, всю себя. И умереть. Сдохнуть, лишь бы перестать чувствовать. Уничтожить в себе все хорошее, что осталось. Осталось ли? Гриффин впивается короткими ноготками в голую кожу рук. Сдирает, разрывает, давит. Давит. Ей нужно ощущать физическую боль. Ту, которая смогла бы навсегда заглушить душевную. Рвать волосы, орать во всю глотку, лишаясь голоса, ломать кости, ребра. Ножом пройтись по ненужному, бьющемуся из последних сил мешку с кровью. Кларк теряет себя в этом окружающем ее хаосе, панике, горе. В боли. Она по шею в ней, и даже не пытается выкарабкаться, слизывая с губ соленую влагу, вперемешку с кровью. За дверью спокойно. И тишина давит на виски, грозясь сжать невидимыми руками черепную коробку и расплющить. Он входит бесшумно. Просто становится рядом, размеренно вдыхая и выдыхая, смотря куда-то перед собой. В пустоту. Он здесь. Прямо под кожей, въевшись навсегда, застревая с ней до самой смерти. Беллами Блейк потерянный мальчишка, грустный, разбитый, но такой сильный и добрый, что у Кларк щиплет в носу и вновь стекают по щекам слезы. Даже после всего, он остается слишком хорошим. Слишком не для нее. И от этого еще хуже. Еще невыносимее. Потому что она дура, а он рядом. Всегда. Навечно. Растворяясь в ее черной, с огромными дырами душе. У него она, впрочем, такая же. Кларк плачет сильнее, внутри все скручивает, желая вырваться наружу с невыносимо громким криком. — У тебя все еще есть надежда? — задыхаясь, снизу вверх смотрит голубыми глазами на мужчину, ставшего для нее абсолютно всем. Ее миром. Беллами чувствует Гриффин внутри себя. Она уютно занимает свое законное место в сердце, устраиваясь удобнее, как бы намекая, что никуда не собирается. Он смотрит на блондинку — вся она сплошная кровоточащая рана. Сжимается, закрывается, не позволяя никому помочь, забрать немного той агонии, что рвет ее изнутри. — Мы все еще дышим. Когда теплая ладонь опускается на хрупкое, подрагивающее от рыданий плечо, становится как-то спокойно. Легко. Дышать, не задыхаясь. Это родное, такое необходимое прикосновение позволяет мелким ранкам затягиваться постепенно, потому что для других нужно больше времени. Больше его тепла. Его любви. Понадобится больше Беллами Блейка. Кларк кладет свою руку поверх его и опускает на них голову, прикрывая глаза. Боже, как же ей тихо. Тишина больше не кажется угнетающей и тяжелой. Боль отступает, и желание умереть уходит вместе с ней. Это все остается где-то там, за плотным, непробиваемым куполом, прозрачной дымкой окружающей двух людей, нуждающихся в спокойствии и одиночестве. Одиночество, которое будет у них на двоих. Где твоя надежда, Кларк? Он моя надежда.