Место встречи

      Ханамия понимал, что в каком-то смысле сдавал позиции, но подразумевать под раздевалкой практически конференц-зал стало уже чем-то привычным. Впрочем, привычными были лишь мятная вонь и кирпич лица Фурухаши на лавках, мельтешение Ямазаки и маска для сна где-то в углу. Обнаружить кого-то другого в месте, где сам он разрешал только оставлять вещи, казалось Ханамии очень странным.       И это при том, что удивить его бывало очень сложно.       И от придурков он тоже пытался отвыкнуть, да-да.       За позиции Ханамия держался, как за дихлофос в последнее время.       – Это твой капитан, Та-кун? – прозвучал одним отвратительным утром до зубовного скрежета мерзкий голос совершенно незнакомой женщины.       Ханамия вздрогнул, выронив ключи, которыми собирался отпереть дверь в зал, и обернулся с нескрываемой ненавистью на лице.       Зрение без пятнадцати шесть утра его подводило – перед заспанными глазами двоился высоко подвешенный на дереве хурмы сагари [1]. Несколько позже пришло осознание, что их всё-таки двое, и только потом, когда молчание неприлично затянулось, – что ни один из них не сагари.       На самом деле, великан покрупнее и в форме их школы состоял в баскетбольном клубе; Ханамия поглядывал на него на играх второго состава – тот забавно лажал. Однако запомнить его имя никак не получалось: что-то вроде Суйгецу или Котацу; Ханамии, по большому счёту, было наплевать.       С другой стороны, про какого-то Суйгецу с каменной рожей периодически читал Фурухаши, которого, к слову, сложно было заподозрить в чтении Джампа [2].       Но приятно.       Времени на смех и издевательства было потрачено много.       Видимо, Котацу, да.       – Ты сегодня рано, – сказал Ханамия, вскинув голову, чтобы ненавидеть этого великана в глаза, – Та-кун. И привёл свою маму, – продолжил он мягче.       Женщина с чужим этому месту голосом засветилась – Ханамия необъяснимым образом нравился взрослым, даже не стараясь. «Даром, что живут в несколько раз дольше, – думал он, – а чувства опасности нет, будто отшибли».       – Как вы поняли, что я его мама, капитан-кун? – приторно улыбаясь, поинтересовалась великанша – чтобы смотреть ему в глаза, женщина склонила голову.       Ханамия не был самым высоким, но по крайней мере на женщин обычно смотрел сверху вниз.       Комплекса у него не было. Точно нет.       Он холодно улыбнулся.       – Вы похожи.       Мамаша кокетливо захихикала, а морду её сына здорово перекосило.       «На лошадей», – закончил мысленно Ханамия и уставился на Котацу. У него были удивительно живой широкий рот и крупные зубы. У его матери – всё то же самое, только щедро подведённое помадой. «Дураку понятно, что вы родственники – произошли от какой-то одной кобылы», – очень хотелось Ханамии сказать, однако его настроение упало до отметки, когда он бывал слишком раздражённым даже для того, чтобы над убогими издеваться.       И всё же вряд ли он был Котацу. Налицо родственные связи с лошадью, но никак не со столом.       Без тринадцати шесть утра Ханамию подводила память.       – Знаете, капитан-кун, – заворковала мамаша, – я к вам с просьбой. Спасибо за заботу о Та-куне! Ему это очень нужно, чтобы пробиться в стартовый состав. Он у меня такой талантливый мальчик! Ему бы лишь немного помочь, – сказала она проникновенно. Суйгецу-Котацу состроил брови домиком. – Понимаете?       – Понимаю, – соврал Ханамия.       Ничего он не понимал.       В школу не пускали учащихся, забывших пропуск, нечего было говорить и о посторонних. Родители входили в их число, потому что делений в ряду «посторонних» не было – все они считались потенциально опасными. Как эта женщина, на голову возвышающаяся над двумя третями учеников, прошла – загадка.       Ханамия, впрочем, подозревал, что её пустили, приняв за лошадь. В школе, к тому же, имелся живой уголок.       Не стойло, конечно, но какой-никакой угол.       Ладно, на самом деле в этой школе можно было всё за деньги. В первую очередь – пристроить безмозглого ребёнка. Разумеется, платить приходилось много. Зарплаты матери, подсчитал в своё время Ханамия, замечательно хватало на безбедную жизнь, но Кирисаки Дайчи – это дорого.       Дорого всем в этой школе, кроме него.       Серьёзно, Ханамия был единственным, кто прошёл на стипендию. На собеседовании перед поступлением директор едва не целовал ему руки. Было противно, но привычно, потому что он был умным и в действительности делал всем одолжение, склоняясь к варианту поступления в Кирисаки Дайчи.       Самооценка у Ханамии была чуточку завышена.       – Я готов помогать всем нашим игрокам по мере своих возможностей, в том числе и Та-куну. Уверен, вместе с ним мы возьмём Зимний кубок. Правда же, Та-кун, постараемся? – обернулся он к Суйгецу-Котацу с нежнейшим лицом.       Суйгецу-Котацу, которого, спустя мгновение вспомнил Ханамия, звали Вада, мертвецки побледнел.       А после приватной беседы с капитаном галопом умчался из клуба.       Дурного настроения Ханамии в тот день хватало лишь на то, чтобы продолжать терпеть в раздевалке Хару, Ямазаки, Фурухаши и Сето.       И никаких лошадей.