Те двое — это мы

      В середине марта в Москве, да и на окраинах столицы, пахнет весной настолько, что возвращаться домой не хочется, напротив, хочется сбросить неуютную шапку и тяжелую куртку и, как летом, гулять до зари, слушая пение птиц. Душа просит романтики и плевать, что она одна вот уже год, восемь месяцев, двадцать два дня и четыре минуты — впрочем, про минуты она врет даже самой себе, так досконально Стеклова еще не расписывала свое одиночество на составляющие.       Есения Андреевна приезжает домой за полночь: очередная серия раскрыта, девушка отделалась лишь малой кровью и ее фирменный запатентованный принцип «не убивать», которым гнушался воспользоваться Меглин, снова сработал. Она может собой гордиться: ей не нужно покупать кактусы всякий раз, когда завершается дело. Не пить, не курить, не закалывать маньяков до смерти карандашами и всем, что подвернется под руку: Стеклова старается не разрушать свою психику понапрасну, как это делал ее бывший наставник. И где он, кстати, сейчас? Делайте выводы, господа!       Притормозив и выйдя из машины, Есения Андреевна не сразу понимает, но чувствует, что что-то изменилось. Подойдя к лестнице, ведущей вниз в меглинскую каморку, она видит зажженный внутри свет: так огонь из непогашенных буржуек прыгает по стенам, оставляя в окнах свои призрачные блики. Сердце екает, хоть она и прекрасно понимает, что там, за железной дверью, вовсе не он. Девушка решительно толкает дверь на себя — она оказывается незапертой, какая неожиданность! – и, зайдя внутрь, не обнаруживает ничего, кроме послания, оставленного белой краской на стекле напротив кровати: «Я знаю, что ты сделала».       - Ты ведь знаешь, о чем я, не так ли? — Стеклова слышит вибрацию, включает на телефоне громкую связь, и измененный голос разливается по лофту, наполняя легкие, разум и сердце своего неугомонного, но ныне почившего создателя.       - Ты меня видишь? — Есения на всякий случай запирает дверь на три оборота и встает у окна, пытаясь в темноте разглядеть силуэт незнакомца, каждую неделю преследующего ее звонками, а теперь еще и письменами на окнах.       - Как некрасиво, Есения Андреевна, — Стеклова убирает от окна средний палец и смотрит в ночную тьму. — Впрочем, мне нравятся темпераментные барышни вроде тебя, что-то же должно было Меглина в тебе зацепить… — Есеня слушает тишину, потому что он молчит. Будь она порасторопнее, давно могла бы засечь, откуда идет звонок. — Сколько раз он тебя трахнул, прежде чем рассказать о маме? Ты его за это грохнула? Умница! Хвалю. Может, присоединишься ко мне? Мы же, как оказалось, на одной стороне…       - Иди ты к черту, урод конченный! Я тебя посажу.       - Ни за что. Ты меня не поймаешь.       - Девушка, через полчаса прибываем, — Есения Андреевна неуклюже распахивает глаза, открещиваясь от повторяющейся временами картинки, которую только что видела во сне.       - Хорошо, спасибо, — Стеклова с верхней полки обводит глазами своих попутчиц: тетка с большими сумками, с утра пораньше открывшая банку соленых огурцов и вчера расталкивающая всех своими огромными ручищами в надежде продраться в плацкарт первой, и две девушки, на вид студентки, красящие свои надувные губки в тон, который вот уже два сезона как неактуален, и подкручивающие пышные фальшивые ресницы. Есеня решает полежать еще минут двадцать, глядя в окно за пролетающими станциями на пути к Петербургу, чтобы не сталкиваться с столь внушительной аудиторией и вообще сделав вид, будто ее здесь нет.       Ровно за пять минут до прибытия она собирает белье — простыню, наволочку, пододеяльник, не забывает свернуть матрас и колючее, пыльное шерстяное одеяло – и, не дожидаясь открытия дверей, прихватив с собой небольшую сумку, — единственный свой багаж — выходит в тамбур. Когда поезд останавливается и Стеклова оказывается на перроне Московского вокзала, девушка замечает чуть вдалеке озирающуюся по сторонам светлую макушку.       Питер. Дождь. Пепельно-серое небо. В этом городе ничего не меняется, даже стереотипы. Надвинув очки на нос, Есения Стеклова беспечно-гордо шагает по платформе, а, подойдя к Саше практически вплотную, со спины слегка приобнимает старого друга.       - О, Есеня, а я тебя высматриваю. Это тебе, — Тихонов вручает Стекловой маленький, скромный букетик, на что та удрученно закатывает глаза, но подарок принимает.       - Александр, Вы же разоритесь. Жене лучше подари.       - Я Лене и так через день приношу, а тебя вижу редко. Давно здесь не была? — Саша ведет девушку через весь вокзал мимо бюста Петру I.       - Вечность.       - Как дела? Я удивился, когда ты написала, что на поезде приедешь, — сперва Есения Андреевна хотела поведать Саше истинную причину своего необычного прибытия: Меглин как-то сказал, что вокзалы надо полюбить, вот она и исполняет волю усопшего, но, с полсекунды подумав, решает не уточнять подробности, потому что, зная Тихонова, предполагает, что снова начнутся никому не нужные расспросы вроде: ты его еще любишь? Не можешь забыть? Я говорил, что это знакомство до добра не доведет. И все в таком же морализаторско-нравоучительном духе. В довершение ко всему он закончит, как и отец, тем, что пора замуж, пора найти хорошего парня, ах жаль, я уже женат, но ты же знаешь, я всегда готов, ты только свисни. Сказав решительное «нет» своим едким мыслям, Есения Андреевна бодро произносит:       - Бензин нынче дорог, пусть контора платит. А дела? Ловлю ублюдков вроде Осмысловского, а ты?       - А мне нужна твоя помощь, только давай вначале заедем куда-нибудь поедим.       - Как скажешь, друг, со вчерашнего дня ничего не ела, — Тихонов и Стеклова выходят из здания и совсем рядом со станцией метро «Площадь Восстания», что находится неподалеку от Московского вокзала, заходят в ближайшую столовую. Пока Саша выбирает между пловом и пюре на двоих, Есения находит укромный столик в левой части зала. На часах чуть больше десяти утра, народу еще немного, поэтому столовая кажется совсем пустой. Стеклова вытаскивает одну салфетку, распускает волосы и карандашом от нечего делать принимается рисовать то цветочки, то странной формы геометрические фигуры. Привет Бергичу, он был бы доволен.       - Пюре не было, я взял омлет, пышки и кофе. Пойдет? — Есения кивает и сразу же переходит к делу.       - Чем я могу помочь? — радостное выражение лица Саши сменяется печальной и немного брезгливой миной.       - Ты хочешь об этом поговорить за едой? — понимая, что работа для Стекловой всегда на первом месте, тем более, желудок у нее крепкий, Тихонов во всех красках и деталях начинает расписывать громкое, запутанное и, что уж говорить, малоприятное дело. — Убиты четыре женщины от двадцати пяти до сорока лет, зарезаны бритвой от уха до уха, брюшная полость вспорота, у некоторых извлечены внутренние органы. Все жертвы были проститутками, выпивали. Найдены в одном районе.       - А звали их Полина, Аня, Лиза и Катя? — и без того круглые глаза Александра еще больше округляются.       - Ты знакома с материалами дела? Мне из главка не сообщали…       - Нет, не знакома. Саш, ты как? У тебя все в порядке? Книги читаешь, фильмы смотришь? — Стеклова думает: «Ну чем черт не шутит, дело-то примитивное… Если бы его расследовали в XXI веке». Саша все так же недоуменно глядит на Есеню, пока она спокойно уплетает свой омлет. — И ты не знаешь, кто это? Ха, Тихонов, ты имеешь дело с подражателем. Куда вообще ваши патологоанатомы смотрят? — и как ты получил капитана раньше меня? Стеклова склонна полагать, что Елена Васильевна — та самая, из архива, что в свое время не дала Есении дела Меглина, а потом месяцев через семь-восемь вручала их ей за милую душу, раскланиваясь и отчего-то отводя глаза, может, потому что на девушку было физически больно смотреть: отощала, исхудала, опухла от бесконечных, непрекращающихся слез? — сыграла во всем этом не последнюю роль:       - Вечно они вместе ходили: Аня Захарова, Саша Тихонов, Есеня Стеклова и Женя Осмысловский — лучшие студенты. Красные дипломы получили.       - Если эти лучшие, — вовсю удивлялось руководство, — то какими же должны быть все остальные? — хотя, конечно же, подслушанные разговоры к делу не прилагаются и не имеют никакой юридической ценности, если они не записаны на диктофон.       - Jack the Ripper. Как я это сделал? Саш, нам же об этом деле рассказывали. Имитатор воссоздает убийства, произошедшие в Лондоне в 1888 году. В этом году как раз сто тридцать лет, все сходится. Ищите потенциальную жертву, ту звали Мэри Келли, значит, у нас будет Маша. Если все происходит в одном районе, очерти круг, подними людей, патрулируй улицы, потому что у Джека Потрошителя было пять канонических жертв, так что эта будет последней и, учти, моложе предыдущих, — первое дело, которое она раскрыла, не вдаваясь в детали и не поднимаясь со стула. Вопрос: зачем было вызывать меня в Питер, если все и ежику понятно, — думает Стеклова, допивая свой горький кофе, коньяку ему явно не хватает. — Это должен быть хирург или патанатом. Раны очень глубокие и, если не ошибаюсь, слева направо, значит он еще и левша. Работай, Саш, — Есеня поднимается со стула, закидывает на плечо сумку и спешит к выходу.       - Ты куда? — Тихонов глядит ей вслед и кричит вдогонку: — А пышки? — приходится вернуться исключительно из вежливости, ну и самую малость, из-за ее любви к питерским, сахарным пышкам. В Москве таких не делают. — Может, прогуляемся по Невскому? Посидим у Казанского? Сходим на Дворцовую? Или еще куда-нибудь? — ей в отместку тоже хочется задать ему пару вопросов или пристыдить, мол, четыре подряд, ох, Меглин бы не одобрил, но Стеклова себя одергивает.       - Саш, — она берет его за правую руку и молча, одними глазами, показывает на обручальное кольцо, сверкающее на безымянном пальце. — А что Лена скажет? — Тихонов тушуется, но не теряется.       - Да я не об этом, Есень, просто по тебе соскучился, — Есения Андреевна, молча, хитро улыбаясь, кивает, чем заставляет Сашу добавить: — Как по другу.       - А, ну если как по другу…       - А еще я хотел узнать о Жене, — парень отводит глаза, заглатывая пышку, чтобы не пришлось пояснять почему.       - О Жене? Не знала, что вы были так близки, — Саша давится булочкой, так что Стекловой приходится ему помочь, постучать между лопаток.       - Есеня, ты можешь хоть когда-нибудь быть серьезной?       - Серьезной? Сашечка, я маньяков ловлю, какая уж тут серьезность, — Тихонов смеряет Стеклову недовольным взглядом, что ей невольно все-таки приходится признать: - Да, могу.       - Как это было? — этот вопрос кажется ей странным: как ловить того, кого считала своим другом, а раза два — любовником? Непросто — вот и весь ответ.       Звонок в дверь. Три раза. Ожидание. Одна минута.       - И снова без звонка? — Женя открывает дверь, опять без рубашки, в одних джинсах. Вряд ли он ждал ее, но открыл.       - Я звонила, ты не брал трубку. Подумала, может что-то случилось, решила заехать, — на самом деле в тот день она думала только об одном: «Хоть бы он никуда не смылся, хоть бы взять его, может тогда все закончится?»       - Есеня, ты заказывала экспертизу, зайди в лабораторию, кажись, все готово, — патологоанатом Палыч, старый знакомый Меглина, по своим каналам и связям нашел отличного почерковеда, с помощью которого и была установлена личность непоймашки. Им оказался Евгений Осмысловский — генеральский сын, всеми любимый мальчик с курса, обаятельный, начитанный, умный, в меру красивый, мажористый засранец, еще на выпускном после гибели Анюли кричавший на всю Ивановскую: «Буду, как Меглин! Как он его, на чистой психологии». А она, дура, уши развесила.       - Это конец, Жень, я все знаю, — Евгений, выхватывая из пачки сигарету, резко щелкает зажигалкой.       - Знаешь?       - Да, про того парня из школы, про Пиночета, про санитара из больницы. Ведь по большому счету, мне плевать на них, на их жертв, потому что как бы ты не старался, получилось дешево, меня не впечатлило, да и Меглина, я ожидала большего, правда… вот только Анюлю я тебе никогда не прощу, — Есеня смотрит ему в глаза, дикие, мятежные, необузданные и не понимает, как могла им доверять. Не надо было письмо Праздничному от руки писать.       - Я сам себе ее не прощу. Но ты уверена, что это я? Что мной никто не руководит? Что я не жертва?       - Уверена, — через секунду в двери войдет группа, и нет больше мальчика Жени, а как все хорошо начиналось.       - Мне все время кажется, что он что-то мне не сказал тогда, что я что-то упускаю. Может, это не он, а лишь — очередное промежуточное звено? — Стеклова громко размешивает сахар в новой порции кофе, заказанной Сашей, а он не перестает рассматривать свою упрямую и дотошную собеседницу.       - Теперь ты его выгораживаешь.       - Нет, просто у меня такое ощущение, что это еще не конец, — ничто никогда не заканчивается, ведь так? К примеру, сейчас она целует Меглина или он ее, не столь важно, она обхватывает его шею своими руками, хотя еще пять минут назад готова была его придушить, потому что он редкостный негодяй и скотина, но ведь это обстоятельство не мешает ей его любить так же крепко, как и прежде? - Убери руки, — Стеклова бьет мужчину под дых, так что он от неожиданности сгибается пополам.       - Язва!       - Ага. Седина в бороду, бес в ребро. Уже проходили, — Меглин опускается на стул и Есеня послушно садится напротив. - Ты сказал, что тебе платят пенсию. Кто? — он назвал ее умной? Поторопился.        - А сама, как думаешь?       - Значит, они знают, что ты жив. Кто еще, кроме руководства и Бергича? — и тут до нее наконец-то доходит: отец. Кто же еще? — Мерзавец.       - Нельзя так говорить о папе, он может обидеться.       - Признайся, тебе все-таки сделали лоботомию?       - Ух ты, Есеня научилась шутить.       - С тебя беру пример, умник. Откуда этот дом? — Есения Андреевна искренне не понимает, откуда взялось такое богатство и почему Меглина здесь скрывают. Или он сам скрывается?       - А куда, по-твоему, я деньги девал?       - На коньяк там, на сигареты, на кактусы? — Родион Викторович улыбается заразительной улыбкой, чем заставляет и Стеклову ему в ответ улыбнуться. — Так значит, это твой дом? — Меглин поднимается со стула и, направившись к выходу из кухни, оборачивается.       - И твой, если захочешь, — мужчина исчезает в дверном проеме. Есеня слышит лишь откуда-то сверху далекое: - Мы, кажется, прервались?       - Ты что серьезно? Родион? — и идет его искать, вверх по лестнице, ведущей на второй этаж. Наверное, чердак или вроде того, — раздумывает Стеклова. Еще ступенька, последняя. Девушка распахивает дверь: серьезно? Более чем.