Килик не знает

      Килик не знает, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.       Не знает – в свой первый день в Шибусене. Темнокожий студент с далекого континента, Килик исследует Город Смерти до гулкой, густой темноты и понимает, что заблудился, лишь когда в лицо начинает дышать пустыней – верный признак окраин. Появление двух фигур в самом мрачном из ближних проулков он переносит стоически, хоть и припомнив при этом ворох общажных слухов. Переборов желание попятиться, Рунг поправляет очки и готовится как можно дороже отдать свою жизнь. Или честь. Словом, все то, что можно отдать.       А Кубки просто держатся за руки и семенят к нему.       Огонь ведет Гром, почти тащит вперед, и Гром, смущенная, цепляет кедами асфальт, щурясь на фонари. Несколько лет спустя, не без помощи ведьмы-гадюки увидев близняшек по-настоящему взрослыми, Килик глазам своим не поверит. Будет и дальше воспринимать их как в первую встречу: светловолосые, голубоглазые, с кожей тон в тон как его. Мелкие. До одури одинаковые в одинаковых же комбинезонах.       В том жутком проулке Огонь серьезно, без слов заглянет в глаза Килику, и тот, поколебавшись, опустится на одно колено, позволяя мальчишке заняться бахромой на сумке через плечо. Гром же потянется к его, Килика, волосам. Коснется бритых висков, снимет очки – и рассмеется, заливисто, с облегчением. А не успевший завести знакомых и несколько скучающий по дому Килик… ну, будет терпеть. Он не сразу поймет, откуда в нем столько симпатии к разгуливающим в ночи близнецам – как, в общем, и то, почему он так сходу может назвать пол каждого из них. Осознание придет чуть попозже.       Когда Кубки, разом коснувшись Килика, вступят с ним в резонанс.       Когда Килик, пошатываясь, возьмет обоих за руки и под указания на птичьем языке отправится в Шибусен.       По дороге свернет к общежитиям. Хватая ртом воздух, кое-как донесет заснувших близняшек до комнаты и уложит тут же, игнорируя ошалевшие лица соседей. Остаток ночи он спать не будет, негде; под утро вспомнит теплую тяжесть перчаток из камня, опросит общажных на предмет хоть какой-нибудь информации о близнецах и как-то внезапно поймет – нет, он не знает, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.       Не знает – этим же утром представляя свои Оружия Шинигами. Заходить так далеко Килик не планирует и здорово трусит, когда Сид, первый, кто некогда встретил его в Шибусене, обсуждать близняшек отказывается. Зато – предлагает зайти к тому самому Смерти, от чего Рунгу и вовсе становится нехорошо. Однако тут все проходит более чем гладко: говорит глава Академии, а Килик слушает, смотрит во все глаза и слегка робеет, анализируя общую обстановку. Зато Гром и Огонь в комнате Смерти чувствуют себя более чем фривольно: взбираются по ступеням, ластятся к Шинигами и ничуть его, огромного, гротескного, не боятся.       Килик уверен, что они здесь не в первый раз.       Шинигами бережно, одними пальцами снимает с мантии Гром и болтает без остановки.       О своем сыне, не так давно повстречавшем парные пистолеты, о заезжих близняшках-шаманах, что никак не освоят разговорный язык, о том, как он рад, что Гром и Огонь наконец-то нашли себе Мастера, и том, как свезло Килику, заимевшему в напарники именно их. Наблюдать Смерть в непосредственной близости Рунгу достаточно жутко – тем более что о прошлом слишком юных Оружий Шинигами говорит с видимой неохотой. Зато с комнатой обещает помочь и по поводу тренировок три-на-три отсылает к какому-то Киду.       На прощание Смерть треплет близняшек по волосам. Реагируют они одинаково: щебечут, ловят перчатки, после чего Огонь дергает своего Мастера за рукав, и тот послушно подсаживает мальчика на плечи. Гигантских размеров ладонь в непосредственной близости от себя Килик замечает не сразу – и не сразу же понимает, что ему тоже прилетело по голове. Прикосновение Шинигами невесомое, в целом, даже приятное, но повторить его Рунг захотел бы в последнюю очередь.       Покидает комнату Смерти он довольно неспешно – в основном потому, что рядом шагает Гром, а Огонь, несмотря на компактность, весит достаточно ощутимо. Вот так, втроем, Килик и Кубки выглядят странно, на них косятся в коридорах, окликают из аудиторий. Кто с удивлением, кто с завистью – Килику, в общем-то, все равно. Кое-как разбирая дорогу, он хочет добраться до комнаты и поспать хоть чуть-чуть, в идеале выбросив из головы последние сутки.       А еще – понять, наконец, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома, потому как о прошлом и настоящем их он, по большому счету, все равно ничего не знает.       Не знает – переезжая с вещами в новую комнату, не знает – умудряясь вместить в нее еще две кровати. После первой недели совместных ночевок Килик учится спать под мерное бормотание Кубков и перестает думать о них как о чем-то необъяснимом. Вместо этого он с еще большим усердием делает то, что делал бы дома для младших: готовит для близнецов, обнимает, когда им нужно или когда им страшно. Огонь и Гром в ответ сопровождают его повсюду и ведут себя как примерные брат и сестра – но менее непонятными от этого не становятся.       Гром плачет перед сильными грозами. Во время дождей она забивается в угол, лицом к стене, и не смыкает глаз до утра.       Огонь любит смотреть на пламя, однако в его присутствии любая искра вскоре белеет и тухнет.       А еще Кубки отказываются спускаться в подвалы под Шибусеном, понимают своего Мастера с полуслова и, кажется, совсем не растут.       Их с Киликом первый совместно приконченный монстр похож на плод запретной связи ежа и садовой улитки. Нежное, истекающее отчаянно воняющей слизью тело накрыто панцирем, поверх него – длинные иглы. Сосредоточившись на бое, Килик попутно подсчитывает беззубые рты чудовища; сбившись на четырех, получает очень, очень нечестный удар меж лопаток и разбивает очки. Заканчивать сражение ему приходится в прямом смысле вслепую, скрипя зубами от боли, прикидывая, сколько иголок осталось в спине и что стало в итоге с любимой футболкой.       Душу Кубки делят самостоятельно и после возвращения из санблока не отходят от своего Мастера ни на минуту. Вертятся у кровати, наблюдают внимательно, будто бы виновато, и этим же вечером откуда-то достают и вручают ему амулет, за храбрость. Плоская картинка из меди с бахромой по нижнему краю – ничего особенного в подвеске нет, но принимая ее, и без того побитый Килик чувствует холод по позвоночнику.       Потому что слова Шинигами все же не были пустыми.       Потому что он, кажется, понял, что с близнецами не так.       Шаманы же, хах. Всамделишные.       На родине Рунга, в общинах диких и дальних, их роль было сложно свести к чему-то определенному. Шаманы судили и миловали, благословляли, лечили, давали советы и вообще берегли приходящих от любых житейских невзгод. Причудливо украшенные, с отрешенными лицами, землю свою они покидали нечасто, однако выросший в городе Килик пару раз замечал их на улице. Вечером или ночью, в детстве, просто видел со стороны – подойти ближе мешала мать.       Позже, баюкая, она говорила, что шаманы несчастны и силы у них от того, что давным-давно над беднягами надругались призраки предков. Мол, был человек, заболел шаманской болезнью и умер, а следом родился увиденный Киликом нелюдь с сотней браслетов на тощих руках. Мальчик слушал вполуха; про болезнь запомнил лишь то, что ей лучше не заболеть и что в пору накала шаман рассекает по местности в неглиже или голышом.       В вечер, когда Килик решает узнать о Кубках чуть больше, подобная невнимательность выходит ему боком.       Он садит близняшек перед собой, кладет на пол карты, бумагу и целую кучу разных фломастеров; закрывает глаза, вспоминая шаманов из детства, примеривает к замершим Кубкам сморщенные лица и танцы с луной часа в три утра – и чувствует себя идиотом. Но, тем не менее, высказаться решается. Про дом, про болезнь, про равнодушие к истинному возрасту близнецов и сочувствие к тому, сколь много страданий им причинили вездесущие духи. Говорит Килик честно, и к Кубкам он привязался. Однако на некоторые вопросы ему нужно знать ответ.       Оружия, обратившие на себя внимание предков?       Шаманы, что пробудили в себе Оружия, дабы сбежать из-под бдительных взоров поднадоевших покойников?       Близняшки слушают Мастера даже слишком внимательно. А потом Гром вдруг подрывается с места, рыдая, и Огонь, ударив Килика кулаком по плечу, убегает утешать сестру.       Обиженные Кубки игнорируют Килика еще несколько дней, не подтверждая и не опровергая его догадки. Молчаливые и тихие, близнецы отворачиваются или прячутся, стоит Рунгу заговорить. В конце концов он, чувствуя себя виноватым, приносит домой убойное количество сладостей и обещает себе и близняшкам: нет, он больше не спросит, что есть и откуда пришли Кубки Огня и Грома.       Не спросит – даже в ночь перед битвой, в которую выльется миссия по ликвидации Хроны. Килик напишет письмо домой и будет долго ворочаться, в деталях и красках представляя следующий день. Нисколько не успокоенный, он ненадолго заснет и тут же подскочит от монотонного бормотания близнецов. Подняться не сможет.       Огонь, нависая над Киликом, фыркнет, заставляя своего Мастера лечь на подушку.       Гром улыбнется и приложит палец к губам. Ш-ш-ш.       С двух сторон от его головы, на полу, Кубки просидят до утра. Будут шептаться и бормотать на языке для двоих, будут легонько касаться запястий, век и висков Килика, оставляя на коже запах земли и травы. В какой-то момент Рунг почти что забудет, как ходить и дышать, однако утром на поиски Хроны выйдет спокойным, и близняшки будут мирно дремать на его плечах.       Дремать они будут даже в момент, когда Луну зальет черным.       А потом все закончится и все соберутся перед башнями Шибусена – подсчитывать раненых, оплакивать потерявшихся. Кто-то заметит, что ранения Килика ограничились дырами на одежде; этот же кто-то спросит, откуда взялись сохранившие Килику жизнь малыши. В ответ Рунг неопределенно пожмет плечами и уведет обоих домой.       Килик не знает, что есть и откуда пришли его Кубки Огня и Грома. Да и, честно говоря, уже не горит желанием выяснять.