Метеоритный дождь

Вот уже четыре года Хейзел Грейс Ланкастер снится один и тот же сон. Это началось во время самого первого курса химиотерапии. Ей тогда было двенадцать. Белый мир. Мертвый. Совсем ничего нет. И Хейзел там одна. Мир, который закончился. Так она про себя его окрестила. Вокруг, сколько ни вглядывайся вдаль, только зеленая трава. И очень тепло. Ласковое солнце светит неярко, как будто в этом мире всегда рассвет. Хейзел знает, что она должна что-то сделать, что-то найти, но вот только что? Или кого? Всякий раз, просыпаясь, Хейзел испытывает фоновое легкое волнение одновременно с радостным предвкушением. Хотя этот сон ее и тревожит, она не считает его чем-то плохим. Он наполняет сердце тем чувством, которое раковым больным на четвертой стадии испытывать не положено. Он наполняет сердце надеждой. И в груди теплится совсем маленький шарик невозможно золотого, как жидкое солнце, света. Примерно так Хейзел олицетворяет свою маленькую надежду. Ей шестнадцать, «изначально рак щитовидки с внушительными метастазами в легких» в терминальной стадии. Хейзел пока что может сама передвигаться и ничто, за исключением маленького друга ее легких – переносного кислородного баллона – не мешает ей жить полной жизнью и проводить каждый день, как самый лучший в жизни, да. И исключительно ради своих родителей Хейзел усиленно симулирует веселую жизнь подростка в ее возрасте, в представлении мамы и папы, конечно. А они считают, что в шестнадцать лет девушек могут интересовать шоппинг, друзья и милые посиделки с единомышленниками, которые, как и Хейзел, обязаны умереть, не дожив и до восемнадцати. Как же Хейзел благодарна своим родителям! За все – за то, что дали жизнь, пусть и короткую, за заботу и любовь, за поддержку и участие, за то, что они всегда рядом и побуждают жить. А главное – за Огастуса Уотерса. Если бы ни вечные просьбы мамы вести обычную жизнь, они бы ни за что не встретились буквально в сердце Иисуса. Может быть, конечно, и встретились – Индианополис не такой большой город, но точно бы не познакомились и не влюбились. Ах, да, сон. С приходом в жизнь Хейзел настойчивого и, чего таить, невероятно красивого и интересного Огастуса, который никак не желал уходить из зоны поражения от взрыва гранаты по имени «Хейзел Грейс», сон понемногу стал меняться. Трава из ярко-зеленой стала сначала сочно-изумрудной, а потом и вовсе пожухла, обнажив сухую и серую, как кожа больного лейкемией, землю. Вместе с этими изменениями Хейзел-во-сне понимала, что ей нужно торопиться. И она шла. Искать. Что именно она ищет, во сне не объяснялось, да и не требовалось объяснений, это ведь просто сон. Однако Хейзел-наяву крайне заботил этот вопрос. И тревожил. Нужно было торопиться. Торопиться жить, ведь рядом Огастус и Хейзел пока жива, нужно использовать этот шанс по полной. А еще Хейзел знала, что раз трава высыхает, значит, непременно должна наступить зима. И зима пришла. Истощенную землю стал покрывать белый, искрящийся снег. А еще Хейзел поняла, что солнце все-таки закатное. Это произошло в Амстердаме. На следующий день Огастус признался, что его тело состоит из рака практически полностью. Хейзел знала, что в своих снах должна спешить. Незадолго до того, как Гас впервые после поездки очутился в Мемориале, Хейзел с родителями приходили к Уотерсам на ужин. Посиделки затянулись допоздна и подростки, оставив родителей играть в бридж в гостиной («Абсолютно старческая игра, нам не под силу вынести этого», - сказал Огастус), прихватив плед, вышли на задний двор, посмотреть на звезды. - Хейзел Грейс. - Да, Огастус. - Говорят, что падающие звезды могут исполнять желания. Мое желание настолько сильное, что, наверное, потребовался бы метеоритный дождь, - Огастус вздохнул, - и я надеюсь, что он случится. - Надежда – один из побочных эффектов рака, ты же знаешь. - Нет, надежда – одно из показаний к применению в жизни, Хейзел Грейс. Как считаешь, может, нам стоит устроить водопад из шампанского и тот исполнит наши желания?.. Снег во сне Хейзел валил настолько сильно, что шла она теперь по сугробам. И просыпаясь, очень часто задыхалась так, будто прошла сотни миль. А маленький золотой шарик надежды, призванный поддерживать в сердце Хейзел надежду, становился все меньше. Спустя маленькую бесконечность Огастус Уотерс умер от рецидива остеосаркомы, за каких-то четыре месяца превратившись в сплошной рак, который ничего не оставил от сильного тела, которое так мечтало совершить великий, достойный учебников по истории, подвиг. Стресс заставляет болезнь прогрессировать и вот спустя пару месяцев после отторжения организмом Хейзел волшебного фаланксифора, курса лучевой, а затем и химиотерапии, бесконечных просьб и багодарностей, бессчетных литров слез отца и жидкости, выкачанной из легких, одного Последнего Хорошего Дня, проведенного с семьей, родителями Гаса и Айзеком, Хейзел оказалась в отделении интенсивной терапии детской больницы, с четким знанием того, что вернется оттуда не домой, а в буквальное сердце Иисуса, в его боковой предел, туда, где она совсем недавно тайком складывала в гроб Огастуса Уотерса сигареты. В груди Хейзел агонизирующе билась еле видная золотая точка. Все было настолько плохо, что хуже уже не становилось («Как ты, детка?» - «Если бы Гас сказал, какой же отстой эта гастростома, я бы однажды ночью отключила себе ИВЛ и не мучалась»). Связно мыслить выходило все реже, Хейзел видела, как плачет мама, а папа сдерживает слезы и тяжело дышит. Дважды ее выводили из комы, зачем-то не бросая попыток заставить сердце биться. Утром, пока родители дремали на стульях возле ее кровати, у Хейзел хватило сил взять телефон и найти там фотографии Гаса, на этом силы иссякли, дышать в который раз перестало получаться, набежали медсестры и врачи, родители держали ее за руку, крича, что любят, а она уже перестала их видеть, только слышала. И вот она снова во сне. Солнце еле видно, а впереди что-то есть, определенно. Хейзел побежала со всех ног. Это был полуразвалившийся пустой дом, на крыльце которого сидел маленький мальчик. - Я так долго ждал тебя. Целую бесконечность. Хейзел остановилась. Солнце, наконец, зашло и в небе разом зажглись миллиарды звезд. Мальчик встал с крыльца и как-то неуловимо знакомо улыбаясь, подошел к Хейзел. - Чего бы тебе хотелось? И тут Хейзел осознала, что все, чего бы она ни пожелала, сбудется. Этот мир, в отличие от ее, действительно был настоящей фабрикой по исполнению желаний. И она закричала, что было сил: - Пусть Огастус Уотерс будет жив и здоров!!! И вдруг маленькая золотая точка, живущая в ее сердце, вылетела на свободу, ширясь и ярко сияя, на короткий миг затмевая даже звезды. А вместе с ней, будто сонм воздушных фонариков, возникая из ниоткуда, в небо устремлялись такие же шарики жидкого солнца. Хейзел отовсюду слышала голоса, тихие, взрослые и детские, женские и мужские: «Огастус», «Живи», «Гасси, маленький Гасси», «Друг, живи», - шептали они на все лады. А потом, самыми последними в погоню за остальными, устремились еще два шарика и Хейзел услышала знакомые голоса: «Сынок, мы тебя так сильно любим». А мальчик смотрел на нее и улыбался. Потом подошел и взял ее за руку. Таким знакомым жестом. - Огастус? Миг – и рядом с ней стоит ее Огастус Уотерс, вместо протеза здоровая нога, а на красивом лице широкая улыбка. Гас достает из кармана пачку «Кэмэл Лайтс» и зубами вытягивает из нее сигарету. - У меня тоже есть желание, Хейзел Грейс. Огастус махнул свободной рукой и вот… Одна, еще одна… Сотни, тысячи звезд яркими полосами расчерчивают небо. - Живи, Хейзел Грейс Ланкастер и всегда дыши полной грудью!!! *** - «Хейзел, ты должна жить, как все остальные подростки», - очень похоже изобразила голос своей матери Хейзел Грейс Ланкастер. Кейтлин захихикала. - Школьные дискотеки – отстой. Я считаю, что нормальные американские подростки должны литрами глушить пиво на вечеринках и неловко перепихиваться на задних сиденьях своих машин, - Кейтлин уже хохотала в голос, - а меня даже на заднее сиденье затащить некому. - Это все потому, что все считают тебя книжным червем и боятся заговорить с такой умной девушкой! Ну же, Хейзел, расслабься! Пойдем танцевать! В этой жизни у Хейзел Грейс Ланкастер были длинные мелированные волосы, худое лицо и весьма изящная фигура. Ей шестнадцать, она отличница, желает стать архитектором и самое страшное, чем она когда-либо болела – это ветрянка. Даже маленькое пятнышко осталось, под самым носом, жутко раздражает («А не надо было расчесывать!» - говорит мама). - Оооо, смотри, а этот парень явно не прочь затащить тебя на заднее сиденье, - перекрикивает громкую музыку Кейтлин, - глаз с тебя не сводит. Хейзел проследила за взглядом Кейтлин и обнаружила ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНО КРАСИВОГО мускулистого юношу, буравящего ее тяжелым взглядом. На секунду Хейзел показалось, что они уже знакомы. Интересно, как это могло произойти? - А кто это, не знаешь? - Шутишь?! Его вся школа знает! Это Огастус Уотерс, тяжелый форвард нашей баскетбольной команды! Почти два метра успешности, перспективности и запредельной сексуальности. От него тестостероном в радиусе километра бьет! Хейзел засмеялась. - От его залпов тестостерона мне становится душно, пойду проветрюсь. Кейтлин поигрывает бровями и советует не упускать шанса покувыркаться на заднем сиденье машины Огастуса Уотерса. На улице действительно было замечательно. Прохладный весенний воздух, шорох ближайших кустов и доносящиеся оттуда звуки, издаваемые парочками, стремящимися к уединению. На плечи Хейзел сзади набросили куртку. - Говорят, что падающие звезды могут исполнять желания. Огастус Уотерс, - представился Хейзел собеседник. - Я считаю, что от несущихся в миллионах световых лет от нас астероидах нет абсолютно никакого волшебства, Огастус Уотерс, - и вдруг Хейзел захотелось добавить, - мир – это не фабрика по исполнению желаний. - Ну и как зовут слишком рациональную для своего возраста девушку? - Хейзел. - Нет, полностью. - Ну, Хейзел Грейс Ланкастер. Хейзел посмотрела в лицо неожиданного собеседника. На нем красовалась кривая безумно сексуальная усмешка. - Я слышал, в паре кварталов отсюда показывают кино под открытым небом. Давай сбежим, Хейзел Грейс?