Ностальгия

Было около восьми часов утра и двадцати градусов тепла по Цельсию, Мери сидела в кресле на крыльце, наблюдая за тем, как жители маленького городка собираются на работу. Первыми, как всегда, уходили те, кто собирался за стену. Небольшая группа строителей уже подтягивалась к воротам, их новый прораб — высокий рыжий детина — что-то объяснял, но было слишком далеко, чтобы Мери могла услышать. Мимо своей обычной, чуть развалистой, походкой прошагал шериф, а она вновь подумала, что он похож на ковбоя, хоть и без шляпы, и помахала ему. Мери наблюдала за всеми, а в ее голове звучала легкомысленная мелодия про мистера Сандмена и сладкие сны. Это была песня из прошлого, в котором дети могли ходить в школу, по воскресения семьи собирались на обед, ездили на пикники, отмечали праздники. Она погрустнела, думая о том, что было до… того, чему они так и не придумали названия. Мери скучала по прежней жизни, по всему, что казалось таким обыденным: встать под шум города за окном, напялить любимый халат, с удовольствием выпить первую, утреннюю чашку кофе и привычным движением включить ноутбук. Она с наслаждением вспоминала, как могла часами выбирать туфли или браслет в интернет-магазине или полдня валяться на кровати и смотреть фильмы, как пахло свежей выпечкой из булочной на первом этаже. И ранним утром, когда она еще не ложилась спать, просидев всю ночь за книгой, здорово было наблюдать из окна, как люди выходят гулять с собаками, ведут детей в школу или спешат на пробежку в парк. Но больше всего ей не хватало друзей. Мери каждый день вспоминала о саркастичной и тощей как тростинка Линде, которая погибла почти сразу, они дружили уже много лет, одно время даже жили вместе, и думала о близнецах Коннели, которые уехали отдыхать в Европу. Живы ли они? Еще мама с папой и тетя Дженни, они были слишком далеко от Вашингтона (где Мари случайно оказалась в начале эпидемии)  — на ферме в Алабаме — и Мери не была уверена, хочет ли знать, что с ними стало, ведь сейчас у нее все еще есть надежда. Ферма далеко от основных дорог, а ресурсов там достаточно, чтобы продержаться довольно долгое время. Часто она просто заставляла себя не думать об этом, потому что смерть и так темным призраком витает вокруг, и они все уже ходячие мертвецы. Ее дыхание всех обдуло холодом потерь. И Мери проживала день за днем, стараясь не заглядывать ни в прошлое, ни в будущее. В Александрии было не так уж плохо, она, конечно, предпочла, чтоб у нее не забирали пистолет, но эти люди похоже и правда заботились друг о друге. Мери поднялась, пора было идти в прачечную. Мысли оставили на ее лице мрачный отпечаток. Между светлых бровей залегла глубокая морщинка. Она оттянула пальцем ворот футболки, чувствуя, как он душит ее. Думать о прошлом было неприятно и тягостно, и Мери велела себе перестать. Это всю жизнь у нее хорошо выходило — заставлять себя просто выкинуть все плохое из головы. Вместо этого она стала думать о любви, о чем ей всегда мечталось легко и приятно. Всегда, когда нужно было отвлечься, она вспоминала, что есть такое восхитительное, чудесное, завораживающее чувство как влюбленность. Примерно лет с тринадцати Мери постоянно была влюблена, неважно на день, на пару часов или на пару лет. Она влюблялась быстро и непринужденно, иногда достаточно было одного взгляда, чтобы Мери проходила весь день, улыбаясь и вновь и вновь переживая прекрасный миг. Однажды, кажется, это был в тот года, когда она бросила колледж и переехала в Сан-Франциско, в холодный осенний день Мери стремительно направлялась к метро, дождь хлестал как сумасшедший. Ее серое тонкое пальто промокло насквозь, зубы стучали, а волосы прилипали к лицу, и она ненавидела себя за то, что утром надела туфли на каблуке, теперь пальцы сводило от холода. Завидев заветный спуск, Мери припустила еще быстрее, но на последней ступеньке проклятые туфли ее подвели, нога подвернулась. Она приготовилась встретиться с грязным асфальтом, успев лишь подумать одно нехорошее слово, но падения не было, чьи-то сильные руки подхватили ее, не дав шлепнуться в лужу. — Вы в порядке, мисс? Мери подняла глаза на своего спасителя и в одно-единственное мгновение влюбилась. Он был молод и красив, и на секунду ей даже показалось, что это Джеймс Дин восстал из мертвых. Дрянной мальчишка Джеймс Дин с голодным взглядом последнего техасского ковбоя и неизменной сигаретой в зубах. — Что? — переспросила она, жадно пожирая его глазами. И, вероятно, он заметил это, потому что вдруг расплылся в чуть надменной усмешке. — Вы в порядке? Не ушиблись? Она, может, что-то ответила, а он взял ее за руку и повел за собой в голодную глотку метро, и Мери покорно шла за ним еще долгих полтора года, пока, наконец, образ Дина не стерся окончательно. Розовая пелена постепенно спала с ее глаз. Рикки, конечно, был хулиганом и бунтарем, романтиком, но без гроша за душой и совершенно бесталанным. Он только и делал, что шатался по барам и ныл, что ни один продюсер не хочет оценить его пения. А потом Мери познакомилась с каким-то малоизвестным продюсером, и в него тоже была влюблена до тех пор, пока он ни отвел ее на вечеринку — она встретила новую любовь. Она звала его Гаррисон, и он тогда был на самом пике популярности после одной по-настоящему звездной роли. Мери с ума сходила от его лукавых карих глаз и мягкой усмешки в уголке рта, чуть заметного шрама на подбородке, а когда он на ее: «Я люблю тебя» — неизменно отвечал с чуть заметным ирландским акцентом: «Я знаю» — ее ноги сами собой подкашивались, только чтобы она вновь могла упасть в его объятия. Ради него Мери даже ненадолго переехала в Голливуд, но там бывает так скучно, если ты совсем не имеешь отношения к кино. Она влюблялась и влюбляла. Мери обладала невольной способностью заставлять мужчину чувствовать себя значительнее и лучше, чем он есть на самом деле. Сильнее, умнее, мужественнее. Даже отвергнутые ею были уверены, что где-то в глубине души она обожает их. Этот поразительный дар другие женщины наверняка уже давно обратили бы себе на пользу. Но не Мери. Потому что она просто была влюблена, и именно эта любовь, которую любой мужчина мог разглядеть в ее глазах, заставляла их чувствовать тоже самое. Она словно вся пылала изнутри. Каждый из них думал, что именно он ее первая, единственная, настоящая и, конечно, последняя, любовь. Не могли же их привлекать ее тонкие губы, слишком высокий рост и светлые до белизны волосы, худые руки и ладони, на которых проглядывали венки, и тонкие, стеклянные пальцы. Или глаза чуть навыкате, причем, если присмотреться, можно было заметить, что один был капельку выше другого. Во время апокалипсиса влюбляться сложно, это мало подходящее место для идеального свидания, но Мери это было нужно как воздух, без этого она не чувствовала себя живой. Ни голод, ни постоянный страх, ни лишения — ничто так не тяготило ее как одиночество. Временами, когда она невольно оставалась одна, приходилось жить лишь воспоминаниями. Хотя это и было лишь бледным отражением прежних чувств. Она не чувствовала потребности в сексе, но без привычного чувства легкой эйфории сама себе казалось наркоманкой в ломке. Зато в Александрии Мери могла снова любить в полную силу, ее глаза, потускневшие от скитаний, снова загорелись. Она, наконец, отыскала того, кто заставил ее сердце трепетать. И неважно, что он, наверное, и имени ее не знал. Смотреть на него – все, что ей было нужно — наслаждаться каждым действием и жестом, поворотом головы, напряжением мышц под загорелой кожей. Но не только внешность ее привлекала, он был далеко не самым красивым из мужчин. Мери казалось, что лишь она может видеть его доброту, его самоотдачу, грубоватую искренность. Его строгий вид и аура таинственности, эта странная отчужденность лишь разжигали ее интерес. Незаметно для себя Мери дошагала до прачечной, все еще витая в облаках. Сегодня ей и Джесси выпало оставаться и сортировать одежду, даже после конца света нельзя стирать черное и белое вместе. Все остальные взяли корзинки и отправились на обход, нужно было пройтись по домам и собрать накопившиеся вещи. Работа была не то чтобы тяжелая, а скорее муторная и однообразная. Мери не привыкла к такому труду, поэтому обыкновенно уплывала куда-то в свои воспоминания, пока руки автоматические делали дело. Поэтому она вздрогнула и часто заморгала, когда Джесси вдруг сказала: — Мери, вы ни разу не говорили, чем вы занимались раньше. И где жили. — Никто не спрашивал, а какой смысл рассказывать об этом просто с бухты-барахты? — пожала плечами она. — К тому же я заметила, что здесь никто не стремится вспоминать о прошлом. — Так и чем вы занимались? Мери загадочно улыбнулась: — Читала в человеческих сердцах, была властителем душ. — Что? — рассмеялась Джесси, остановившись на минутку. - Да, — мечтательно вздохнула Мери, — я была знаменита. Люди специально приезжали, чтобы со мной повидаться, разные знаменитости. Я даже не знаю, кто более суеверен спортсмены или артисты. У меня и псевдоним был — Анна-Мэй Кресто. И кто угодно Сан-Франциско мог указать вам на дом мадмуазель Кресто. — Кресто? Это ведь испанская фамилия. — А что такого? Ну, приходилось загорать, чтобы быть посмуглее и соответствовать. Зато какая загадочность. — Так кем же вы были? — глаза девушки горели неподдельным любопытством. — Я была… — Мери выдержала драматическую паузу, — медиумом. Общалась с душами умерших, вызывала духов, предсказывала судьбу. У меня был свой салон в Сан-Франциско, — глаза ее затуманились от воспоминаний. — «Семерка» назывался. Я начинала с крохотной комнатки в развалюхе на окраине, а перед развалом на меня работали люди, очереди выстраивались на месяцы вперед. — Вы правда медиум? Это ведь фантастика! — Живые мертвецы — это фантастика. А спиритизм… — Мери посмотрела на Джесси долгим серьезным взглядом, но потом не выдержала и засмеялась. — Да ладно! Я была знатной шарлатанкой. О, я была хороша! Это была замечательная роль, и играть ее было здорово. Странно признаваться в этом, раньше казалось таким важным держать все в тайне. Апокалипсис многое упрощает, например, отношения между людьми, ведь так? — Да, наверное, — неуверенно согласилась Джесси. — Никогда бы не подумал, что вы могли быть медиумом. — Я ведь не тянула из людей деньги просто так. Я давала им то, чего они хотели. Последний разговор с умершим родителем, прощение с того света. Людям иногда хочется наладить отношения даже после смерти. Или маленькое предсказание, которое придаст уверенности. Немного надежды, — она вздохнула. — Это то, чего нам всем сейчас не хватает. — Да, — Джесси опустила глаза. — Говорят же, что надежда — это величайшая сила и величайшая слабость. Она замолчала, а Мери снова задумалась. В прошлом мужчины приходили в ее жизнь и уходили, любовь рождалась и угасала, но она ни разу не была замужем, и детей у нее не было, поэтому трудно было представить, что чувствует Джесси после потери Пита. Пусть он был не самым лучшим человеком и мужем, но она родила от него двоих сыновей, значит, что-то чувствовала к нему. Но любовь умирает, как цветок без солнца, если ничто ее не питает. А любовь Джесси к мужу, похоже, засохла давным-давно. Она подумала о том человеке и что от любви к нему у нее глаза наворачивались слезы, и хотелось пищать как девчонка. Это ведь не была мимолетная влюбленность, и не важно, что она все придумала сама. Они ведь и говорили-то один раз — на Дне Умерших. В конце лета они придумали новый праздник — День Умерших, когда можно и нужно было вспоминать тех, кого уже нет. В другие дни нельзя было поддаваться тоске и унынию, депрессия не помощник выживанию. Когда стемнело, жители собрались вокруг большого костра, чтобы каждый, кто хотел, мог поделиться своими воспоминаниями или рассказать о тех, кого потерял. Диана говорила первой, несмотря на то, что было видно, как ей тяжело, она старалась подать пример остальным. По начала неохотно, но люди начали делиться своими историями. Мери взглянула на мрачного человека в тени дерева, он, скрестив руки на груди, наблюдал за всеми. Она нерешительно приблизилась, он покосился на нее, но промолчал. — Дэрил, — позвала Мери, останавливаясь чуть сзади и сбоку, — а вы не хотите поделиться? Он качнул головой, но не ушел, это ее немного воодушевило. — Почему? Дэрил глянул на нее как на умственно отсталую, Мери почувствовала, как затряслись колени, и ладони предательски вспотели. — Не хотите поделиться болью? Говорят, если разделить ее в кем-нибудь, то у вас останется только небольшой кусочек, — она собрала волю в кулак, даже выпрямилась и расправила плечи. — В новом мире сложно записаться на прием к психологу, но говорить о том, что вас гложет, не стыдно. Дэрил по-прежнему молчал, никак не реагирую на ее тираду. — Наши мертвые нас не оставят в беде. Забывать о них, значит, забывать самих себя. — Ага, — наконец, подал голос он, — только вот они чаще всего ходячие мертвецы. — Как и мы все, — нерешительно улыбнулась Мери. — Все когда-нибудь умрут. И главный вопрос не когда, а как мы проживем отведенное нам время. Подумайте о том, чего хотел бы для вас ваш брат. — Откуда вы о нем знаете? — впервые с начала разговора в его глазах мелькнуло любопытство, но и недовольство усилилось. — Слухи, — коротко ответила она. — К тому же не один вы так наблюдательны. Может, вы и лучше всех разбираетесь в следах, охоте… и во всех этих охотничьих штуках, зато я разбираюсь в людях. Он пожал плечами, возвращаясь к своему равнодушию. На этом разговор и закончился, Мери не смогла больше добиться от него ни слова, как бы ни старалась. Он только сурово зыркал на нее да изредка пожимал плечами. Но этого было достаточно, потому что ее охватывал восторг (почти как в старшей школе) от мысли, что он с ней говорил. На большее она и рассчитывать не могла. И так было сладко издалека наблюдать за ним. Мысленно отмечая все мелочи: походку, ужимки, манеры — или то, что никто, кажется, не видит — его беспокойство. Она не могла к нему приблизиться, но разве кто-то мог запретить ей мечтать и воображать. — Джесси, а какое сегодня число? — они закончили с бельем. Осталось только запустить стиральные машинки. — Число? — она задумалась, — Седьмое сентября, кажется. Да, седьмое. А что? — Думаю, правильно ли я посчитала, — и кивнула сама себе. — Правильно. Сегодня мой день рождения. Не думала, что доживу до него. — Правда? Здорово! — улыбнулась Джесси, нажимая на кнопки. — Может, устроим небольшой праздник? У нас стало так мало поводов для веселья. — Даже не знаю, — Мери направилась к выходу, трудовая повинность на сегодня была закончена. — Мери, — окликнула ее Джесси, — сколько вам исполнилось? — Нехорошо такое спрашивать. Ну да ладно, — она тряхнула длинными светлыми прядями. — Пятьдесят два. Мери улыбнулась и, мечтательно глядя в небо, пошла домой. Сегодня ее ждал чудесный подарок от самой себя — она позволит себе мечтать о том, чего никогда не будет.