Спасти Сида Вишеса!

Казалось, рыжий немного опешил, когда понял, что, наконец, убедил меня согласиться помолчать и выслушать его. Но, если подумать, это было закономерно. Если до того момента происходящее пребывало хотя бы под относительным контролем, но теперь весь мой новый мир был всмятку, словно те две машины на автотрассе. Начавшаяся так неожиданно и развивающаяся так стремительно история, рухнула, потянув на дно не только меня, но и тех, кого я пыталась спасти, и даже того, кто не имел отношения к ним вовсе. Того, к кому я успела привязаться. Я нетерпеливо смахнула с глаз слезы.       – Все, что я говорил, – начал Роттен, расхаживая туда-сюда со сцепленными за спиной руками, – было правдой с самого начала. Нельзя менять ничего в прошлом, потому, что никогда нельзя предвидеть наверняка, к каким последствиям это приведет. Иногда те могут быть глобальными…       – Да к черту философию, – не выдержала я, – к каким глобальным последствиям могло привести спасение жизни музыканта и его девушки? К глобальным, вроде бы, нет, но вот к смерти кое-кого – вполне. Внутри меня что-то больно содрогнулось, словно бы старый рубец вновь потревожили. Впервые за много дней и ночей в мозгу всплыло имя бывшего. К чему бы? Может, к тому, что влюбляться мне противопоказано? Пока в голове бушевал ураган противоречивых мыслей, вокалист «Пистолетов» раздраженно закатил глаза:       – Снова ты мне не веришь. Ладно, я потрачу еще времени и докажу тебе, что мои слова – не пустой звук. Сид у нас кто? Я удивленно подняла на него глаза:       – Ну, музыкант, – неуверенно протянула я.       – Еще, – он сделал рукой жест, чтобы я продолжала.       – Рокер, бас-гитарист.       – Дальше. Я нахмурилась. К какой-такой группе людей принадлежал Вишес, что могла бы изменить мир? И неожиданно меня осенило.       – Панк?       – Именно, – кивнул Роттен. – А панк-культура пропагандирует разрушение, анархию и довольно своеобразный стиль жизни. Если бы ты действительно спасла Сида, они бы могли сделать из него идола, и черт его знает, что бы последовало за этим. Возможно даже, что имела бы место революция в масштабах всех США. Я молчала, словно оглушенная.       – Почему ты не сказал раньше? Ты лишь твердил, что менять прошлое нельзя, и только! Говорил, что у меня ничего не выйдет, – злость, угнездившаяся в моей душе с того момента, как я увидела чудовищные последствия аварии, казалось, обрела свою цель, и уже была готова выплеснуться на парня. – Да ты сам панк-рокер! Я тяжело дышала, стараясь справиться с эмоциями.       – Рей, – рыжий осторожно коснулся моей руки, и я не отдернула ту. Не было желания. Так быстро пришедшая злость уже улетучивалась, уступая место горечи и пониманию: я сама виновата. Я не хотела слушать никого и ничего. – А ты бы изменила свои действия, если бы я сказал что-то другое? – мягко спросил он. – Я не буду отрицать, что толика моей вины есть во всем этом, но это лишь потому, что я не знал, как реагировать на происходящее. Я покачала головой, вновь борясь со смесью тошноты и желания разрыдаться, что атаковали внутренности с одинаковой силой. Мне казалось, что я сейчас либо взорвусь, либо сойду с ума, просто съеду с катушек, как в старых, добрых фильмах ужасов. Какая-то часть моего сознания давала себе отчет в том, что такая реакция организма естественна: это горе. Но еще что-то во мне говорило о том, что ничего природного в этих ощущениях нет. Я бы и сейчас, спустя много лет, не пожелала бы и злейшему врагу ощутить то, то чувствовала сама – такое бесследно не проходит. Не забывается.       – Не изменила бы, – тихо подтвердила. – Что ты имеешь ввиду, Роттен? – я играла в прятки со своим же сознанием, стараясь уверить себя, что мне не плевать на все вокруг, что я еще хочу что-то узнать, разобраться, докопаться до истины. И тогда я схватилась за последнюю фразу парня о его неуверенности, словно за спасательную соломинку. Правда, ответ действительно заставил меня выйти из состояния отрешенности. Уж слишком он был странен.       – Я не знал, как реагировать на тебя с первого момента встречи, – усмехнулся тот. – Я знал, что ты не отсюда, чувствовал это. Даже мог сказать, что ты не принадлежишь нашему времени, но в сущности… Я не знал о тебе ничего.       – Я думала, ты в курсе! – выкрикнула, спрыгивая с капота на негнущиеся ноги и сбрасывая руку Джона, все еще лежащую на моей. – Я была уверенна, что ты заодно с теми, кто закинул меня сюда! Снова все мои догадки рассыпались в пух и прах. Снова, и еще раз.       – Рейчел, – Джонни сделал шаг навстречу, я отступила. Тогда он лишь раздраженно встряхнул головой, складывая руки на груди, – никто тебя не переправлял сюда.       – Тогда как, черт подери, я оказалась здесь? – мой голос ставал все пронзительнее.       – Время является очень хрупкой материей. Разделение на «прошлое» и «будущее» происходит из-за одной-единственной физической величины. Из-за скорости, – заметив, что я все еще не понимаю, рыжий пояснил: – Если бы человек смог двигаться со скоростью света, он бы смог просто повернуть голову и увидеть себя, так сказать, в прошлом – это научно доказанный факт. Тогда бы человеческие понятия о «прошлом», «настоящем» и «будущем» рухнули, словно карточный домик…       – Кто ты, блять, такой? – меня била крупная дрожь. Не может панк-рокер, вышедший из провинции, говорить, словно ученый, всю жизнь проведший в лабораториях. Хуже того – словно ученый ХХI века.       – Время и пространство – материи очень хрупкие, не смотря на стереотипы, – продолжал Роттен, даже не обратив внимания на мой возглас. – Дыры в них – вещь обычная. Попадания существ из одной реальности в параллельную, или же из одного времени в другое случаются намного чаще, чем ты можешь себе представить. Подумай только, сколько народу ежедневно пропадает без вести, не говоря уже об исчезновениях целых самолетов, поездов и круизных лайнеров. Люди думают, что они познали все законы природы, а когда находят что-то вроде, – он сделал неопределенный жест рукой, – Бермудского треугольника, считают это аномалией. На самом же деле, это часть окружающего нас мира. В словах Джонни начинал проглядываться смысл, но тот факт, что я была существом, попавшим в другое время по чистой случайности многого не объяснял. Например, почему именно в это время? И почему именно я?       – Есть множество людей, большей или меньшей мерой чувствительных к таким аномалиям, – продолжал разглагольствовать парень, – я являюсь таким человеком.       – И ты не рассказал мне все это раньше? Не объяснил? – мои зубы все еще выбивали чечетку. – Откуда ты вообще все это знаешь?! Мое потрясение можно было понять. Изучая физику четыре неполных года я не смогла прийти к подобным выводам сама. Рыжий вновь присел на капот машины, видимо, решив, что после столь внушительной речи бежать я не осмелюсь.       – Я запаниковал, увидев тебя. В глубине души я всегда знал, что предстоит миссия остановить кого-то, не допустить изменений, но я не думал, что я ее завалю. Всю эту ересь о скорости и материи я знал всегда, была она у меня в голове откуда-то. Не спрашивай, откуда, я не знаю. И почему именно ты оказалась именно в тот момент именно здесь, в Нью-Йорке, я не знаю также. Зависшая после его слов тишина, казалось, тихо позванивала. Теперь уже я многому могла найти объяснения: и перепуганному виду парня в первые дни, и его настойчивым и нелогичным предупреждениям… Он хотел меня остановить, но не смог. Все происходило слишком быстро.       – Джонни, – я просто должна была нарушить эту ужасную тишину, – что будет с Джеймсом? Что было бы с ним, если бы я не вмешалась? – я выжидающе посмотрела на собеседника, но тот лишь печально усмехнулся.       – Я не телевизор, я не могу настраиваться на ту или иную временную линию и рассказывать тебе то, что там происходит. Я не могу знать, что было бы с ним, если бы ты не вмешалась. Но могу сказать о том, что ждет его дальше. Я знаю это и чувствую, что должен тебе сказать, словно, – он помедлил, – словно у меня есть кусочек мозаики, что нужно донести, но я не вижу целостной картины, понимаешь? Я медленно кивнула:       – Как тогда, когда ты дал мне денег. Ты знал, что должен это сделать, но не знал, почему? – взглянула на него, хотя чувствовала, что угадала.       – Да. Ты готова услышать? Это не будет приятно.       – Говори, – кивнула я, стараясь действительно приготовиться к самому худшему. По правде, мне это плохо удалось.       – У Джеймса рак, – быстро проговорил парень, словно хотел с этим покончить как можно скорее. – Он бы умер в любом случае, но авария ускорит это. Прости, Рей.       – Сколько ему осталось? – в голове было пусто. Так пусто, что аж страшно. Я осмыслю это потом, позже. Осмыслю тысячу раз, когда сам Джеймс РитГард уже будет много лет как мертв.       – Может, месяцев пять. Может, меньше. Наверняка я не могу сказать. Тебя не должно это трогать сейчас. Тебе нужно вернуться назад, пока это еще можно сделать…       – И я брошу его так? После того, что я сделала? – с губ слетел нервный смешок. – Нет, я останусь здесь, с ним. Пускай я и буду несчастлива, но хотя бы искуплю…       – Эй, – Джонни вновь подошел ко мне, положив одну руку на плечо. На сей раз я не вырывалась, даже не сделала попытку отступить. – Ты действительно хочешь загубить свою жизнь? Из-за ошибки? Ты ведь хотела поступить как лучше.       – А вышло, как всегда, – грустно ввернула я.       – Оно не стоит того, – продолжал рыжий, – Джеймс бы все равно умер, так, или иначе. Но он был счастлив с тобой, подумай про это. Я солгу ему что-нибудь, скажу, что тебе было необходимо уехать к больному брату или еще куда. Скажу, что тебе пришлось еще до того, как стало известно об аварии. Видя, что меня абсолютно не убеждают его изречения, Роттен добавил более твердым голосом:       – А ты не думала, что будет, когда ты родишься? Вторая ты? Это будет парадокс, не находишь? Я не в курсе, что случиться со временем, материей и всей этой фигней, если в мире какого-то человека будет две копии. Такого еще не было. Я прикрыла глаза, ощутив, что рука Джонни уже давно не лежит на моем плече. Я думала о своей Стерве-Няшке, о родителях, о подруге, об одногруппниках и преподавателях, обо всем, что оставила там. Что все они подумают, если в один прекрасный день меня вдруг просто не станет? Большинству людей будет плевать, но ведь найдутся и те, кому не будет. Те, кому я дорога точно так же, как мне был дорог Джеймс. И вокалист «Пистолетов» был прав: ему уже я не могла помочь. Я остановилась и пошла по дороге в противоположном направлении от Роттена. Прохладный ветер дул в лицо, а в моей душе медленно щелкал странный переключатель. Я словно бы слышала слабый, но отчетливый зов: «Пора возвращаться». Лишь одно меня еще беспокоило.       – Джонни, может ли быть такое, что кто-то хочет дестабилизации мира? Какая-то вторая сила? Ведь почему-то меня перебросили именно в тот день перед гибелью Нэн, а не, скажем, на десять лет раньше.       – Может, – бесцветно сказал Роттен. – Кто-то же подсказал мне передать тебе деньги. Подозреваю, что это была подмена настоящего, правильного сигнала. Мы, чувствительные, получаем такие иногда.       – Что нужно сделать, что бы вернуться? – спросила я. Совсем неожиданно в моей памяти с особенной четкостью всплыл смех моего филолога, который я не слышала так давно. Перед внутренним взором вспыхнула веселая улыбка Стервы-Няшки, которую я даже в свои лучшие времена вспоминала слишком часто. Даже тогда, когда говорила себе, что не вернусь я знала, что буду скучать. Кажется, за секунду я успела подумать о всех посещенных лекциях нашего странноватого преподавателя по линейке*, который так любил рассказывать байки, жаль в этом семестре его не будет, и о в всех не посещенных занятиях моего любимого ассистента по ООП, который, к несчастью, был женат. Даже тогда, в темноте, в каких-то десятках метров от залитой кровью трассы на моих губах заиграла улыбка. Я сделала все, что могла. Теперь Сида не будут считать повинным в смерти Нэн. Они прожили неплохие жизни, даже на месяц больше, нежели были должны. Что до Джеймса, быть может, ему удастся побороться с болезнью чуточку дольше. Моя роль здесь была сыграна, и, кроме того, это не было больше моей игрой. Я, определенно, была готова вернуться. Во что бы то не…       – Погибнуть, – просто ответил Джонни.       – Что? – я развернулась достаточно резко, чтобы практически наткнуться на дуло нацеленного на меня револьвера. Моего же револьвера – я узнала гравировку. Он не выбросил его тогда в окно, просто сделал вид. Онемев, я отступила пару шагов назад взвешивая в мозгу возможные варианты, но рыжий лишь покачал головой:       – Я говорил, что мы иногда получаем сигналы. Я обязан убить тебя, Рейчел, я лишь хотел объяснить, почему делаю это. Но я не лгал тебе. и не солгу сейчас: ты вернешься домой, если будешь думать об этом достаточно ярко.       – Что? Я… не… – я заикалась. Выражение лица парня не было с чем путать: холодная решительность. А в округе ни одной живой души, с места аварии все уехали. – Кто отдает эти приказы? – выпалила я. Как любила повторять моя первая учительница: «Спросить, лишь бы что-то спросить». Роттен пожал плечами:       – Не знаю. Рей, не дергайся. Я все равно выстрелю. Просто думай сейчас о том, куда ты хочешь попасть, иначе умрешь, а с этого мира твое тело все равно исчезнет.       – Нет, Джонни! Не надо! Пожалуйста, – во рту пересохло, а тело казалось деревянным.       – Доверься мне. Я не хочу, чтобы ты в самом деле умерла. Ты мне нравилась, – он перевел дух. – Прощай, Рейчел. Я не помню ни выстрела, ни вспышки, ни огня. Просто в один миг мою голову прошила страшная боль. Кажется, я успела вызвать в память образ любимых друзей, но точно не скажу, не помню.