Не воровством единым

— У тебя деревянные пальцы, — заявляет Ла Вольпе, когда Макиавелли, весь в пыли, забирается к нему на крышу. Он зол, как свора собак, и сильно обижен, поэтому взгляд, брошенный им в сторону Ла Вольпе, настоятельно рекомендует побыстрее свалиться с ближайшей колокольни мимо стога сена. Но зато он хотя бы не отрицает очевидного. За это Ла Вольпе его уважает. — Сколько стражников на тебя набросилось, когда та женщина подняла крик? — спрашивает он, сев на край крыши и свесив ноги. — Четверо, — отвечает Макиавелли, отряхиваясь. Пыль, как назло, летит в сторону Ла Вольпе, и ему приходится отмахиваться. Макиавелли фыркает, как будто сделал это специально. — Они тебя запомнили? — когда пыльное облако сносится ветром подальше от крыши, Ла Вольпе снова жаждет подробностей. — Нет. Я успел... скрыться. Ла Вольпе знает, что Макиавелли ненавидит слово "сбежал" и никогда не употребляет его по отношению к себе. Но, тем не менее, он знает и то, что Макиавелли именно что сбежал, потому что смешаться с толпой на площади, взбудораженной криком "Вор!!!", довольно проблематично. Не для Лиса, конечно, но Макиавелли бы точно не смешался. — А в пыль зачем было лезть? — продолжает Ла Вольпе, хмыкнув. — Укрытия не выбирают, — бурчит Макиавелли, садясь рядом. Он уже почти не злится, но обида: на слишком внимательную женщину, на расторопную стражу, на себя самого, в конце концов, — ещё сквозит в его мимике. — О, вместо стогов сена и колодцев мы нынче перешли на пыльные кучи? — Ла Вольпе качает головой, пряча ухмылку. — Однако мельчаем. — Однако кое-кто не учитывает, что стог сена вполне мог запылиться за долгую дорогу, — Макиавелли поджимает губы и злобно стреляет глазами в сторону Ла Вольпе. Ла Вольпе находит это очаровательным. — Хорошо, пусть так, — Ла Вольпе поднимает руки в примирительном жесте. — Но это не отменяет того, что воровать ты совершенно не умеешь. — Мне больше по душе другие занятия, — согласно кивает Макиавелли. Он быстро отходит. — Я лучше прикрою ассасинам тылы с точки зрения закона. В нынешние времена это для братства куда нужнее. Макиавелли криво ухмыляется, отвернувшись к созерцанию заката, который отлично просматривается с занятой крыши. Ла Вольпе пожимает плечами: да, эту карту сложно побить. Братство действительно переживает далеко не лучшие времена, и только усилия дипломатии могут держать его на плаву, пока Эцио Аудиторе решает проблемы с тамплиерами. — Ну, знаешь ли, политики очень ценят те документы, до которых сложно добраться честным путём, — всё же замечает Ла Вольпе, глядя на горделивый профиль Макиавелли. — Зачем привлекать к делу дилетанта, если можно попросить такого профессионала, как ты? — Макиавелли всего мгновение смотрит ему в глаза и снова отворачивается. — Ты ведь не откажешь мне, не так ли? «Ты что-то предчувствуешь?», — хочет спросить Ла Вольпе, но не спрашивает. — Моя гильдия всегда к услугам братства, — вместо этого суховато замечает он, хотя тронут словами Макиавелли. Он всё же разумен, этот мальчишка, которому доверили дела ассасинов в сравнительно небольшие года. — И к твоим лично, — добавляет он уже теплее. Макиавелли кивает с ухмылкой. Недавнее раздражение окончательно стирается с его лица, обида проходит. Ла Вольпе украдкой вздыхает. Они могут сколько угодно пикироваться, но в конце всегда приходят к примирению. Он не знает, как на самом деле относится к этому человеку, но чувствует, что уважение к возможностям друг друга и клятва братства — это то, что их связывает.