Р - Раздражение

Девчонка-из-холодильника его раздражает. Раздражает застывшее удивление в ее карих глазах – в них играют золотистые искорки, а вокруг зрачка – зеленоватый ободок. Раздражает ее мягкость и готовность помочь – она словно бы застряла в своем погибшем мире, мягко соглашается помочь – просто так, безвозмездно, словно у нее в мешке – сотни тысяч крышек. Мягко разговаривает с Дейзи, мягко гладит по голове ребенка в Банкер-Хилл и отдает ему крышки, которых у нее и так почти не осталось, уговаривает, объясняет, даже приказывает – и то мягко, мягко, мягко. Раздражает ее страх перед этим миром, страх, замешанный на жалости – ей жаль диких гулей, жаль мутантов, что уж говорить об обычных людях. Ей всех жаль, даже двухголовых оленей. — Они ведь когда-то были людьми, — говорит она, стоя у тела гуля, которому только что прострелила башку. — У них были семьи, их любили, и они сами — любили. Он готов поклясться, что в ее глазах почти видны слезы, а золотые искорки в них гаснут. Его раздражает ее аккуратность и чистоплюйство — она требует от поселенцев чистоты и ухоженности, ее лицо темнеет, когда она видит кучи мусора; кровати в домах всегда должны быть аккуратно застелены, а все вещи — перестираны. Она слишком чистая, от ее одежды пахнет «Абраксо», а броня всегда начищена, — но даже такой упертой дамочке, как она, не под силу вывести ржавчину. — Это — зубная паста, — говорит она, протягивая ему тюбик. — А это — зубная щетка. Не так уж и сложно чистить зубы хотя бы каждое утро, не правда ли? В ее мягком хрипловатом голосе слышится издевательство, и его это раздражает. Ее голос теплый и чуточку шершавый, и он почти осязаемо чувствует его на кончиках пальцев. Ее подколы и саркастичные шуточки всегда искусно замаскированы, но он чувствует их – так же, на пальцах, легким, раздражающим холодком. Он выкидывает зубную щетку, а на следующий день она вручает ему другую — новую, в упаковке. — Не поверишь, сколько полезного можно найти в старом супермаркете, — говорит она и улыбается — глазами, отчего в уголках появляются тонкие морщинки. Его раздражает, что она так возмутительно молода — и стара. Она старше его на семь лет — и на двести сорок. Ей тридцать, у нее есть ребенок и иногда ему хочется посоветовать ей, чтобы она перестала тешить себя пустыми надеждами — шансов на то, что ее сын жив, ничтожно мало. Его раздражает ее упорство — она плохо, ужасно стреляет и обращается к нему, и в ее голосе нет и намека на издевку, только сосредоточенность. Он учит ее, как может, и под ее глазами залегают тени, и сквозь сон он слышит отзвуки выстрелов, и это его тоже раздражает — глупая девчонка готова себя угробить, лишь бы добиться своего. Она приводит его в свой дом в Даймонд-Сити, и, пока она роется в ящиках, раскладывая бесполезный хлам, он закидывает ноги на гладкий отполированный стол и с наслаждением потягивает холодную Ядер-колу. Ее дом — раздражающе чист, из радио доносится раздражающее блеянье ди-джея, но диван слишком удобен и он почти засыпает, сжав бутылку с колой так, что на этот чистый, обитый мягкой тканью диван проливается несколько капель. — Убери. Свои. Чертовы. Ноги. С моего. Стола, — она цедит слова убийственно медленно, а ее и без того тонкие губы сжимаются в узкую бледную полоску. Он ухмыляется ей в ответ, вынырнув из сладкой дремоты, потому что знает — он раздражает ее так же, как и она — его. Она грубо сталкивает его ноги со стола, и он дает выход своему раздражению — хватает ее за талию твердыми руками, тянет на себя — резко и неожиданно, чтобы она потеряла равновесие — такие ситуации ее не просто раздражают, а бесят. Его раздражает, когда она обхватывает своими ладонями его лицо — покровительственно, властно, твердо и вместе с тем нежно. Его раздражают ее мягкие руки — у нее длинные тонкие пальцы, ногти всегда аккуратно подстрижены, а ладони и подушечки пальцев — теплые, нежные, чувствительные, словно зачарованные от мозолей. Раздражают эти тонкие губы, от которых невозможно оторваться, в которые он впивается грубым, жестким поцелуем, слегка прикусывая — и она запускает свои длинные пальцы в его непослушные волосы, сжимает их и тянет — сильно, словно желая причинить боль. Его раздражает ее кожа — белая, слишком нежная, слишком гладкая, он сжимает на ее плечах свои шершавые мозолистые пальцы и знает — завтра появятся синяки; его раздражает пульсирующая жилка на ее шее — к ней нельзя не прижаться губами, нельзя не закусить эту тонкую кожу, нельзя не провести языком — настойчиво, твердо, вырвав у этой странной, непонятной женщины тихий хриплый стон. Она срывает с него рубашку, и он хмурится, перехватывает ее руки и слегка отталкивает от себя — она знает, как он ненавидит пришивать пуговицы и никогда не будет делать это за него. Он мстит ей по своему, мучительно долго снимая с нее пахнущее «Абраксо» платье, расстегивая круглые пуговицы на груди — медленно, по одной, так аккуратно, как это делает она. Его раздражают ее платья, в которые она переодевается в своем доме, раздражает то, что в них она кажется совсем другой, отстраненной, чужой и незнакомой. Он ставит на ней свои метки — на небольшой груди, на упругом животе, прижимаясь к ее коже тягучими поцелуями — эти метки потемнеют синяками, которые она не выносит, но зато он будет знать, что под дурацкими платьями, под незнакомой, пугающей оберткой скрывается женщина, которая его так привычно раздражает. Его раздражают ее грудь, ноги, плотно обхватывающие его бедра, ее нетерпеливость — она дергает его за плечи, прижимает к себе, сжимает пальцы у него на спине, впиваясь ногтями, шипит что-то на ухо и проводит по мочке языком — словно ему и без того легко сдерживаться. У него совершенно срывает крышу, когда он толкается в нее — она мягкая, тесная, горячая, и это раздражает его, потому что сдерживать себя дольше он просто не может и теряет над собой весь контроль; он вбивается в нее — грубо, жадно, отчаянно, она прижимается к нему, словно пытаясь слиться в одно целое, и хрипло дышит, сцепив руки у него за спиной. Он, наконец, растворяется в ней, забывает о раздражении и отдается нахлынувшей волне, которая захлестывает его с головой, лишая возможности дышать, думать и все, что она ему оставляет — способность чувствовать. Ее руки, покрытые испариной, дрожат, и она не торопится размыкать судорожные объятия, а зрачки расширены так, что глаза становятся совсем черными. — Маккриди, я… — говорит она, но он ее перебивает. — Я знаю, — отвечает он и, прижавшись к ее тонким горячим губам, добавляет: — Я тоже. В его мире слишком опасно любить. В его мире любовь может быть раздавлена молотом мутанта, облучена смертельной дозой радиации или прошита пулями рейдеров. Маккриди надеется, что раздражение – куда более безопасное чувство. И еще, что раздражать его девчонка-из-холодильника будет еще долго. Как можно дольше. Что они будут раздражать друг друга всю жизнь – и умрут в один день. Иначе просто не может быть.