Сладкий грех

— И как ты хочешь назвать свой бордель? — с усмешкой спросил Понций. — Не бордель, а клуб! — Ланций скривился, промокнув лысину малиновым платком. — У меня всё будет прилично. Его собеседник закатил глаза: — Ну, так как ты назовёшь свой «приличный клуб»? — «Сладкий грех». — Что за пошлятина, дорогой? — всплеснул пухлыми ручками Понций. — Сейчас же этих «Грехов» пруд пруди! Неужели нельзя придумать название пооригинальнее? Теперь настала очередь Ланция ухмыляться: — Название — это не самое главное. У моего клуба будет самая что ни на есть настоящая история, как в «Кружке для неудачников». — Какая ещё история? — Недавно, когда я забирал Жданочку с работы, у неё на столе лежали кучи старых-старых бумажек, видимо, ревизию делали. Мне стало скучно, ни одной прекрасной дамы рядом не было, и мой взгляд упал на эти рукописи. А среди них была вот эта. Конец вытащил из кармана ветхий, но хорошо сохранившийся пергамент. — Вот слушай. Было это в стародавние времена, когда отцы Церкви святой на нелюдей ополчилися, да изводить их стали. Сидели и люды, и чуды, и навы в Городе своём Тайном да думу тяжкую думали, над будущим размышляли. И вдруг, как гром с неба ясного, вести грянули, дескать пропал Бога, помощник верный комиссарский. А куда пропал, не ведает никто. И хоть бы весточку прислал какую, но лишь тишина мёртвая. День его нет, ночь его нет, забеспокоились навы, стали все пути-дороги обыскивать. И встретился им старец премудрый, сказал: — Забудьте вы о своём брате, век вам его не видать. Увела его настоятельница монастыря женского, что за лесом укрывается. Увела силою своею необычною, видать, обидел её чем орёл ваш. Закручинились навы, а что делать? Собралися с силушкой богатырской, кожаными ремнями подпоясались да катанами чёрными вооружилися. Впереди всея — комиссар в кафтане белом, золотом да каменьями расшитом, да в шубе из соболей белых. Домчалися они стрелою до монастыря того, готовясь драться не на жизнь, а на смерть, чтобы брата своего кровного из плена лютого спасти. А комиссар-то пуще всех ратовал: взмахнул десницей он, и пали ворота высокие, отворилися двери дубовые. Чёрною рекою, буйным ветром ворвались навы внутрь, глядь, а там... Собрат их возлюбленный, единокровный, сокол их тёмный, на них своими очами глядит, да и не узнаёт будто. И не в кандалах он железных, и не избитый, и не пораненный, и голодом, жаждою не заморённый. Лежит он, царствует на ложе высоком, на перине лебяжьей. На чреслах его сидит девица нагая и румяная, да как на коне ретивом скачет, стонами дивными упивается. А кругом дюжина девиц, одна другой краше, все нагие, все жаркие: то смотрят томно, то перси, то чресла друг другу поглаживают. Бога глядит на них, взор свой ублажая красотою их волшебной и открытой. Смеются они и целуют его устами алыми. Замерли навы как вкопанные. Слова вымолвить не могут. А Бога как понял, что то комиссар пред ним стоит в соболях белых да с катаною чёрною, как вскрикнет с испугу, как потупит очи свои бесстыжие, как столкнёт с себя красавицу дородную да прикроет срам покрывалом стёганым. — Ох, ты гой еси, Бога, стрела Тьмы, — молвил комиссар. — Погибшим тебя вся Семья наша считала, братья кровью да слезами горькими умывалися, живот за тебя свой положить хотели. Всю Цитадель князь наш батюшка исходил, думу о тебе думая, все руки свои поистёрли советники о вызволении твоём колдуя. А над Городом нашим Тайным всюду девичьи крики да стоны бабьи слышатся. Не могут их ни мужья законные утешить, ни концы сладострастные. Всё о тебе вопрошают, несчастные: «Где ж наш Боженька, чёрно солнышко, да на кого ж он нас, горемычных, покинул?!». Шли ко мне и люды, и чуды, и шасы, и эрлийцы, и масаны, и хваны с челобитною, о спасении твоём помышляя. А ты, супостат эдакий, чего здесь вытворяешь? Цветы невинности срываешь да телами сладкими упиваешься, пока мы тебя оплакиваем! Возрыдал тут искуситель дев невинных, устыдился, что один-одинёшенек райские плоды вкушал, пока другие по нему кручинились. Да вот только не стал Сантьяга речи его слушать, гневно сверкнул очами и повелел Боге всех опороченных им девиц замуж выдать да приданое каждой выплатить такое, чтоб даже какому-нибудь боярину не стыдно было бы взять. На том, щёлкнув перстами да взмахнув шубой соболиной, растаял комиссар, как сквозь землю провалился. Закручинился Бога пуще прежнего, буйну головушку повесил. Стал у братьев своих прощения просить да оправдываться, надеясь, что подсобят они ему в этом деле непростом. Покачали головами стрелы Тьмы, поохали, назвали его словами бранными да убралися восвояси. Посмотрел Бога на девиц пышногрудых да крутобёдрых. Вздохнул горько, вот только долго печалиться они ему не дали, прильнули к нему, поцеловали в уста сахарные, погладили перстами нежными. На ложе лебяжье опять зовут да манят. Говорят: — Искупим мы сей грех сладкий, соколик наш. «И правда, — подумал нав. — Утро вечера мудренее». — Ну, что думаешь? — Глазки Ланция блестели. — Годится для моего борд... клуба? — История замечательная, — протянул Понций. — Но тут, видишь, какая проблема... Вдруг этот ушлый нав с тебя проценты потребует? — Это за что же?! — Ну как за что? Ты же фактически на нём свой клуб раскручиваешь. Небось, приданое тогда ему в копеечку влетело, вот он и возместит его за твой счёт. Навы, они такие мелочные, сам знаешь. Ты ему сейчас на ногу наступи, так он через тысячу лет вспомнит. — Твоя правда, — огорчился Ланций. Он выглядел таким потерянным с ветхим пергаментом в пухлых ручках и блестящей лысиной, что Понцию стало его жалко. — Ладно, не расстраивайся, дорогой. Возьми меня в долю, перепиши историю, но только вместо Боги впиши какого-нибудь представителя нашей гордой Семьи, а я уж озабочусь, как сделать твою писанину подлинной. — А если этот нав подаст иск? — Я тебя умоляю! — отмахнулся Понций. — Мы тогда на него таких адвокатов натравим, что этот иск ему обойдётся дороже приданого. Ланций просиял: — Как ты здорово придумал! По рукам, ты в доле. — По рукам. Только это... Оставь гарок и комиссара в качестве спасательного отряда. — Зачем? — искренне изумился Ланций. Более «продвинутый» конец грустно вздохнул, поправив толстую золотую цепь на выпирающем брюшке: — Как показывает наша тайная статистика, нынче женщины совсем обнаглели: им подавай высоких брюнетов в комбинезонах, а комиссар — так вообще, негласный секс-символ. Дожили. — О времена!.. — ... О нравы!