Не надо

Я никогда не горела особым желанием найти себе парня, выскочить замуж и "жить долго и счастливо". Да я, по-хорошему, ничего особо не хочу. Жить хочу, вот и всё, пожалуй. Когда твои родители еле сводят концы с концами, когда бывает так, что неделями не ешь, как-то обо всём остальном думать нет времени. Кем я только ни была: грузчиком, уборщицей, наладщицей, даже мелкой воровкой, если совсем становилось туго. Я сменила множество работ, но один принцип у меня всё-таки остался неизменным: никаких борделей. В них я даже уборщицей работать не соглашалась, даже когда очень были нужны деньги. И вот, в процессе этих скитаний я однажды и попала к Джеймсу. Нет, не ёкнуло, не разразило током, не разгорелась жалость. Ничего такого. Просто... честно говоря, я и не знаю, как это описать. Джеймса красавцем определённо назвать нельзя. Внешне он просто обыкновенный, как и все, но воспринимать отдельно его внешность не выходило ещё ни у кого, потому что, когда он рядом, начинаешь каким-то шестым чувством ощущать, что у него руки в крови по плечи. И тут уж каждый реагирует по-своему. Я никогда не одобряла того, что он делает и согласилась помочь лишь однажды, когда нам очень-очень нужны были деньги - родители заболели и нуждались в дорогих лекарствах. Но я не могла и забыть о нём. Вот просто тянуло к нему и всё. И я бы, может, переболела, перетерпела это, но именно в то время мои родители умерли - лекарства не сумели их спасти, лишь добив. Вот так, в девятнадцать лет я осталась абсолютно одна. Вы не подумайте, я не побежала к нему, не бросилась в объятья, нет. Я была в такой апатии, что ничего не могла сделать. Джеймс пришёл сам. Посреди ночи, уставший и злой. Я до этого сидела за столом и ковырялась вилкой в тарелке, пытаясь заставить себя что-то съесть. Я хотела жить, очень хотела. Он сел напротив и тоже просто молча сидел. Через время я сообразила покормить и его. Теперь тишину нарушал стук вилки по тарелке. А мы молчали. Даже когда потом поели, когда я помыла посуду и пошла в свою комнату, он пошёл за мной и молчал. Я не знаю, думал ли он, что у нас убогий дом, думал ли, что я сама убога, к счастью или на беду, я не знала его мыслей. Потом мы немного постояли в дверях моей маленькой, чистой, опрятной, но явно бедной комнаты. После он, неловко раззувшись, лег на кровать, а я устроилась у него под боком. Он не прогнал. Так и лежали. Каждый молчал о своём. - Я сегодня убил пять человек. Молчу. Ну а что ему на это сказать? "Молодчина, так держать"? Но я же и сама так не думаю. "Негодяй, как ты смеешь!?"? Это глупо. Ну поскандалим мы, а потом? Так вот я и промолчала, всерьёз размышляя над тем, что же он хотел услышать в ответ. Как оказалось, ответ был прост как три копейки - ничего. - Троих мужчин и женщину с ребёнком. Он не оправдывался, не уверял меня в том, что они заслужили смерти, не говорил, что ребёнок умер легко и без мучений. Просто молчал какое-то время. - А знаешь, что самое смешное? Я сделал это случайно. Я даже хмыкнула. Ну надо же. Хотя, он не раскаивается. У него своё отношение к смерти. С тех пор так мы и жили. Он порой приходил ко мне, неожиданно без звонка, приносил что-то вкусненькое, мы молча ели, потом он говорил что-нибудь. Рассказывал, как прошёл день. Я понимала, что он чудовище, и что когда ему наскучит, от убьёт и меня, может быть, даже тоже случайно, но... тянуло меня к нему. Вот и всё. Но не могло у такого ублюдка, как мой Джеймс, не быть врагов. Я знала, что прежде, чем придти сюда, он долго путал следы по всему городу, чтобы мой дом не смогли найти, но однажды меня нашли. Входная дверь в нашей квартире была тонкой, через неё было слышно, как ругаются соседи, как ездит по этажам лифт. Вот и в ту ночь наша тонкая дверь спасла мне жизнь. Я жила на третьем этаже и услышала, как на первом кто-то приказал кому-то: - Найдите девчонку! Взять только живой! Мы заставим этого ублюдка ответить за всё! Надо же. Какие нынче герои пошли. Я забаррикадировала дверь всем, чем только могла, а после выпрыгнула в окно. Ноги жалобно хрупнули и страшно болели, но я всячески старалась смягчить удар. Фора у меня была вряд ли большая, так что я не дала себе поныть, сразу бросившись бежать. Куда бежать знала точно. От такого добра бежать можно только к негодяю. Наверное, мне было очень больно, потому что уже потом на рентгенограмме у меня обнаружили трещины на большеберцовых костях обоих ног и на косточках плюсны, но мне было плевать. Я бежала. Потому что жить хотела очень-очень. Джеймс открыл мне дверь после третьего звонка, когда я уже и перестала верить в то, что он откроет. Он молча впустил в дом. Я решила изменить своему принципу вечного молчания и тихо сказала: - За мной погоня. Я села в кресло и стала в пол-уха слушать, как он раздаёт приказы по телефону. Только сейчас я почувствовала страшную боль в ногах, прежде отогнанную от меня адреналином побега, а теперь такую явственную. Пока он говорил, я не решилась отвлечь его. Когда же он сел напротив меня, прямо на пол, и смотрел снизу вверх, он сам спросил: - Ты не пострадала? Я задрала обе штанины и показала опухшие голени обеих ног. Джеймс выругался и ещё куда-то позвонил. Угрожал. Когда приехал врач, на нём лица не было, была только ярая злоба, с которой он смотрел на моего злодея. Тот не упивался этим, не радовался, но и не раскаивался. Когда-то он сказал мне, как относится к тому, что стал злодеем: "Каждый имеет право сделать свой выбор. Это - мой. Я в ответе за него, но не жалею". А я больше и не спрашивала. Стал, значит, стал. И какое мне дело. Меньше знаю - меньше смогу рассказать, если меня всё-таки поймают. В итоге меня положили-таки в больницу, обнаружили пару досадных мелочей относительно здоровья и одну большущую проблемищу. Я слёзно умоляла врача не говорить этого Джеймсу. Тот согласился, но сказал, что у меня осталось не так много времени для аборта. В ту ночь я не плакала, нет, но думала много. Как может отреагировать такой человек, как Джеймс на эту новость? Что я пытаюсь привязать его к себе? Что теперь бегать и прятаться будет сложнее, ведь маленький будет мешать? Я никогда не понимала, что там у Джея в голове, но сейчас жалела об этом сильнее всего. Удивило меня то, что маленького я уже любила. Ни разу не видела, но любила и была готова побороться за его жизнь. К тому же я точно знала, что папа у него может быть только один. На следующее утро Джеймс снова пришёл. Мы долго молчали, но я знала, что сказать нужно. Решила начать издалека, жаль, что я не умею говорить красиво и много: - А ты никогда не задумывался о... семье? - Ника-Ника. Да откуда у меня семья? Знаешь, если бог есть, то, думаю, он сделает всё, чтобы у меня её не было. Помолчали немного. А потом он, подозрительно щурясь, взглянул на меня снова, слез с кровати, где сидел прежде, подошёл поближе к моему лицу и сел на пол на колени. - А чего ты спрашиваешь именно сейчас? Я сглотнула. Он всегда был потрясающе проницательным. - Ты сам понял. - Да, но я хочу услышать это от тебя. - Джеймс... Сказала его имя и молчу. Ну он же знает сам. Зачем тянет? Почему не покажет своё отношение к этому сейчас? Мне было бы легче сказать, если бы... Но он вдруг смягчился, насколько вообще мог, учитывая всю чёрствость его души, и попросил: - Прошу, скажи это. - Я беременна. Джей взял мои руки в свои, поднёс к своим губам и долго целовал. Не улыбался, не радовался, просто целовал руки. Он отлично знал, что он у меня первый и единственный, так что сомнений у него не возникло... я надеюсь. Когда малыш родился, Джеймс отправил нас в другой город, купив нам там квартиру и каждый месяц присылая деньги. Первое время, я думала, что он это сделал, потому что маленький родился не совсем здоровым, думала, что он так избавился от урода. Но потом, месяца через три он приехал. Неумело улыбался карапузу, притащил кучу игрушек, мне цветы и вкусности, перед малышом пытался быть хорошим папой. Я видела, что ему сложно, но он старается. Когда, утомлённый вниманием и играми, малыш уснул, улыбка устало сползла с лица Джеймса, и он отвёл меня на кухню, плотно прикрыв дверь в детскую. - Ты только ему не говори, кто его папа, - было первым, что он мне сказал, ставя чайник на печку. - Ты не хочешь знать его? Да, вопрос этот мучил меня все те месяцы, что мы прожили одни в чужом городе. Он обернулся, посмотрел удивлённо, а потом тихо расхохотался: - Бред какой. Я не хочу, чтобы он знал мою, скажем... специальность. Когда вырастет, я хочу, чтобы он сделал выбор сам. Я только кивнула, счастливо улыбаясь. То есть, он от малыша не отрекается, это замечательно. Джей приезжал всё чаще. Сначала раз в месяц, потом раз в неделю, а потом иногда оставался на несколько дней. Мне кажется, с малышом он искренне отдыхал от всего. Не знаю, откуда у него бралось терпение отвечать на бесконечные вопросы маленького почемучки, я же не раз и не два видела, как его выбешивали гораздо быстрее. Но с нами, с малышом и со мной, он открывался с другой стороны, со стороны простого человека, а не вселенского зла. Да, у него были отрицательные черты, но он был человеком. Таким же, как и я. Чёрт, да я тогда впервые осознала, что люди, правда, не бывают совершенно злыми или совершенно добрыми. С кем-то они одни, с кем-то они другие, все. Знаете, я никогда не горела желанием, чтоб у меня было как в сказках "долго и счастливо", потому что думала, что так не бывает, но Джеймс - самая большая скотина в мире - сделал для меня всё, чтобы так было. Нет, я не стану грызть глотку тому, кто скажет, что отец моих детей - ублюдок. Потому что такой он и есть. Но при мне и детях он показывает другую черту своего характера, и за это я ему благодарна. Не надо мне героев, не надо святых, ничего мне не надо. У меня всё уже есть.