4:0 не в нашу пользу

      – Почему я? – спросил Скуало вкрадчиво тоном засидевшегося с одним пациентом детского врача.       Роль педиатра, признавал Занзас, удавалась тому на славу, потому что на роже его словно было выгравировано «какого хрена ты не даёшь мне осмотреть тебя, маленький кусок кашляющего говна».       Занзас не ответил, потому что не любил ни педиатров, ни Скуало; вместо этого он пнул стул, на который Скуало было нужно присесть.       Скуало закатил глаза и отвернулся. Тупые намёки тупого босса он прекрасно понимал – свалить не выйдет. Вот только какого чёрта всё это было нужно? Скуало не знал и опасался. За целостность конечностей, разумеется – своих, и за сохранность тесной душной квартирки, в которой они схоронились.       А, ещё Скуало отчего-то нервировал телевизор, массивный и неновый, но всё равно будто передающий привет из будущего здешним пожелтевшим стенам. Эту гробину Скуало пёр на собственном горбу и ненавидел, ненавидел Занзаса и жаркое солнце, лижущее ему щёки и глаза сухими языками. Да, именно так. Скуало вообще был на сравнения – поэт. Впрочем, ситуация к этому совсем не располагала.       О том, как они оказались в однушке, в которой больше чем полкомнаты было занято креслом Занзаса, вспоминать не хотелось. (Кресло, к слову, Скуало также тащил на себе, уже после того как сгрузил на старенькую тумбу телевизор, поэтому жить не хотелось тоже). «Это очень важное дело, – втирал им по видеосвязи старик Девятый Вонгола, поглаживая усы сморщенными дрожащими пальцами. На заднем плане прибывший в Италию на обучение японский прыщ опрокинул на себя целую библиотеку с высоченного стеллажа. – Оно требует участия самых сильных бойцов».       В Варии, предположим, сильнейших было шесть, однако четверо из них были попросту недоступны. Леви-А-Тан лежал завёрнутым в бинты от подбородка до пальцев ног, и пользы от него не было ни хрена. Луссурия сначала был занят тем, что зализывал Леви раны, а потом отправился шугать триады мелких бандитов в Китае. Мармон стащил полказны варийского бюджета, за что, Скуало отметил в своём ежедневнике, потом получит по шее, и улетел в отпуск. Бельфегор, как оказалось позднее – спустя две с половиной недели молчания, спрятался в одном из его чемоданов и сейчас тоже отдыхал. На халяву. Поэтому оставались только двое.       Занзас даже в самый большой чемодан не помещался ни при особом желании, ни по частям – Скуало всерьёз прикинул и расстроился, ведь соврать о том, что Занзас тоже нахлебничает на Мармоне, не получалось. Это означало, что караулить зажравшегося мафиозного сынка, который разводил в одной из квартирок палермских трущоб притон, предстояло им двоим. Перспективка сама по себе не ахти – жара стояла такая, что Скуало потел уже только от мысли о пекле, а жить в вонючем Палермо с Занзасом, неадекватным придурком, было ещё хуже. Тот, кстати, оказался мерзляком, в во всех смыслах вонючем Палермо рос и должен был чувствовать себя вполне комфортно, в то время как Скуало бы там подыхал. Это бесило.       Это бесило так сильно, что единственный занзасов каприз – телек – Скуало выбрал в дорогу самый никчёмный: большой и с мутным экраном, падавший явно не раз. Скуало очень старался его найти, так что сейчас даже не помнил где, но Занзас юмор не оценил. Козёл почти никак не отреагировал! Только чуть-чуть приподнял брови – изящно. Слишком изящно для куска мяса на вертеле (сам Скуало был костлявым и Занзасу откровенно завидовал, в чём ни за что бы не признался). Честно, он даже цветом был такой же – поджарый и сочный, даром что почти что мёрз в футболке и шортах, в которые наряжался, пока Скуало, умирая, катил тяжеленное кресло.       В то время Скуало ещё ничего не понимал; жареным пахнуло позже.       – Сядь, дерьма кусок, – напомнил ему Занзас и снова пнул на самом-то деле жалкую табуретку, которая, судя по треску, вот-вот должна была отойти в иной мир.       Скуало вздохнул, отодвинул табуретку от Занзаса подальше и действительно сел, потому что считал сопротивление бесполезным. А ещё гадал, как мог в такую тупую ситуацию попасть.       Когда Скуало закончил все свои дела – да, у него, между прочим, были дела, не то что у некоторых, – он избавился наконец от провонявшей потом и пылью формы и собрался наблюдать. Квартирка сопляка, который был их целью, вернее – которого они должны были повязать и приволочь его папаше хотя бы в меньшей степени живым, находилась прямо над ними, подозрительно тихая и обычная. Но почти вывалившись уже из ванной, Скуало завис напротив зеркала.       Футболку, стрёмный подарок идиота Леви, он таскал на миссиях вот в таких вот богом забытых дырах, и потому она была выцветшей и самую малость рваной, а итальянский флаг на груди было не отличить от любого другого. Флаг на груди Занзаса был очень итальянским. Влетев в комнату и присмотревшись, Скуало даже решил, что намного более итальянским, чем рядовой итальянский флаг. Подумав ещё старательней, он понял, что Занзас в принципе – в форме, а мутный телек сейчас начнёт передавать матч.       О том, что Занзас интересуется чем-то таким идиотским, как футбол, Скуало не знал. Впрочем, это был всего лишь очередной минус в занзасову копилку.       Большой и неповоротливый, а ещё ленивый, Занзас умел быстро двигаться и быстро соображать. Скуало забывал об этом периодически, потому что во втором, если честно, ему проигрывал. И поэтому, пока Скуало дёргал себя за рукав и тупил, Занзас просканировал его, намекающе кивнул в сторону телевизора и выпнул из-под ног табуретку, которая споткнулась о тапок и упала, приземлившись Скуало на пальцы.       Известно, что Скуало часто и громко орал, но тупил он в разы чаще – подобающим образом отреагировать Скуало забыл. Вместо этого он буркнул, что ему не хочется, и подтолкнул носком табуретку вверх.       Занзас, к несчастью, был упёртым мудаком двадцать четыре часа в сутки, и система совсем не давала сбоев – замахнувшись, он вбил пяткой табуретку в пол и в то, что на нём было.       На этом сбои в системе Супербии Скуало закончились.       Футбол Скуало не любил по многим причинам. Во-первых, он не жаловал шорты. Во-вторых, считал, что бегать за мячом несолидно. Наконец, он считал совсем уж тупым делать это на людях. Было ещё много всего и совсем разного, но это прямо топ, выше которого было лишь презрение к фанатам любого толка. Скуало косился на Занзаса, который фанатом не выглядел, и считал всё происходящее очень, очень странным.       Занзас, возможно, и болел, но как-то очень тихо. И с каменным лицом. И вообще не шевелился. Скуало подумалось, что он, быть может, сдох и при такой жаре очень быстро завоняет, это будет напряжно, но у занзасова кресла как раз скрипнул подлокотник. Скуало повернул к нему голову: Занзас хмурился и впивался пальцами в чёрную кожаную обивку кресла ожесточённее с каждой секундой; диктор сокрушался, что испанцы забили первый гол.       Кресло скрипело монотонно, Занзас после второго гола начал зло, но очень умиротворяюще сопеть, и Скуало, впоследствии посчитавший, что никогда себе этого не простит, задремал. Ему снились мелькающие чёрным и белым мячи, бьющие Занзаса по морде, которая разлеталась стейками по всему стадиону. Стейки были подгорелыми, и от запаха гари Скуало проснулся.       Справа от него горело кресло. А ещё, совсем чуть-чуть – шорты Занзаса. К таким вывертам судьбы Скуало привык и потому с наслаждением, как того хотелось, потёр глаз, прежде чем посмотреть счёт. Тот как раз сменился на 4:0, и итальянская сборная заняла второе место в чемпионате. На коже Занзаса с треском проступали старые шрамы, но Скуало не успел перевести на него скучающий взгляд, чтобы лично в этом убедиться.       – Сука, Занзас! – выл Скуало, пока летел пробивать башкой изображение радующихся испанцев на толстом экране старого телека. Его волосы, большая их часть, были намотаны на занзасов кулак; гарью несло уже и от него. Собственно, это было последнее, о чём он помнил.       О том, что мафиозный сынок из квартирки над ними приходил ругаться из-за криков и вони, и что тупой бешеный Занзас прострелил пламенем его и дверь, Скуало узнает уже в машине, когда проснётся в багажнике с их целью и его кишками под носом.       О том, что цель выжила, он узнает через две недели после того, как выпихнет «труп» перед домом его папашки.