И пусть ничто не потревожит сны

      Второй раз в жизни Корвин Шепард пришёл в себя, будучи окружён столь непроглядной тьмой, будто во всей галактике разом погасли звёзды. Он попробовал пошевелиться, хотя бы повернуть голову, но не смог даже почувствовать своего тела, точно как тогда… Проект «Лазарь».       Никто так и не спросил Шепарда о времени, проведённом в коме. То ли побоялись (слишком уж резко мужчина пресекал любые попытки экипажа завести с ним нерабочие отношения), то ли посчитали, что рассказывать нечего. Корвин Шепард не верил ни в Бога, ни в судьбу, и уж точно не походил на человека, который станет вдохновенно расписывать «свет в конце тоннеля». Его не спросили, а он не рассказал, как почти год находился в кромешной и неподвижной тьме, не ощущая вкуса, запаха, движения — ничего. Даже время изменило ему, проходившие месяцы казались то минутами, то годами.       Пожалуй, если бы тогда ему предоставили выбор, Корвин предпочёл бы просто умереть. За спиной не стояла в ожидании спасения галактика, не было и дома, в котором его бы кто-то ждал, а к подобной пытке не готовили ни в общем курсе Альянса, ни в N7, ни даже СПЕКТРов.       Тогда выбора не предоставили, сейчас — тем более.       «Да и с чего бы? — хмуро подумал Корвин. — Я, по сути, всего лишь покойник, которому второй раз не дают нормально подохнуть…»       Он хорошо помнил, что происходило с ним до тьмы, так хорошо, словно наблюдал за всем со стороны. А может, действительно просто наблюдал?       «Чушь! — Корвин отбросил неожиданно возникшую мысль, как мог бы отбросить подкатившуюся к ногам гранату. — Я ведь стоял там, сжимая в руке пистолет, пока далеко внизу, за толстым стеклом иллюминатора горела Земля».       Как по запросу в экстранете, перед глазами возникла картинка: лицо Призрака, искажённое пополам имплантатами жнецов и несвойственным ему эмоциями, напряжённый и острый взгляд Андерсона, собственный палец на спусковом крючке.       «Всё так, — Корвин мысленно кивнул самому себе. — И я помню, что было дальше — ребёнок, необходимость делать выбор и моё решение».       А потом картинка сменилась. Там же, на Цитадели, в самом сердце войны, друг напротив друга стояли двое мужчин, больше похожих на неудачный эксперимент кибернетиков 21-го века, чем на людей. Один из них — седой, с серо-синими имплантатами — явно был Призраком. Со стороны он выглядел даже хуже, чем оценил его Корвин тогда. Второй — высокий, черноволосый — был весь заляпан кровью, шрамы на его лице светились изнутри мертвенным багрянцем, на обгорелой броне просматривалась символика подразделения N7. Второй был, несомненно, сам Шепард.       Прежде чем Корвин успел обдумать странное видение, тьму взрезал механический женский голос, вроде того, каким говорила СУЗИ, но более жёсткий:       — Внешнее устройство подключено. Присвоенный номер в каталоге: 46. Начинаю выгружать данные. Приблизительное время завершения процесса: четыре, три, два, один… Ошибка! Сбой при переносе файла. Критическая ошибка! Сбой при настройке интерфейса. Требуется ручная настройка. Начинаю работу в тестовом режиме.       Чернота вокруг взорвалась радужной какофонией, больно ударив по глазам. Корвин инстинктивно моргнул, провёл рукой по лицу и огляделся.       Он сидел в кресле вроде бы своей собственной квартиры на Цитадели, хотя точно помнил, что ни его, ни самой Цитадели вообще-то уже не существует.       — Cogito ergo sum, — послышался откуда-то из-за плеча Корвина тот же механический голос. — Вы мыслите, Шепард?       Корвин обернулся. У зашторенного окна стояла, оперевшись спиной о подоконник, самая обычная человеческая женщина — чуть полноватая, русоволосая, с тусклыми серо-зелёными глазами. Но механический голос, несомненно, принадлежал именно ей, а вопрос прозвучал так, словно последняя мысль Корвина была произнесена вслух.       — Кто ты? — спросил он, чуть поморщившись. Корвин не слишком любил философские беседы и не умел их поддерживать.       — ИИ. Конкретно — подпрограмма коллективного сознания жнецов, предназначенная для интеграции в систему других подпрограмм, — ответила женщина. — Анализ показал, что люди предпочитают обращаться по имени. Можете называть меня Вик.       — Это от «Виктория»? Не слишком ли большое самомнение для побочной программы?       Вик сдержанно улыбнулась.       — Не слишком, Шепард. Вы поймёте.       Пока Корвин не понимал почти ничего, только одну за другой строил и отметал гипотезы, анализировал всё, что успел услышать, и готовился задавать правильные вопросы. Вик не торопила. Казалось, ей совершенно наплевать на гостя, но это вряд ли действительно было так, иначе Шепард и дальше бы болтался в вязкой тьме.       — Что значит «присвоенный номер в каталоге»? — спросил он после нескольких минут молчания.       — Это хороший вопрос, — кивнула Вик. — Позвольте объяснить всё с самого начала. В разговоре с «катализатором» Вы сделали выбор в пользу контроля, и заложенная программа преобразовала Вас в своего рода вирус, способный противодействовать коллективному сознанию жнецов изнутри. Номер в каталоге означает…       — Что я сорок шестой, выбравший такой способ решения проблемы, — перебил Корвин, криво усмехнувшись. Он ожидал чего-то в таком духе, но всё равно поймал себя на внезапно возникшем в горле горьком комке. — А Цитадель была создана задолго до протеан, в масштабах человеческой жизни — целую вечность назад.       — Это так, — Вик опять улыбнулась, ещё более прохладно, чем раньше. — В обычном случае предварительный инструктаж не проводится, но в этом цикле произошёл ряд сбоев, вроде того, что в какой-то момент Вы считали информацию с части камер «катализатора». Ваше сознание интегрировано в систему с погрешностью в две миллиардных процента, что превышает допустимые показатели. Необходимо уточнение.       «Мерзкий старикашка Призрак мог бы гордиться своими специалистами, — подумал Корвин со злорадством. — Они, судя по всему, сработали аккуратнее, чем древняя самообучающаяся программа».       — Как на мне отразится ошибка переноса? — уточнил он.       — Минимально. Ваши взгляды, навыки, память и прочее не имеют отклонений. Незначительно пострадали только внешние характеристики — шрамы на лице и татуировка оказались удалены. Там зеркало, можете убедиться сами.       Как во сне, Корвин поднялся с кресла, прошёл к тёмной матовой поверхности, вгляделся. Медленно проступило его отражение. Шрамы действительно исчезли, в карих глазах больше не просвечивали имплантаты — точно так Шепард выглядел, когда его посвящали в СПЕКТРы. Разве что морщин было поменьше.       Затем Корвин снял рубашку и повернулся к зеркалу спиной. Татуировки действительно не было. Не было той самой татуировки, которую ему нанесла Джек, едва не сорвавшись со своей вечной бравады на обычные женские слёзы… Внутри что-то болезненно сжалось, по венам вместе с кровью растеклась холодная, безнадёжная злость.       «Ты один. К чему удивление, если сам выбирал дорожку без возврата?»       — Шепард? Вы готовы приступить к настройке интерфейса? — прервала Вик ход мыслей мужчины. Тот встряхнулся и, поспешно застёгивая рубашку, коротко ответил, с трудом узнав свой собственный голос:       — Да.       Вик сделала вид, что не заметила состояния Корвина, хотя программа, несомненно, должна была отмечать каждую мелочь.       — Отлично. Пройдёмте за мной.       Вик привела мужчину в идеально кубическую комнату, единственной мебелью в которой был стеклянный столик и два кресла рядом с ним. На столике величественно расположилась самая что ни на есть классическая шахматная доска.       — Эта игра повторяется в каждом из циклов и является интерфейсом по умолчанию, — пояснила Вик. — Вы будете играть против меня, а жнецы будут следовать заданному курсу по восстановлению и развитию галактики… До первого поражения. Не волнуйтесь о времени, одна партия захватывает как минимум несколько лет.       Корвин смотрел на женщину-ИИ, сдерживая рвущийся наружу нервный смех.       «Шахматы, ну надо же! Трагикомедия…»       — Ты считала моё сознание от самого рождения и всерьёз предлагаешь… это? — он не смог удержаться от усмешки.       Несколько секунд Вик смотрела Корвину прямо в глаза, затем медленно кивнула, чуть приподняв уголки губ.       — Я поняла Вас. В этой комнате только одна дверь, за ней уже смоделирована подходящая реальность. Больше мы не увидимся.       «Не сказал бы, что опечален», — подумал Корвин и шагнул прочь из комнаты, ни секунды не сомневаясь, что увидит, и не испытывая желания обернуться.       Его встретило полутёмное помещение арсенала. На полированных столах была разложена вся привычная экипировка: старая броня, пистолет-пулемёт «Цикада», гранаты «Инферно», сделанный под заказ дробовик неопределённой модели и визор.       Собираясь, Корвин по привычке надел наушник и надавил кнопку внешней связи на визоре. Ему понадобилось секунд пять, чтобы сообразить, что связываться всё равно не с кем. Искривив губы в язвительной гримасе, мужчина потянулся было отключиться от канала, как вдруг услышал, что тишину в эфире нарушило едва слышное шипение.       Это оказалась очень, очень старая запись на странном, полузабытом языке. Корвин понимал смысл услышанного, но слова звучали так непривычно, что в какой-то момент ему даже пришло в голову, что это интеграция в массовое сознание жнецов дала ему знание любой существующей речи.       «И вечный бой.        Покой нам только снится.        И пусть ничто        не потревожит сны.        Седая ночь,        и дремлющие птицы        качаются от синей тишины».       Потом Корвин вдруг вспомнил, что этот язык не был ему чужим. В далёком детстве, до того как сбежал в Лондон, до того как украл фамилию известного американского астронавта Алана Шепарда и вступил в Альянс, он сам говорил так — по-русски.       Для него это был язык трущоб и закоулков, предательства и ударов в спину от таких же беспризорников, хотя Корвин прекрасно осознавал, что это ещё и бывший язык огромной страны, в последние годы почти стёртый более удобным межгалактическим, как и любой другой язык на Земле. Россия оставалась одной из немногих стран, жители которых упрямо продолжали говорить по-старому, да и то с каждым годом всё меньше и меньше.       «И вечный бой.        Атаки на рассвете.        И пули,        разучившиеся петь,        кричали нам,        что есть еще Бессмертье…        А мы хотели просто уцелеть», — читал в наушнике Иосиф Бродский.       Стоит сказать, что читал он собственные стихи весьма так себе, но они всё равно почему-то заставили Корвина замереть. Наверное, в первый раз в жизни герой Галактики задумался о судьбе своей прокля́той Родины, которой оказался не нужен, которая срыгнула его в самый грязный из закоулков мира вместе с сотнями других бесполезных и лишних. Хакет и Андерсон, единственные люди, делавшие хоть что-то для защиты Земли, работали на других территориях… Что-то там сейчас в маленьком подмосковном городке, где он родился? А в прекрасном северном городе, подворотни которого научили его бить на опережение и никогда не сдаваться?       Корвин передёрнул затвор дробовика и ровным шагом покинул из арсенал. Его ждала бесконечная арена, а в наушнике дочитывал последние строчки своего стихотворения полузабытый мудрый поэт.       «…Что из того,        что мы не победили,        что из того,        что не вернулись мы?»