Почему у тебя нет занавесок?

Она живая и сильная, и к ней так легко прижиматься, что от этого больно. Джеймс, он все еще заново привыкает к этому имени, и старается повторять его про себя как можно чаще, Джеймс мог бы сломать ее пополам одним движением. Если бы она ему это позволила. Он знает, что у него хватит сил, и он знает, что у нее хватит опыта и умений, чтобы не дать причинить себе вред. Тут только стрелять. И в который раз Джеймс вздрагивает от таких мыслей. Эти мысли, машинальные, очевидно вбитые годами, когда кроме боли и смерти ему нечего было предложить другим людям. Они льдом сжимают виски, жгут глаза. Ему хочется представлять ее тело без обязательной, выплывающей из подсознания информации о том, как его можно сломать. Но пока не выходит иначе. Наташа не отстраняется. Она была здесь, когда он очнулся, и теперь кажется, она была здесь всегда. Ее странное, совершенно не заслуженное им тепло растекается по воспоминаниям, оскальзываясь на ледяных гранях его личности. Джеймс знает, она не пытается растопить или расколоть этот лед. Там, под мутными, грязно-бурыми толщами иногда ворочается боль, и Наташа не хочет ее пробуждения. Должно быть поэтому он подпускает ее настолько близко, позволяя скользить по изломанным граням. Он знает, она не поранится. До того, как очнуться сейчас в ее объятиях, он, должно быть, спал. Уверенности нет, это мог быть бред или приступ, или вообще что угодно. Но в теле не ощущается ни напряжения, ни затрудненного дыхания, а значит, скорее всего, он действительно спокойно спал. И это странно. Когда Наташа остается впервые, он так и лежит до утра, прикрыв глаза и стараясь не потревожить ее сон. Он не знает, в том ли проблема, что не может расслабиться в присутствии другого человека, или в том, что она дышит так ровно и прижимается так доверчиво, что он не может даже мысли допустить уснуть и оставить ее без защиты. То, что Наташа и доверчивость – слова из разных словарей, он соображает только утром, но совсем не знает, что с этим соображением делать. А сейчас вот он просыпается и прижимает ее ближе. Живую и сильную. - Привет, - говорит Наташа не открывая глаз и не двигаясь. Все так же прижимается щекой к его плечу, обнимает, налипает греющей, до странного приятной тяжестью. Должно быть, перебралась к нему под утро. Джеймс помнит, что засыпала она на самом краю постели, касаясь его только ступнями. Но сейчас она здесь. - Разбудил? – спрашивает он буднично, а внутри все обмирает от острой, внезапной какой-то странности. Разве в его жизни бывает что-то будничное? - Я не спала. Разговор затихает. Наташа потирается о его плечо носом, а потом расслабляется снова. Да и Джеймсу не хочется говорить. Он легонько комкает в пальцах сбитую простынь, вспоминая, что творилось здесь вечером. И два вечера до того. И на прошлой неделе. Ему кажется, это должно что-то значить. - О чем ты думаешь? – спрашивает Джеймс и сам удивляется. Зачем ему это? И зачем ей отвечать? - Домой хочу, - отвечает девушка совсем тихо, все так же бездумно и, кажется, правду. – Думаю, как соскучилась. - В Россию? – тихо переспрашивает Джеймс и потом замирает от неожиданности, когда она удивленно фыркает. Наташа смеется еще некоторое время, отстраняется, опирается о локоть, и заглядывает в его лицо. Он не знает, что такого сказал, но ему нравится результат. Ее всклокоченные со сна волосы золотятся в предутреннем свете, колышутся в такт ее смеху. Это красиво и так зачаровывающе буднично, что кажется, а почему нет? Ну может же хоть на минуту и ему повезти? - В свою квартиру, - говорит Наташа, а потом привстает еще выше, рассматривая Джеймса с расстояния. Кажется, ей тоже нравится то, что она видит. – Живу же я где-то! Вроде бы. - Прости, - он не знает, правда ли в ее голосе слышится упрек. Скорее всего нет, если бы Наташа не хотела здесь быть, она бы и не была, но все равно извиняется. - Да, - говорит девушка, а потом комично важно кивает и укладывается на его здоровое плечо снова. – Прекрасная квартира. С кухней и занавесками. Почему у тебя нет занавесок, Джеймс? - Я не знаю, - растерянно отвечает он и думает: «и правда, почему»? А еще он не знает, к чему она это. Что ей стоило бы уйти сразу после их близости? Что и вовсе не стоило бы приходить? - Ладно, хоть кухня есть, - продолжает Наташа и усмехается. – Знаешь что, ты тоже мог бы зайти как-нибудь в гости. Пора вставать? Или есть еще время? Ее рука, будто случайно ложится ему на живот, и Джеймс смотрит на часы, но не понимает, что они показывают. Он не думает о времени. Он думает о грязно-буром льде в своей душе. И о том, что Наташе, похоже, попросту нравится кататься на санках по его нагромождению.